Руны смерти, руны любви

Жесты очень хорошо помогают тогда, когда слова звучат фальшиво, неуместно или не очень убедительно. Обнять, привлечь к себе, зарыться носом в волосы, вдыхая чудесный запах, который вдруг стал таким родным…

Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке…

Хенрик все понимает. Хенрику можно все рассказать. Жаль, что сам он не любит много рассказывать о себе. Хенрик из тех, кто живет настоящим. Прошлое для Хенрика не имеет значения, потому что его нельзя изменить, потому что его уже нет. Это психологи обожают копаться в прошлом, для них прошлое с его комплексами и обидами — самый лакомый кусочек. У Хенрика, наверное, и обид никаких нет, добрые люди не обижаются, а если и обижаются, то не помнят зла подолгу. Обида — это как непогашенные угли. Чуть поворошишь — разгораются снова и жгут тебя изнутри. Лучше не ворошить, не вспоминать, не придавать значения. Так скорее погаснет. Мать Рикке любила вспоминать обиды и упиваться своими страданиями. Помнила все-все-все, начиная с походов Гудфреда.[106] Каждая домашняя экзекуция заканчивалась сеансом воспоминаний. Какой в том смысл? Никакого.

Святая Бригитта! Спасибо тебе за Хенрика! Лучшего дара Рикке и ожидать не могла.

Все в жизни имеет смысл. Очень часто этот смысл непостижим и может показаться, что его вовсе нет, но он есть. Мы понимаем это позже или не понимаем никогда, но смысл все равно есть. Причина тянет за собой следствие, следствие, в свою очередь, становится причиной для другого следствия.

Иногда Рикке посещала ужасная мысль, настолько ужасная, что ее и всерьез воспринимать было нельзя, только как шутку из разряда «Ченый юмор». Если бы не Татуировщик, то Рикке, наверное, никогда бы не познакомилась с Хенриком, потому что им просто негде бы было пересечься. Люди, подобные Хенрику, не попадают в поле зрения полиции вообще и полицейских психологов в частности. А уж психологу, специализирующемуся на проблемах насилия, с Хенриком вообще нечего делать — он назойливую муху прихлопнуть не способен, будет выгонять ее в окно полчаса. И так забавно переживает по поводу того, что дважды пытался перейти на вегетарианское питание, но не смог выдержать долго без рыбы и мяса. Не для оздоровления хотел перейти и не по каким-нибудь религиозным соображениям, а из убеждений. Но любовь к бифштексам и копченой рыбе оказалась сильнее. Оказалась, и оказалась — против природы не попрешь, но Хенрик переживает. Рикке попробовала убедить его изменить отношение к тому, что он ест. Мясо, рыбу или туже курицу проще воспринимать как продукт, просто продукт, не более того, а не как часть живого существа, которое было убито ради того, чтобы попасть к тебе на стол. Продукт и только продукт. Ничего личного. Первая заповедь любого фермера — нельзя давать имена животным, которые предназначены на убой, они должны оставаться безликими.

И Рикке в галерею Хенрика никогда бы не пришла просто так, из интереса. Ее любовь к изобразительному искусству ограничивалась, то есть полностью удовлетворялась, творчеством уличных художников на Строгет и двумя посещениями Национальной галереи — один раз в школьные, другой раз в студенческие годы. Не более того.

Магазины, бары и рестораны они посещали разные, так что пересечься им было решительно невозможно. Разве что случайно столкнуться на улице, но Рикке не любила уличных знакомств, уж очень это стремно, а Хенрик, наверное, понятия об уличных знакомствах не имел. То есть знал, конечно, что такое случается, но на себя подобное не проецировал.

В богемных кругах Вестербро Рикке освоилась быстро. Там иначе и не получится. Два-три появления, две-три коротких беседы ни о чем, и ты уже своя — человек из тусовки. Рикке ничем не хвасталась, ни с кем не выясняла отношений, не ввязывалась ни в какие споры, старалась говорить людям приятные слова, короче говоря, усердно играла роль доброй королевы Дагмар.[107] Бармен из «Коп ог ундеркоп» Йокум, не догадывавшийся о том, что Рикке подозревала в нем Татуировщика, однажды угостил ее пивом, а когда Рикке в ответ угостила его, проникся к ней настолько, что дал координаты своего мастера тату. Клеиться он больше не клеился. В этом кругу настойчивость была не в почете, да и в юных девах недостатка не было, так что Рикке чувствовала себя спокойно и в относительной безопасности.

Смешно подумать — Рикке начала коллекционировать живопись. Пока что только в единственном количестве, но это была не какая-то там репродукция, а настоящая картина маслом на куске оргалита, размером тридцать на пятьдесят сантиметров. Картина представляла собой черные вихри на сине-сером фоне и, согласно надписи на обороте, называлась «Низвержение в Эресунн». Обошлась она в цену двух бокалов пива. Цену назвал художник, у которого не было денег, но была жажда и картина, которую хотелось продать. Рикке угостила его пивом просто так, из сострадания, уж очень несчастным он выглядел — бледный до прозрачности с печальными глазами и трогательным хохолком на макушке. Но художник настоял, чтобы он взяла картину. Уже потом Рикке догадалась, что ему на самом деле было нужно не пиво, он хотел сбыть картину, пусть даже и за столь символическую цену. Положить начало, сделать почин, перебить хребет неудаче.

С картиной в пластиковом пакете Рикке прямо из бара поехала к Хенрику хвастаться своим приобретением. Хенрик с полминуты разглядывал картину, а потом поинтересовался, сколько Рикке за нее заплатила. «Два бокала пива», ответила Рикке. «За депрессивную картину, глядя на которую хочется утопиться в Эресунне, это слишком дорого», пошутил Хенрик. Слишком дорого! Да он просто позавидовал! Рикке повесила картину над кроватью (очень милая, в сущности, картина, ничего депрессивного, просто именно такое настроение захотел передать художник). При каждом взгляде на картину, Рикке искренне желала Андерсу Бентсону (так звали художника) поскорее завоевать мировую известность. Почему бы не пожелать хорошего хорошему человеку, да и «Низвержение в Эресунн» тогда невероятно взлетит в цене. Тогда Рикке напомнит Хенрику его слова насчет того, что она переплатила за этот шедевр.

То, что Хенрик будет рядом, чтобы Рикке могла напомнить ему, почему-то не вызывало сомнений. Рикке не верила в это, не надеялась, а просто знала. И это было очень приятное знание, знание, которое согревало.





12




«It’s a lonely world»[108] было написано во всю стену черной краской. В углу кто-то наискось добавил красной — Lorteland.[109] Пространство у стены было огорожено полицейскими лентами. Из знакомых Рикке увидела только инспектора Беринга и криминалиста Нансена.

— Сегодня утром на Вигерслев-авеню нашли длинный сверток, упакованный в черную пленку и перевязанный скотчем, — корреспондент артикулировал с преувеличенной старательностью и зачем-то таращил глаза, — В свертке оказался не очередной труп, как того можно было ожидать, а манекен, на животе которого нарисован известный символ «лучезарная дельта» — треугольник, внутри которого находится открытый глаз…

Камера крупным планом показала рисунок. Ничего общего с обычными творениями Татуировщика, да и вообще все это выглядит как дурная шутка.

— Зло порождает зло, это так, но иногда зло вызывает желание посмеяться над ним. Или над обществом?..

Журналисты обожают вставлять в свою речь или в свои статьи подобные заезженные штампы. «Зло порождает зло» — кто бы этого не знал?

— Мы не располагаем полной информацией, но нам удалось узнать, что видеокамера, находившаяся вон там, — в кадре на секунду появилась уличная камера слежения, — зафиксировала злоумышленников и номер их машины. Мы будем информировать вас…

Вот за это в полиции ненавидят журналистов. Взял и выдал на всю Данию — «зафиксировала злоумышленников и номер их машины». Ясное дело — хочется выдать в эфир побольше новостей, но надо же иногда думать о том, что ты выдаешь. Рикке приглушила звук телевизора и позвонила Оле.

— Приветствую! — несмотря на воскресное утро, голос у Оле был совсем не сонный. — Смотришь телек?

— А тебя, как я поняла, уже разбудили?

— Три часа назад. Позвонил Ханевольд и велел срочно ехать на Вигерслев. Я уже садился в машину, когда он позвонил снова и дал отбой. А я-то еще удивлялся, пока брился — что-то наш Татуировщик рановато напомнил о себе. Так удивлялся, что даже порезался два раза. Оказалось же, что это два идиота, которым не спится по ночам.

— По телевизору сказали, что камера зафиксировала номер машины…

— Я думаю, что ее владелец уже приятно проводит время в комнате для допросов.

«Приятно — это самое неподходящее слово», — подумала Рикке. Комнаты для допросов были единственным местом в управлении, нагоняющим на нее тоску. Рикке, как психологу, иногда приходилось присутствовать на настоящих допросах. Она обычно сидела на стуле в углу, под укрепленной на потолке камерой, слушала, записывала и буквально физически ощущала весь негатив, который успел впитаться в светло-зеленые стены. У посетителей этих комнат положительных эмоций, пожалуй, и не возникало, откуда? Рикке искренне удивилась, когда узнала, что двое сотрудников управления, женщина из отдела по борьбе с распространением наркотиков и мужчина из дежурной службы, были уличены в том, что поздно вечером использовали комнату для допросов не по прямому назначению, а для интима. Какой может быть интим в столь омерзительном месте?

— А кто они?

— Я знаю не больше твоего, Рикке, но раз уж объявили, что камера засекла номер автомобиля, то я могу сделать определенные выводы. В управлении сейчас свирепствует Малыш Угле, которого ни свет, ни заря, выдернули из теплой постели, да еще и, как оказалось, не по делу. Вместо трупа — манекен! Надо же такое придумать! Погоди, сейчас начнется целая эпидемия подобных шуточек…

— А, может, это сам Татуировщик вынудил кого-то «пошутить» подобным образом, — предположила Рикке. — Знаешь, в глубине души, на бессознательном уровне, каждый серийный убийца хочет быть пойманным…

— Только не Татуировщик! — перебил Оле. — И я очень сомневаюсь, что у него есть душа. У него только первобытные инстинкты! Если бы он хотел быть пойманным, то оставил бы нам капельку своей слюны, а лучше — окурок или отпечаток пальца. О визитной карточке я даже мечтать не смею…

— Это на бессознательном уровне, Оле! — напомнила Рикке. — Он может сам не осознавать этого, но, тем не менее, хотеть! Осознает он наоборот — считает себя умным, неуловимым и ведет игру с обществом и полицией. Что есть татуировки, как не часть этой игры? Он думает, что забавляется, но на самом деле…

— Пощади! — взмолился Оле. — Ваши психологические выкладки слишком умны для моей седой головы! Не осознает, но хочет — такого, на мой взгляд, быть не может!

— Может! — разозлилась Рикке. — Очень даже может!

— У меня такого не бывает!


— Не бывает так, что не хочется пить, а рука сама тянется к бутылке?

Удар был ниже пояса и Рикке это прекрасно понимала, но эмоции брали свое и побуждали к подобным действиям.

— У меня не бывает так, чтобы мне не хотелось выпить, — нисколько не обидевшись, признался Оле. — Я засыпаю с этой мыслью и с ней же просыпаюсь. А того, что мне не хочется, я ни за что делать не стану! Вот хоть убей!

— Держи меня в курсе новостей, — попросила Рикке. — Не телевизионных, конечно.

— Учись отдыхать по выходным, — посоветовал Оле. — Завтра придешь на работу и узнаешь все новости.

Рикке подумала о том, что «шутка» с манекеном может побудить Татуировщика к новому убийству. Срочному. Внеочередному. Чтобы показать всем, кто в замке король. Это логично, ведь если для обычных людей манекен, упакованный в черную пленку, всего лишь дурацкая выходка каких-то идиотов, то для Татуировщика это нечто вроде пощечины, удара по самолюбию. Смотри, чувак, мы не просто копируем твой стиль, мы его высмеиваем! Кому такое может понравиться? А у Татуировщика куча комплексов, иначе бы он не занимался подобными делами, и самоутверждение — его кредо.

Или он сам организовал эту затею? Навряд ли. Обращаться к посторонним за содействием Татуировщик никогда не станет, особенно, к таким кретинам, которые выкладывают «труп» на виду у камер. Нет, «шутники» сами по себе, а Татуировщик сам по себе.

В голове начала созревать идея. Чтобы думалось лучше, Рикке соорудила себе смёрребрёд высотой с Краун Плазу,[110] на который ушла добрая половина того, что имелось в холодильнике. Откусить от такого кулинарного шедевра, не вывихнув челюсть, было невозможно. Разве что крокодил справился бы с подобной задачей. Но кто сказал, что от смёрребрёда непременно следует откусывать. Можно же поступить проще — снимать вилкой или руками то, что находится сверху, и отправлять в рот. И так до тех пор, пока не дойдешь до тоста, намазанного маслом. Уж от него-то совсем нетрудно откусывать.

Рикке неторопливо ела, наблюдала за тем, что творилось на экране телевизора, чтобы не пропустить очередной выпуск новостей и думала. После того, как бутерброд был съеден, она просидела около получаса над пустой тарелкой, а потом посмотрела на часы и позвонила Нильсу.

Нильс уже успел смыться из дома, потому что фон в трубке был уличным — шум автомобилей, детские крики, обрывки чужих разговоров. Узнал о происшествии на Вигерслев, возбудился и вышел на охоту. Или просто развлекается?

— Как ты вовремя позвонила! — радость в голосе Нильса вполне могла оказаться фальшивой. — Я вышел прогуляться после завтрака и как раз сейчас подумал о том, что неплохо бы было, если бы кто-то из друзей составил мне компанию.

— А ты где?

— Примерно посередине между Новой королевской площадью и ратушей. Присоединишься?

— Я только что проснулась, — соврала Рикке. — Но выспалась славно, на два дня вперед и готова развлекаться не только вечером, но и ночью.

Это был пробный мяч, который Нильс немедленно отбил.

— К сожалению, на вечер у меня запланировано написание двух статей, — сказал он, искусно дозируя свое сожаление, так, чтобы оно едва-едва проступало в голосе. — Срочная работа, ничего не поделаешь.

Если у людей есть срочная работа, то как-то логичнее сделать ее, а потом уже гулять по городу.

И где гулять? Жители Копенгагена предпочитают гулять в парках, а не в набитом туристами центре города. Что, так вот сразу, с утра пораньше, приспичило взглянуть на ратушу или полюбоваться собором Богоматери?.. Вряд ли. А вот туристы, точнее — туристки, молодые большеглазые блондинки, представляют определенный интерес.

Туристки! Они ничего не знают о Татуировщике. Они расслаблено-доверчивы, потому что у Копенгаген пользуется репутацией одной из самых безопасных и спокойных европейских столиц. Они легко идут на контакт.

Нильс действительно возбудился и вышел на охоту! Ему нужно срочно кого-то убить, чтобы «исправить впечатление»! А Рикке он пригласил для маскировки. Или же он уже нашел ту, с которой будет сегодня забавляться и теперь просто гуляет? В любом случае, это неспроста.

Рикке снова позвонила Оле.

— Я так соскучился, — сказал Оле. — Мы не общались целую вечность…

— Оле! — одернула его Рикке. — Я звоню по очень важному делу! Первое — воздержись сегодня от спиртного. Второе — в три часа дня мы с тобой встретимся и я тебе все расскажу. Третье — непременно прихвати с собой пистолет, термос с кофе и бутерброды. Впрочем, о кофе и бутербродах я и сама могу позаботиться…

— У меня сегодня выходной, девочка, — напомнил Оле. — И моего босса пока что зовут Ханс Мортенсен, а не Рикке Хаардер. К сожалению…

— Сожалеть ты будешь завтра, если не сделаешь так, как я прошу! — пообещала Рикке. — Речь идет о Татуировщике! О настоящем Татуировщике, а не о тех засранцах, которые подложили на улицу манекен.

— А это действительно настоящий Татуировщик? — осторожно уточнил Оле. — Или очередной парнишка из богемных кругов?

— Я думаю, что настоящий! — в ярости Рикке сорвалась на свистящий шепот. — И если ты думаешь…

— Термос с кофе и бутерброды предвещают бессонную ночь, — сколь иронично, а, порой, и пренебрежительно, не отзывался бы Оле о психологии, он сам тоже был неплохим психологом, понимал, что стоит ему заговорить о деле, как Рикке тут же сменит гнев на милость. — Я должен за кем-то следить?

— Да! И, скорее всего, придется его арестовывать, — во всяком случае Рикке очень на это надеялась. — Ты должен быть вооружен, Оле.

— Что за день! — проворчал Оле. — Правильно говорила моя бабка — как день начнется, так он и закончится! Одна суета! А я-то так надеялся, что смогу провести выходной в компании старой Марты…

— Оле! У тебя появилась подружка?! Это здорово! — Рикке искренне обрадовалась за Оле. — Прости, что обломала вам свидание, но…

— Ничего, Марта подождет, — Оле не любил извинений и оправданий. — Где мы встречаемся?

— Знаешь азиатский ресторан «Ичибан» на углу Саллингвей и Годхобсвей? — Рикке намеренно выбрала заведение, которое находилось недалеко от дома Нильса, чтобы Оле не пришлось зря мотаться туда-сюда. — Там еще заправка напротив?

— Не помню, но найду, — пообещал Оле. — В три, говоришь?

— В три, — подтвердила Рикке. — И прихвати, пожалуйста, фотографию Марты. Мне очень любопытно.

— В тех кругах, где я преимущественно вращаюсь, «старой Мартой» принято называть литровую бутылку аквавита, — Оле сдавленно хихикнул, явно сдерживая более бурное проявление эмоций. — Учи родной язык, девочка.

Рикке от души послала Оле в задницу и на том разговор закончился, чтобы продолжиться в то ли китайском, то ли вьетнамском, то ли еще каком, но точно не японском заведении на углу Саллингвей и Годхобсвей. Японцы не уезжают искать счастья в далеких краях, потому что им и дома неплохо живется.