Равная солнцу

Их щеки разрумянились. Я никогда не видел их такими беззаботными и счастливыми.

— А дворцовая стража смотрела в другую сторону? — недоверчиво поинтересовался я, стараясь догадаться, как же они выбрались.

Женщинам запрещено покидать гарем, кроме как при строго определенных обстоятельствах. Они могут сопровождать шаха, куда он пожелает их взять, — в один из его дворцов, на охоту, пирушку на воздухе. С разрешения и в сопровождении им можно путешествовать, чтоб навестить дома своих сыновей. Другие случаи рассматриваются по мере нужды.

— Ах, Джавахир, не жди, что я выдам тебе все мои секреты, — отвечала Пери, встряхнув седыми волосами.

Выражение моего лица заставило Марьям вновь залиться хохотом.



Празднества по случаю коронации были мастерским ходом шаха. Он как бы наконец швырнул нам корку радости, а мы проглотили ее, словно это была вся большая трапеза. Затем последовали три дня досуга, в которые Султанам пригласила своего сына и весь гарем отдохнуть в деревне. Женщины тут же принялись собираться и укладываться, готовя игры и роскошные лакомства, восторженно предвкушая редкий выезд. Весь дом хлопотал до самого утра пятницы, когда мы наконец тронулись прямо после утренней молитвы. Я выехал из дворца с передовым отрядом — группой евнухов, вооруженных кинжалами и мечами; ехали мы около часа, пока не добрались до любимого места отдыха дворцовых жителей, около реки, и стража из евнухов была расставлена широким кругом, так чтобы никто из мужчин не мог случайно забрести во владения женщин.

Стоял ясный и жаркий день, соколы вились в небе, словно охотясь на облака, горы синели в утреннем солнце. Днем раньше слуги натянули большие навесы для тени и настлали матрасы и подушки. Расставили мишени для стрельбы из лука, а на безопасном удалении поставили игры для детей, шахматы, нарды и остальное. Развели огонь для жаровен и котлов с рисом, а в землю вкопали печь для хлеба.

Облако пыли возвестило о приближении тех царственных жен, которые умели ездить верхом. Целая армия арабских скакунов великолепных мастей всех оттенков белого, гнедого и каракового несла сотни женщин в чадорах на расшитых седлах с красной, желтой и серебряной бахромой. Некоторые скакали по-женски, но Пери мчалась как мужчина, с ловкостью воина во главе кавалькады.

Женщины постарше и дети следовали за ними в резных деревянных носилках; они отбыли из дворца еще раньше. Исмаил ехал отдельно со своей собственной стражей, и когда он приблизился к площадке, то отослал охрану подальше. Тогда женщины сбросили покрывала с головы и лица, открыв яркие платья с короткими рукавами, широкие шаровары и легкую обувь.

Мы позавтракали чаем, сыром, орехами, фруктами и пухлыми лепешками прямо из печи. Пери и ее матушка спешились и, оживленно разговаривая, стали рука об руку прогуливаться вдоль реки. За ними следовали другие женщины, волоча своих дочерей, а травницы собирали растения. Мальчишки сбросили туфли и подзуживали друг друга залезть в воду; другие играли в мяч или боролись. Масуд Али наблюдал за ними, и плечи его поникли. Я позвал его туда, где играли, и стал учить основам нардов. Он быстро ухватил суть, и когда я похвалил его, то был вознагражден застенчивой улыбкой. Я нашел ему другого игрока-новичка на пробу и вскоре наблюдал, как их детские лбы сосредоточенно морщились, когда игра набирала ход.

Хадидже и Исмаил ехали на своих арабских кобылах; они пришпорили их и скрылись вдали, изображая погоню.

Все незамужние женщины не отрываясь следили, как лошадь Исмаила одерживает верх. Когда ускакавшая пара вернулась, щеки Хадидже сияли, как лунный лик, и на одно горькое мгновенье я пожелал, чтоб его мужское отличие не принесло ей радости.

Перед обедом Исмаил пригласил Пери пострелять вместе, и все мы собрались у рубежа для лучников. Женщины болтали так возбужденно, что Баламани и Анвару пришлось зайти с разных концов поля и призвать к молчанию. Наконец все было готово, и на черту встала Пери. Я жаждал увидеть, насколько хорошо она стреляет. Коричневое полотняное платье изысканно колыхалось, когда она — высокая, стройная — захватила стрелу между пальцами, уперла хвостовик в тетиву, натянула ту до щеки и спустила. Стрела покорно вонзилась в мишень, и свита Пери заголосила так оглушительно, что воздух дрожал от их пронзительных криков. Один голос был выше и громче остальных — Марьям.

Пери взмахнула рукой, показывая, что дальше можно не ликовать. Затем она принялась пускать стрелу за стрелой в ближние и дальние мишени. Стрелы со стуком вонзались в центры мишеней с таким постоянством, словно бил барабан, и тонкая пленка пота заблестела на ее лбу.

Пери отступила в сторону, и на рубеж вышел Исмаил. Лучники выдернули ее стрелы из мишеней и отбежали. Исмаил нерешительно потянулся за своим луком. Он с усилием натянул тетиву. Руки его дрожали, и несколько выпущенных стрел ушли мимо. Обильно вспотев, шах выстрелил еще несколько раз. Я азартно переминался с ноги на ногу, пока наконец одна из стрел не зацепила край мишени. Женщины заголосили так громко, и Султанам первая, что птицы, кружившие над нами, разлетелись прочь.

Исмаил уступил место Пери. Вместо того чтоб прикинуться уставшей, она показала ему на пустую мишень, а затем пробила ее стрелами, обозначившими север, юг, восток и запад. Ее свита не смогла удержаться: они снова заулюлюкали, и языки их бились чаще, чем мог различить глаз, но мне вдруг стало не по себе.

Пери наложила новую стрелу на тетиву и сосредоточилась так глубоко и надолго, что вся толпа затаила дыхание. Ни один шелковый шарф не дрогнул, пока мы ждали, что сделает Пери. Наконец, когда напряжение стало уже почти невыносимым, она пустила стрелу. Та полетела прямо и точно, вонзившись так, чтоб отметить Мекку, начало всех вещей. Все изумленно выдохнули, увидев такую меткость.

Углы губ Исмаила поползли вниз.

— Хочу услышать ваши голоса, чествующие мою талантливую сестру, — выдавил он.

Пери сияла гордостью. Исмаил подошел к матери и несколько минут совещался с нею.

— Моя мать говорит, что пора поесть, — объявил он и зашагал прочь, не сделав очередного выстрела.

Баламани обменялся со мной понимающим взглядом.

Слуги принялись разносить блюда с мясом, жаренным над угольями. Мы с Баламани пошли к дастархану возле воды и уселись там.

— Пери стреляет лучше, — сказал я. — Почему бы ей этого не скрыть?

— Для тех, кто близок к шаху, это величайшее искусство — помочь ему выглядеть лучше.

— Ты думаешь, он такой беспомощный?

— Он же мужчина, так? — Баламани неприлично согнул указательный палец, и я смешливо фыркнул.

Масуд Али подбежал к нам, глаза его восторженно горели.

— Я выиграл! Я выиграл! — сказал он с улыбкой во все лицо. — Я побил Ардалана!

— Ну конечно, морковка моя, — ответил я. — Машалла!

Краем глаза я заметил, что мальчик-посыльный хмуро косится на нас. Ардалан слыл известным забиякой. Я уставился на него и смотрел, пока он не отвернулся.

Анвар и несколько других евнухов присоединились к нам. Принесли блюдо кебаба из ягненка, сок его медленно пропитывал лепешку, на которой он лежал. Мы ждали, пока Анвар не начнет. Завернув кусок мяса в лаваш, он завел рассказ о своем отце, который был вождем в Судане и должен был разрешить спор о барашке. В конце обе стороны поверили, что каждой досталось лучшее решение.

— Вот что такое искусство убеждать! — заключил он, и все расхохотались.

— Хотел бы я помнить своего отца получше, — грустно сказал Баламани. — Я был младше Масуда Али, когда меня сюда привезли.

— И я тоже, — поддержали его сразу несколько евнухов.

Масуд Али был потрясен:


— Ваши родители отдали вас во дворец?

— Нет, дитя мое. Отец мой был очень болен, и я все время проводил на берегу, стараясь поймать рыбу или найти какую-нибудь работу. Однажды причалила дхоу, и шкипер спросил, не хочу ли я выучиться на юнгу. Я получил благословение от семьи и вошел в команду, но удивился, найдя на борту еще восемь или девять мальчиков. Прежде чем мы добрались до следующего порта, моряки связали нас и отхватили нам наши органы. Один мальчик, Виджайян, заразился и умер. Он был там моим единственным другом. — Баламани вытер глаза. — Несколько недель спустя мы прибыли в порт. Когда у нас все зажило, человек из дворца купил нас и привез сюда.

Масуд Али смотрел на Баламани округлившимися глазами, словно не мог поверить, что исполин в блестящей шелковой одежде, чьи приказания — закон, когда-то был мальчишкой-рабом.

— А вы как? — спросил меня Масуд Али, явно без всякого умысла.

Странный шепот прокатился между сидевшими. Некоторые евнухи отвернулись или занервничали.

— Я хорошо помню своего отца; он был придворным, пока его не убили, — пробормотал я, надеясь, что кто-то поможет. — До сих пор пытаюсь узнать, как это случилось.

Лоб Масуда Али пошел такими морщинами, что лучше бы он ни о чем не спрашивал.

— Даст Бог, узнаешь, — ответил Анвар.

Неподалеку я разглядел старый лопнувший мяч, которым всадники играли в чоуган. Я встал, пошел к нему и пинал его до тех пор, пока из него не вылезла вся набивка, а потом настало время собираться и отправляться домой.



После коронации Исмаила многие, кто прежде был в немилости у его отца, почувствовали, что можно возвращаться в Казвин и попытать государевой милости. Один из них, бывший придворный звездочет по имени Лулу, неожиданно прислал мне письмо, где писал, что знал моего отца и хотел бы увидеть меня.

Поздно вечером я направился к дому Лулу в южной части города. Мой путь лежал через врата Али-Капу, мимо высоких красивых домов, выстроившихся вдоль Выгула шахских скакунов; дома эти в большинстве своем принадлежали знати или их родичам. Поблизости располагался городской базар, а за ним река, полная холодной горной воды, пересекавшая середину города. Семьи горожан отдыхали на ее берегах, дети радостно бегали меж деревьев, и дым от углей поднимался к небу.

Я выбрал длинную дорогу через город просто ради удовольствия, захватив ту часть базара, где торговали скотом. Иногда тут были редкие звери вроде гепардов, продававшихся для охоты, или странные животные издалека, из Индии или Китая. Здоровый запах овец и коз наполнял воздух. Толпы покупателей осматривали их зубы и бока и торговались за лучших.

Крики мальчишек остановили меня. Окруженный ребятней, склонив голову, стоял некрупный козел. Посреди лба его желтел единственный глаз. Ноздрей у него не было, и по этой причине он шумно дышал ртом.

Один из мальчишек ткнул его палкой. Другой швырнул камень. Животное попятилось, хотя скрыться было негде, и перепуганный глаз вращался в ужасе. Гнев обуял меня.

— Разошлись, негодяи! Оставьте козла в покое, иначе я отхлещу каждого до крови!

Я схватил вожака и вырвал у него палку. Когда я занес ее над головой, шайка рассыпалась, оставив его одного. Глаза его затуманил страх.

— А теперь ты боишься, как этот козел. Имей уважение, невежда!

— Пусти меня! — проскулил он.

Я выпустил его и сопроводил здоровым тычком в спину.

Созерцание бирюзового купола пятничной мечети вернуло мне душевный покой: его плавно изгибавшиеся очертания словно уносили надежды рода людского прямо в небеса. За мечетью лежали плоские плиты городского кладбища. С тяжелым сердцем я ускорил шаг. Там был похоронен мой отец. Как давно я последний раз был у него на могиле! Я знал, что должен приносить дань уважения чаще, но каждый раз, когда я об этом думал, у меня все внутри горело оттого, что придется идти с пустыми руками. Я хотел прийти лишь тогда, когда смогу гордиться, что справедливость восстановлена, и шепну духу моей матушки, погребенной на юге, что я внял ее плачу об отмщении.

За кладбищем лежало скопление небольших домиков, где жили люди скромного достатка. Квартал был небогатый, но опрятный и ухоженный. Дом Лулу состоял, похоже, всего из трех-четырех комнат. Как придворный звездочет мог дойти до такого? Таких люди обычно щедро вознаграждают.

Я нашел Лулу в его бируни с двумя сыновьями, моими ровесниками. Стены там давно не перекрашивали, но они были очень чистыми, а пол застлан коврами. Сидели трое на скромных подушках, передавая друг другу чубук кальяна и прихлебывая чай. С сожалением я подумал, что никогда уже не смогу разделить со своим отцом такие простые радости взрослого мужчины.

— Добро пожаловать, друг мой! — сказал Лулу. Черный колпак покрывал его голову, морщины вокруг глаз были как лучи солнца; белая борода и усы были коротко подстрижены и словно светились на темной, как каштан, коже лица. — Твой приход умножит радость нашего праздника. Выпей с нами чаю.

Звездочет до моего прихода рассказывал, как однажды сопровождал шаха Тахмасба на рыбную ловлю в реке, полной мелкой, но вкусной форели. Поскользнувшись, он упал в воду и промок до самой бороды. Когда он поднялся, мокрый и сконфуженный, шах разразился хохотом, и звездочет, хотя и смущенный, от всего сердца присоединился к нему.

— Сыновья мои, обязательно принимайте с юмором любую посадку в лужу, даже в самую большую, — заключил он.

Когда они покончили с чаем, сыновья ушли, а Лулу обратился ко мне:

— Спасибо, что навестил. Меня уволили с шахской службы вскоре после того, как ты был принят. Я вернулся, чтобы узнать, можно ли получить место у нового шаха, и надеюсь на твою помощь. А еще мне хотелось узнать, как ты провел эти годы.

— Простите, но я не могу припомнить вашего имени. Вы хорошо знали моего отца?

— Только беглое знакомство. Как печально для тебя, что его жизнь прервалась, когда ты был еще так юн.

— Верно, — отвечал я. — Много лет я пытался в точности выяснить, что с ним случилось. Знаете ли вы что-нибудь о его убийстве?

Лулу натянул поглубже свой черный колпак.

— Да, но должен предостеречь тебя, что всю жизнь говорю людям вещи, которых они на самом деле не хотят слышать. Причина, по которой я был отставлен от двора шаха Тахмасба, в том, что одно мое предсказание разъярило его.

— Хочу слышать все. Я всегда желал обелить имя моего отца.

Глаза его потемнели.

— Тут я тебе не помощник.

Я был сбит с толку:

— Почему?