Равная солнцу

— Ну, главным образом мирза Шокролло, главный казначей, и его приверженцы.

— Понятно. Я это учту.

— Благодарю вас. Брат, могу ли я теперь говорить о делах дворца?

Пери была чуть слишком настойчива, но никто не мог сказать, когда он снова позволит ей встретиться с ним. Глаза Исмаила без конца оглядывали комнату, словно что-то искали.

— Что такое, сын мой? — спросила Султанам.

— Ничего, — ответил он. — Я должен идти.

Резко поднявшись, он дал понять, что прием окончен. Удивленные, встали и мы.

— Благодарю вас за посещение. Оставляю вас, угощайтесь, а я пока займусь неотложным делом.

Он даже не даровал благородным женам милость своего присутствия на трапезе! В замешательстве они глядели друг на дружку, и только Султан-заде явно испытывала облегчение. Мать Пери и Зару-баджи нарушили неловкое молчание шумными поздравлениями Султанам.

Я принял у Пери сырой платок.

— Что с ним? — тихо спросила она.

— Боюсь, что он забылся, — шепнул я. — Если бы не вы, не видать ему власти.

— Да, признаёт он это или нет.

— Возможно, ему требуется время, чтоб освоиться. Должно быть, трудно сегодня быть узником, а завтра стать шахом.

— Я словно говорила с отшельником, отбросившим всякую учтивость, — сказала она, побледнев.

Вошли слуги со скатертями и первыми блюдами трапезы, жареным и тушеным мясом, но Пери сказала, что у нее нет аппетита и она не останется. Когда она прощалась, ссылаясь на женские недомогания, Хадидже обеими руками поправила платок, скрывавший ее волосы, и поймала мой взгляд, а я поправил свой пояс — это был наш сигнал, что попозже вечером я появлюсь, и она глянула через правое плечо, что означало согласие.



Совсем поздно, когда уже взошла луна и слышался лишь вой шакалов, я встал с постели, чтоб повидать Хадидже. Облако скрыло луну, и мне пришлось считать шаги в поисках тропинки, что вела к ее жилью. Когда я добрался, караульный евнух спал прямо на земле головой к двери, рот открыт, обмякшая рука едва держала оружие. Тем лучше для меня: сберегу монету. Перешагнув через него, я вошел в здание, тихо прокрался по коридору к двери Хадидже и отворил ее. Несмотря на поздний час, она была одета и сидела в темном углу комнаты. Я сел рядом и взял маленькую смуглую руку в свои.

— Как мне надо было увидеть тебя! — сказала она. — Стража прошел без осложнений?

— Он спал как мертвый.

Хадидже улыбнулась.

— Я добавила сонного зелья в кувшин вина и предложила ему, — призналась она.

— Зачем?

— Чтобы он не узнал, что ты здесь был. Никто не должен знать, — страстно шепнула она, обвила руками мою шею и уткнулась мне в грудь.

Щека ее оказалась мокрой от слез.

— Хадидже, душа моя, что тебя мучит? — озадаченно спросил я.

Тело ее вздрагивало.

— Я должна достаться другому.

У меня перехватило дыхание. Крепко обняв, я гладил ее волосы и вдыхал запах розового масла, которым она мазала виски.

— Увы, я надеялся, что это будет не так скоро.

Она все прижималась ко мне, и я ощущал закругления ее грудей и думал о том, что вот-вот она так же будет прижиматься к кому-то другому.

— Возлюбленная моя, как я буду тосковать по тебе!

— И я, — сказала она; слезы струились по ее щекам.

— Кто твой суженый — воин из провинции?

— Намного лучше.

— Вельможа двора?

— Снова ошибка.

— Но что может быть лучше?


— Ты не поверишь. Сам новый шах.

— Ах! — вскрикнул я от неожиданности.

— Правда.

— Как дивна твоя судьба! Когда ты болела на борту невольничьего судна, когда тебя и твоего брата палило солнце, когда вас пинали и бранили, могла ли ты подумать, что станешь царицей?

— Никогда, — сказала она, — разве что в мечтах. Конечно, это временный брак.

Шах сбережет свои четыре законных брака для жен из хороших родов, с которыми он пожелает заключить союз.

— Пускай! Однажды ты станешь матерью его ребенка, у тебя будет свой дом и свои слуги. А если ты родишь сына, который будет жить и процветет, ты станешь могущественной, как Султанам.

Я бормотал ерунду, чтоб не думать об ужасной правде: единственная услада, остававшаяся мне в этом мире, будет отобрана и отдана человеку, который ничем ее не заслужил.

— Рада буду иметь свое хозяйство, а не служить чужим прихотям.

— Как это все произошло?

— Как только Исмаила освободили из тюрьмы, Султанам начала говорить, что ищет ему жену. В своих письмах он беспокоился, что сумел зачать лишь одну дочь. Султанам думает, что кто-то навел на него порчу, и полна решимости снять заклятье. Он женится на нескольких благородных девах, чтоб укрепить единство родов, но я должна стать первой женщиной, которая придет на его ложе. Султанам советовалась с предсказателями и думает, что я рожу ему сына. Она приказала мне носить амулеты и сообщать обо всех наших делах — какая она назойливая!

— Она не сможет получить такую власть над родовитой женой, которую он возьмет, так как у той будет собственная мать-советчица, — сказал я. — А отдать тебя своему сыну она будет просто счастлива, потому что сама убедилась в твоем чудесном нраве.

— Я всегда старалась, даже когда мне было неохота служить.

— Ты воистину заслужила эту награду. — И печаль снова стиснула мне горло.

— Иншалла, Джавахир, ты так добр. Ты всегда был добр.

Голос мой осекся, горе было таким острым, что я не смог продолжать. Хадидже прижалась своим лицом к моему, и слезы, что текли по ее щеке, стали моими. Мы приникли друг к другу, словно могли навсегда остаться соединенными.

Хадидже дотянулась до моего кушака и развязала его. Съеденные днем бараньи яйца, казалось, взбурлили мою кровь, и я положил ладони на ее ключицы, а потом стянул с нее платье через голову. Я снял камзол, рубаху, шаровары и тюрбан, а потом нежно потянул ее на подушки. Начал с легчайших покусываний ягодиц, поддразнивания мягкой щедрой плоти. Пропутешествовал до ушек и покрыл поцелуями, затем позабавил ее губы кончиком языка. Ненадолго оставив те части, что уже взывали ко мне, спустился к подошвам. Я вылизывал и теребил, я слышал, как учащается дыхание Хадидже, пока оно не зазвучало так, словно она готова забыть себя прямо сейчас. Я взошел обратно по икрам и бедрам, чтоб вернуться к ее грудям, таким круглым и крепким, и поцеловал рубины, венчавшие их. Она медленно перекатывалась с бока на бок, подставляя мне сперва одну грудь, затем вторую.

Насытившись, я двинулся вниз; встав перед нею на колени, я положил ее ноги себе на плечи и начал впивать ее верность. Сначала дразнящими, скользящими движеньями, от которых она становилась все неистовее, и я все медленнее скользил в ней всем языком, вжимаясь лицом в исходящую пылом пещеру, и наконец, когда ее глаза остекленели, как после чаши крепкого банга, вновь дотянулся до ее сосков и с величайшей нежностью огладил их. Она взмокла, словно плодородный оазис, и я ощутил, будто пью млеко и мед рая. Потом я застал ее врасплох, снова вонзив в нее язык, и вскоре ноги Хадидже задрожали и напряглись так, что едва не отбросили меня. Глаза закатились, пальцы впились в подушки. Я нежно держал ее, пока она не оттрепетала.

Некоторое время она оставалась неподвижной, и мне слышно было лишь ее тихое дыхание. Затем она перекатилась на меня и обняла.

— Никто не заменит тебя, — сказала она.

Глубокая печаль захлестнула меня, когда я представил, сколько женщин встречу лишь для того, чтоб сказать им потом «прощай», когда они найдут кого-то в мужья. Многие женщины жаждут детей, а это именно то, чего я не дам им. Но ведь я все равно мужчина, верно?

Отдохнув, Хадидже занялась мною. В ее объятьях, окутанный ароматом франкских благовоний от ее волос, захваченный всем, что выделывал ее рот, я смог на мгновения забыть о том, что готов был потерять.

К рассвету — очень близко к рассвету — мы наконец унялись. Я поспешил натянуть шаровары и остальную одежду. Потом встал и, коснувшись ее гиацинтовых кудрей, нежно попрощался.

— Когда ты придешь? — спросила она.

— Никогда.

— Никогда?

В ее глазах мелькнула боль. Хадидже, обещанная шаху, не побоялась рискнуть всем, чтоб увидеть меня. Я чувствовал благодарность за то, что еще был ей нужен.

— Слишком опасно, в первую очередь для тебя. Не стоит навлекать подозрений сейчас, когда тебя уже выбрали.

Нагнувшись, я ласково погладил ее шею, чувствуя, как бьется ее сердце.

— Я всегда буду думать о тебе, — сказал я, — и надеяться, что ты счастлива.

— А я — что ты! — ответила она, но я услышал в ее голосе отзвук печали.

Караульный евнух все еще спал, хотя птицы уже чирикали вовсю. Когда я отошел на приличное расстояние и скрылся за деревьями, то подобрал пригоршню гальки и швырнул в его сторону, чтоб разбудить. Он будет наказан, если его застанут храпящим; ему положено охранять женщин, в том числе и рабыню, которая скоро обретет благосклонность самого шаха. Но швырнул я сильнее, чем хотел, и попал ему в икру и ступню. Испустив громкое проклятие, он вскочил и занял свое место. Я пустился наутек. Резкий порыв ветра пронесся по саду, гася звук моих шагов и завывая в сорванной с веток листве.

У себя в комнате я заснул на час. Мне приснилось, что мой мужской член отвердел до боли. Все, чего мне хотелось, — это вонзиться в женщину и избавиться от этой муки. Черноглазая Фереште явилась в моем сне как избавительница, мягкими руками нашла моего мучителя, а он становился все больше и наливался новой болью. Измученный, я накинулся на нее и скользнул внутрь. Глаза Фереште наполнились разочарованием.

— Кто ты? — обвиняюще спросила она, и мой член съежился.

Я проснулся весь в поту. Зашарив обеими руками в паху, я нашел только тошнотворную пустоту и обхватил себя руками, чтоб не дать вырваться стону.



Следующим днем была пятница. Пери отправила Масуда Али сообщить мне, что я могу отдохнуть до следующего утра, когда она соберет обычный ежедневный совет с вельможами. Свободный впервые за несколько недель, я отправился в пятничную мечеть за стенами дворца, совершить намаз. Мечеть находилась в конце Выгула шахских скакунов и была заложена в правление Гарун аль-Рашида. Бирюзовый купол ее был украшен завитками белых изразцов, словно она плыла среди облаков.