Путь смертных

***


Надеясь успеть вовремя, Рейвен пустился бежать, хотя и понимал, что так он будет привлекать больше внимания. Но давний ужас перед Саймом был таков, что перевешивал даже опасения попасться на глаза пособникам Флинта.

Ему немедленно вспомнился последний раз, когда он их видел. На самом деле Уилл постоянно возвращался мыслями к этой минуте, и не только потому, что ему в тот раз удалось избежать суровой опасности. Миг, когда между ним и Сарой пробежала искра, теперь вновь и вновь возвращался к нему, изводя видениями упущенных возможностей. Инстинкты кричали о том, что общение с Хорьком и Гаргантюа сулит ему гораздо меньше неприятностей. И все же его неотвязно преследовало это воспоминание, и он гадал, происходит ли то же самое с Сарой.

Пересекая университетский двор, Уилл вдруг уловил знакомый запах апельсинов – нет, бергамота, как его наверняка поправил бы Битти, – а мгновение спустя появился и он сам собственной персоной, зашагав рядом. С востока задувал холодный ветер, и потертая куртка Рейвена не слишком защищала от его порывов. Спутник, напротив, был облачен в теплое пальто в пол, из-за которого казалось, будто он парит над мостовой. Кроме того, Битти казался выше ростом, тогда как Уилл словно сжался в присутствии этой величественной фигуры.

Несмотря на то что Джон успел уже несколько раз побывать на Куин-стрит после смерти Грейсби, они ни разу не оставались наедине, и потому у Рейвена не было возможности обсудить с ним это происшествие – да и все остальное тоже, если уж на то пошло. Его печалило то, что они так отдалились. Казалось, ему удалось завязать весьма ценную дружбу, но Уилл знал, что треклятый случай всегда будет стоять между ними. Если только это не было еще одним уроком, который ему предстояло усвоить: подобные трагедии – это часть их профессии. Потому он решил не колеблясь коснуться этой темы.

– Я все хотел спросить вас – было ли какое-то расследование касательно того, что случилось на Даньюб-стрит?

Битти, огорченно нахмурившись, ответил:

– Она умерла на руках врача, так что мне удалось уладить формальности. Однако же запах эфира еще долго держался в комнате, и прислуга начала любопытствовать. Конечно, они слишком невежественны, чтобы задаться правильными вопросами, но меня беспокоит то, что они могли об этому кому-нибудь рассказать.

– Уверен, я не превысил дозировки. Должно быть, это была непредвиденная реакция организма.

– Вероятно. Но не вызывает сомнений то, что пациентка умерла в результате вашей анестезии, хотя почему именно, нам никогда не узнать. Поэтому-то я и сделал все для того, чтобы вас ни в чем не могли обвинить.

– И я перед вами в долгу, Джон. Если я могу вам как-то отплатить, только скажите.

Битти кивнул и с улыбкой ответил:

– Я этого не забуду. А пока: вы наверняка заметили мой интерес к мисс Гриндлей, так что если доктор Симпсон или кто-то из домашних спросит у вас обо мне, могу я положиться на благоприятный отзыв?

Рейвен прикусил язык, удержав готовые сорваться с губ слова, которых ждал спутник: он вспомнил их с Сарой разговор. Он у Битти в долгу, но чувствовал инстинктивную верность по отношению к дому, который его приютил.

– Да, если вы можете гарантировать, что ваша привязанность к мисс Гриндлей искренна и что у вас больше никого нет на примете.

Джон резко остановился и пронзил Уилла взглядом, в котором смешались удивление, тревога и гнев. Никогда раньше Рейвену не приходилось видеть у него на лице подобной ярости: обычно этот человек был совершенно невозмутим и прекрасно владел собой.

– Я совсем не хотел вас оскорбить, – попытался объяснить Уилл. – Просто…

– Неужели вы такого низкого мнения о мисс Гриндлей, что не можете даже представить, будто она может мне понравиться?

– Нет, напротив. Все мы на Куин-стрит очень заботимся о Мине, так что домашние не простят мне, если я поддержу ухаживания, которые потом окажутся, – Рейвен замялся, подбирая правильные слова, – неискренними.

Битти открыл было рот, чтобы возразить, но потом, судя по всему, передумал. На его лице вдруг вновь появилось знакомое собранное выражение – он точно опустил маску.

– Помните, как я говорил вам о перспективе, которую дает нам пережитое горе?

– Конечно, – тихо ответил Рейвен.

– Это относится не только к медицине. Когда-то я был помолвлен с юной леди, которая освещала мир вокруг, точно утреннее солнце. У вас не возникло бы и тени сомнения в искренности моих намерений. Она была любовью всей моей жизни – ее любили все. Вот только она умерла накануне того дня, как мы должны были пожениться. Упала с лошади.

Уилл почувствовал себя вполовину ниже ростом. Жизнь Битти была разбита вдребезги: в первый раз – когда умерли его родители, а потом и во второй.

– Мне ужасно жаль. Как ее звали?

Джон ответил не сразу, будто этот вопрос потребовал от него раздумий. Было ясно, что он собирается с духом, прежде чем произнести вслух это имя.

– Джулия. Ее звали Джулия. После ее смерти я и представить себе не мог будущее с кем-то еще. Я видел отдельные ее черты в женщинах, выказывавших ко мне интерес, и это только приносило мне боль. Но с Миной все иначе. Она первая женщина, в которой я вижу лишь ее саму, потому что, когда смотрю на нее, я не ищу в ней Джулию.

Они снова двинулись мимо главного корпуса Лечебницы к новому зданию хирургического госпиталя на Хай-Скул-ярдз. Следом за ними ко входу в анатомический театр направлялась многочисленная группа джентльменов. Похоже, собиралась присутствовать половина медиков города. Сайм будет в восторге.

– Сегодня, похоже, будет полный зал, – послышался знакомый неприятный голос. – Новаторские операции всегда собирают толпу.

Рейвен обернулся и увидел Дункана, который явно собирался к ним присоединиться, хотели они того или нет. Просто превосходно.

– Вам уже случалось наблюдать, как оперирует Сайм? – осведомился Джеймс.

– Безусловно, – ответил Битти.

Уилл не сказал ничего. Он много раз наблюдал, как Сайм оперирует, но не имел никакого желания делиться этими сведениями с присутствующими из опасений, куда может завести их этот разговор.

– Нельзя не согласиться, что он лучший хирург этого государства, – заявил Дункан.

Рейвен не сомневался, что первым, кто с этим согласится, будет сам Сайм.

– А вам известно, что он первым осуществил ампутацию в области бедренного сустава?


– Известно, – ответил Уилл, постаравшись изгнать из голоса раздражение. Ему претила уверенность Дункана в его невежестве. Как будто можно было изучать в Эдинбурге медицину и не знать о подобных вещах. – Но пациент умер, – добавил он.

– Спустя несколько недель после операции, так что это не имеет значения.

– Держу пари, это имело значение для пациента. В любом случае не думаю, что Симпсон согласится с полным превосходством Сайма.

– Вероятно, не согласится, – признал Джеймс. – Как я понимаю, особой приязни между ними нет. Мне рассказывали, что они как-то чуть не подрались под дверью пациента.

– Из-за чего? – спросил Битти с живейшим любопытством.

– Я слышал, что Сайм опубликовал в научном журнале статью, критикующую подход Симпсона к этому случаю.

– Понятно, – сказал Рейвен, хотя ему ничего не было понятно.

Светила медицины, похоже, только этим и занимались. Критика коллеги на страницах профессионального издания, как правило, не рассматривалась как повод для драки, так что там явно было что-то еще.

К тому времени, как они вошли, анатомический театр действительно был практически полон. Им удалось найти места в задних рядах, и вид на операционный стол закрывало целое море шляп, что вполне устраивало Рейвена. Но тут кто-то, перекрикивая гул толпы, заорал:

– Шляпы! Шляпы!

И головные уборы схлынули волной. Дункан жадно подался вперед, а Битти откинулся на спинку стула и сложил на груди руки с таким видом, будто явился на театральное представление. Рядом с ними Рейвен, застыв, с тоской ждал неизбежного.

Несколько минут спустя отворилась дверь в задней части театра, и все разговоры замерли. Первым вошел особый служащий, заведующий инструментами: маленький человечек в огромном фартуке, который тщательнейшим образом проверил многочисленные орудия, разложенные на столе под окном. Дверь открылась вновь, и вошел профессор Сайм в сопровождении Генри, который всегда ему ассистировал.

Рейвена всегда немного удивляла скромная внешность профессора. Гигант хирургии был невысоким худым человеком с суровым неулыбчивым лицом. Весь он был какой-то серый – глаза, волосы, одежда, – и голос у него был тусклый, бессильный.

У него не было ни бьющей ключом энергии Листона, ни красноречия Нокса. Он вообще выглядел каким-то жалким. Рейвен, быть может, и не поверил бы историям о его исключительно буйном и мерзком характере, не будь он сам свидетелем многочисленных проявлений оного. Несмотря на это, Сайм умудрялся пробуждать необыкновенную верность в тех, с кем он работал непосредственно. Быть может, под маской скандалиста скрывалась великодушная и заботливая натура, но Уиллу ни разу не случалось наблюдать ее в действии.

То недолгое время, что он учился хирургии под началом Сайма, профессор питал к нему нескрываемое отвращение, источником которого, как подозревал Рейвен, послужил один печальный случай, имевший место в этом самом театре. Дело было жарким летним днем, в августе, вскоре после того, как Уилл начал учебу в университете. В помещении было столько же народу, как и сегодня, но стояла к тому же страшная духота, и у студента закружилась голова – еще даже до того, как началась операция. Он вспомнил, как запах гниения, исходивший от конечности пациента, проник ему в нос, в рот, и ему казалось, что он вот-вот задохнется, а потом этот страшный скрежет хирургического ножа, пилящего кость, и нечеловеческие вопли оперируемого, – и его стало мутить. Он попытался поскорее выбраться из зала, но путь преграждали другие зрители, слишком увлеченные разворачивающимся зрелищем, чтобы вовремя заметить его и уступить дорогу. Его вырвало у самых дверей, на виду у Сайма, а тот обладал острым взглядом и никогда ничего не забывал. С тех пор профессор обращался с ним как с парией и прилюдно унижал для примера всякий раз, как ему хотелось вбить что-либо в головы однокашников Рейвена.

Особенно ему запомнились насмешки состоявших при Сайме перевязчиков. Уилл узнал некоторых из них – они стояли у стола с карманами, набитыми кетгутом, который был у них наготове, чтобы вовремя вручить профессору. Но до того им была уготована гораздо более жестокая роль.

Сайм уселся на простой стул, стоявший слева от операционного стола, кивнул именитым гостям, собравшимся в первом ряду, и подал знак, чтобы внесли первого пациента.

– Говорят, он никогда не тратит ни единого лишнего слова, ни лишней капли крови, – восхищенно прошептал Дункан.

Четверо перевязчиков внесли пациента в плетеной корзине; тот был накрыт грубым красным одеялом и прятал лицо в складках ткани. Когда он поднял голову, Рейвен с ужасом узнал работягу, которого проучил за то, что тот бил свою жену.

Галлахер настороженно осмотрелся, заметил многочисленную публику, явившуюся сюда, чтобы посмотреть, как его будут оперировать. Он продолжал цепляться за одеяло здоровой рукой, не желая его отпускать, и это вызвало смех в аудитории, однако быстро заглохший под уничтожающим взглядом профессора.

Уилл не находил в ситуации ничего забавного. Веселье на галерке напомнило ему слова Симпсона о склонности медиков легкомысленно относиться к чужим страданиям: они шутят над шрамами только потому, что сами никогда не страдали от ран.

Его рука сама собой взлетела к щеке. Рана имелась, да, – но теперь он страдал от гораздо более глубоких чувств: вины и стыда.

Сайм поднялся со стула и, стоя спиной к пациенту, обратился к аудитории:

– Этот человек страдает от гнойного воспаления в кисти правой руки, – сказал он и отогнул одеяло, обнажив раздутую и отвратительно бледную кисть.

Запах гниющий плоти – неотъемлемая часть любого хирургического отделения – растекся по залу, достигнув самых задних рядов. Те из зрителей, кто был непривычен к подобной вони, прижали к лицам платки. Для Рейвена запах был тем нестерпимее, что сам он имел непосредственное отношение к его возникновению.

– Совершенно очевидно, – продолжал профессор, – что здесь необходима ампутация.

Галлахер протянул к профессору здоровую руку.

– Умоляю вас, сэр, неужели нет другого выхода? Я же столяр, и с одной рукой мне с женой одна дорога – в работный дом.

– Если не ампутировать, то ты окажешься в могиле, и что тогда станется с твоей несчастной женой?

Галлахер ничего не ответил, лишь посмотрел на профессора с недоумением и страхом. Но тот был прав. Он потеряет единственный способ заработка, средства к существованию. Уже потерял – в тот самый момент, как Рейвен спровоцировал его и кулак буяна врезался в стену. Тогда Уиллом в первую очередь двигало желание наказать Галлахера, а не помочь его жене. А теперь его тщеславие обрекло ее на нищету.

Сайм продолжал описывать публике предстоящую процедуру, явно не замечая ужаса пациента, которого довольно грубо заставили перебраться из корзины на стол. Уиллу не раз доводилось видеть, как оперируемые на месте нынешнего кричали и плакали от ужаса, пытались вырваться и сбежать от дюжих ассистентов, и их тащили на операционный стол, будто на виселицу. Галлахер ничего не сказал, когда один из перевязчиков схватил его за больную руку и поднял ее вверх.

– Во время ампутации предплечья будут сформированы два кожных лоскута, спереди и сзади, – сказал Сайм, указывая прямо на руке оперируемого, где он намеревался сделать надрезы. – Рука будет зафиксирована в промежуточном положении между пронацией и супинацией[43], чтобы мышцы были в равной степени расслаблены с обеих сторон для удобства операции. Кисть может быть ампутирована и в лучезапястном суставе, но, как нам уже известно, длинная культя, которая получается в результате, никак не улучшает адаптации и не облегчает использование искусственной руки. В то время как обнажившаяся суставная поверхность получается более обширной, что пусть и не всегда замедляет выздоровление, обязательно приводит к деформации.

Рейвена поразила бесчувственность профессора. Конечно, бедняге повезло, что его будет оперировать столь маститый хирург, который спасет ему тем самым жизнь, но разве это не пытка – слушать, какое именно тебе собираются нанести увечье, как раз перед тем, как это должно произойти? Его мысли внезапно вернулись к его школьным дням в заведении Джорджа Хэрриота. Был там один особенно злобный учитель математики, считавший нужным применять розги, если чьи-либо оценки его не устраивали. Уилл был усердным и понятливым учеником, но, бывало, и он не оправдывал ожиданий, обрекая себя тем самым на порку. Боль запомнилась ему совсем не так крепко, как связанный с поркой ритуал. Учитель доставал свою страшную розгу и клал ее на на парту, с тем чтобы ученику было над чем поразмыслить во время урока, а бил уже после окончания занятия. Рейвен и по сей день питал к математику не слишком добрые чувства.

Пока профессор говорил, пациент был пристегнут к столу, и по сторонам стояли четверо перевязчиков, готовых, если понадобится, применить дополнительную силу. Только в этот момент Уилл вспомнил о словах Генри, что Сайм отказался от применения эфира, сочтя средство недостаточно надежным, не подходящим для его целей. Операция будет проведена без анестезии.

На Рейвена накатила волна тошноты; чувство вины стало практически нестерпимым, потому что он знал, какой ужас ему предстоит сейчас увидеть. Невозможно было предсказать заранее, какой пациент покорится своей судьбе без борьбы, а какой будет сопротивляться до конца. Иногда самые хрупкие на вид люди обнаруживали недюжинную силу и пытались отдернуть руку или ногу в тот самый момент, как на нее опускался скальпель. Галлахер повел себя неожиданно кротко: все это время только тихо плакал, а когда профессор взял в руки инструмент, у него вырвался стон.

Ассистент схватил его за руку повыше локтя и с силой прижал к столу. Сайм приступил, не медля ни секунды. Он рассек скальпелем плоть с абсолютной уверенностью и исключительной точностью, и вопли Галлахера никоим образом его не отвлекали. Рейвена это пугало и восхищало одновременно, потому что он сам при каждом вопле терпел жестокую душевную муку, и, будь скальпель в его в руке, она могла бы дрогнуть. Он никогда не мог понять, как хирурги работают, не замечая причиняемой ими боли, зная, что быстрый темп – единственное доступное им милосердие. Именно поэтому – в первую очередь – Уилл понял, что не годится для хирургии, и решил испробовать себя на другом поле.

Сам профессор работал молча, жестами указывая ассистенту, какой инструмент подать следующим. Рейвен почувствовал, как у него по спине струится пот, и заметил, что непроизвольно затаил дыхание. Сидевшие рядом Битти и Дункан наблюдали за операцией внимательно, но совершенно отстраненно: подобные эмоции их явно не беспокоили. С тем же успехом они могли смотреть, как Линдсей нарезает окорок.