Путь самурая

– Привет! Сто лет не видал! Что, потренироваться хочешь?

– Не сейчас, – улыбнулся я, довольный тем, что застал Сергея на месте. Он был хорошим мужиком и отличным тренером. Опытный каратист – не менее черного пояса. А может, и второй-третий дан. «Сложить» трех-четырех крепких парней для него не представлялось особо сложной задачей. Вернее, никакой сложности он бы в этом не увидел. Просто убойная машина, если сказать короткой фразой. И немудрено. Он занимался карате еще тогда, когда за пропаганду этого вида спорта люди уходили на зону. Карате тогда приравнивалось к владению холодным оружием. И сроки были на этом самом уровне.

– А что привело ко мне в зал? – Глаза тренера посерьезнели, насторожились. Может, я пришел за кем-то? Неприятно, коли так.

– Соскучился по спорту, – широко улыбнулся я, развеивая подозрения Герова. – Вот, думаю, снова надо заняться. Ослабел, обвис, скоро любой алкаш соплей перешибет!

– Хорошее дело! – тоже улыбнулся Геров и тут же поправил себя: – Нет, хорошо не то, что обвис и соплей перешибут, – спортом заняться хорошее дело! Кстати, ведь ты делал успехи, да. Я ждал от тебя многого! Жаль, что ты бросил занятия… Да, да, я слышал. Мои соболезнования, искренне, от души! У меня брат погиб… почти так же. Так что я тебя понимаю…

«Да что ты понимаешь!» – хотелось крикнуть мне, но я удержался, как удержал и улыбку, прилипшую к моим губам. Сергей, видимо, почувствовал мое состояние и тут же перешел к делу:

– Давай, давай! Когда тебя ждать? Приходи! Я всегда здесь! Индивидуально с тобой позанимаюсь! У нас тут много дельных ребят появилось, но у тебя действительно были выдающиеся успехи! И это всего лишь после полугода занятий! Растяжка-то небось не сохранилась, а? А я ведь тебя ребятам в пример ставил! Вот, мол, человеку уже почти тридцатник, а он ногу выше головы задирает! Учитесь!

Было такое дело, да. Я в юности увлекался книгами о Китае, о Японии. Мечтал изучать единоборства и мучил себя, пытаясь сесть на шпагат. Целыми днями – то продольный, то поперечный, то продольный, то поперечный. И ведь все-таки своего добился! Легко выбрасывал ногу выше головы, как завзятый балерун! Большое дело, если ты наносишь удары ногой в голову. Хотя и опасное – а если кто за ногу поймает?

Мы еще немного поговорили, потом Сергей пошел проводить тренировку, а я еще немного посидел, раздувающимися ноздрями вдыхая запах кожи борцовского ковра, запах здорового пота разгоряченных мужчин, слушая такие ностальгически знакомые выкрики бойцов, на выдохе принимающих удар в солнечное сплетение. Все знакомое, все родное, желанное. Так хочется вернуться туда, назад, всего на год назад! Туда, где я был когда-то счастлив…

Мне уже не хотелось тут сидеть. Настроение безнадежно погасло, и я побрел из зала, не оглядываясь назад. Никогда не нужно оглядываться назад. Только вперед! К чему бы этот путь тебя ни привел! Путь самурая!

Теперь к шинкарке. Пора браться за дело повышения благосостояния. Противно, но надо.

Шинкарка была дома и встретила меня вполне доброжелательно и даже подобострастно. Тут же радостно сообщила, что с сыном она все уладила, что он напишет нужное заявление и старого пердуна больше не тронет. А я подумал, что «не трогать старого пердуна» – самое важное решение в жизни этой гнусной семейки. Когда Сазонов говорил о том, что мог бы легко завалить ее сынка и всех, кто там был, – я ему безоговорочно поверил. Убил бы, точно. И при этом даже не запыхался бы. Видно по человеку, когда он не врет.

Разговор с шинкаркой прошел вполне нормально, мне показалось, что она даже обрадовалась, когда я предложил ей отстегивать некоторую сумму за крышевание. Каждую неделю. Сумму озвучила она сама, и эта сумма меня вполне устроила. Если сложить еженедельные выплаты – получалась сумма, равная моей зарплате, которую я получал в РОВД. Вполне даже недурно. Одна только мучила мысль: ведь придется за эти деньги работать. Придется решать ее вопросы! Грязные, гадкие вопросы!

Вот и я теперь нечист. Теперь и я не смогу сказать, что не замаран грязными деньгами. Одно радовало – это не бандитские деньги. Никогда я не буду на побегушках у бандитов! Никогда!

А то, что эта баба продает самогон, – так это было всегда и будет всегда. Как и проституция. Как и незаконная торговля чем угодно – самогон это или что-то другое.

Кстати, предупредил: если начнет торговать наркотой, я ее самолично посажу! Без малейших угрызений совести! Да и какие, к черту, угрызения? Я искренне считал и считаю, что наркоманов, торговцев наркотой и их покровителей нужно расстреливать на месте! Наркоманов я ненавижу даже больше, чем бандитов. Или наравне с ними.

Ушел я от бабы-шинкарки с неспокойной душой. Кстати, звали шинкарку Леной (так она просила ее звать), а если быть точным – Еленой Семеновной Агаркиной. Душа моя если и не болела, то находилась совсем не в том состоянии, чтобы петь и веселиться. Тяжко было у меня на душе. Оно и понятно – не каждый день ты продаешь душу дьяволу. Наверное, сказано очень громко и даже пафосно – но именно так я себя и чувствовал. Полученные от Лены деньги лежали в нагрудном кармане и жгли грудь, как жгло бы, наверное, яблоко соблазна из эдемского сада.

Выйдя от Лены, я направился к Сазонову, готовясь к очень непростому разговору. Как мне уговорить этого человека, практически мне незнакомого, случайного человека, сделать то, что мне нужно? Сделать меня боевой машиной, способной убивать одним ударом?

Вероятно, потому я сегодня и не ответил Герову, что скоро, на днях, стану у него заниматься. Я посмотрел на то, что происходит в зале, на то, как беспомощно-неуклюже скачут начинающие спортсмены, и мозг мой выдал единственно возможное решение: «Мне здесь делать нечего. Это не для меня!»

Сазонов открыл довольно быстро, будто стоял за калиткой и ждал, когда я постучу. Калитка открылась, он молча поманил меня рукой, и я снова оказался в том самом дворе, который запомнился после вчерашнего посещения – зеленый, заросший постриженной газонной травой, с красивыми камнями и яркими, сочными цветами по краям площадки, у забора.

Сазонов молча сунул мне руку, я пожал его каменную, как у мраморной статуи, ладонь, и мы приземлились за стол, на котором стояла большая плетеная ваза с пирожками. Румяными, источающими такой невыносимо аппетитный дух, что у меня невольно забурчало в животе. Я вспомнил, что завтракал сегодня не так уж и плотно, и осознал, что не смогу отказаться от пары-тройки таких замечательных пирогов.

– Ешь! – скомандовал Сазонов. – С этого краю – с капустой и яйцами. Здесь – с капустой и рыбой. А вот тут – сладкие, с клубникой. Ешь, потом поговорим! Болтать во время еды – верх неприличия. Вот наешься, тогда все и обсудим.

Я не стал уточнять, что именно мы обсудим, схватил пирожок и едва ли не с урчанием впился в его румяную попку.

Обычно, в прежней жизни, я вначале разламывал пирожок на две части, потом выедал начинку, а эти самые попки откладывал в сторону, как и полагалось настоящему гурману. Или болвану. Сейчас же я жрал, начиная с кончика пирожка. И печеное тесто, которое я никогда не любил, казалось мне самым вкусным тестом, что я ел в жизни! Не считая того теста, что когда-то делала моя Маша.

Пять пирожков. Мне было стыдно, но я это сделал. Не мог себя остановить! И пироги-то довольно большие, и вроде бы я поел утром, а… вот так. Сожрал, как голодный волк. И пусть меня сгложет совесть! Зубы обломает, глодалка…

В общем, совесть меня никак не глодала, и даже иногда проскальзывала эдакая предательская мысль – я заработал! Я тебя отмазал от уголовщины, так что не жадничай, давай сюда пирожки – считай, это моя зарплата!

Сазонов и не жадничал, он подкладывал мне пирожки, подливал чаю. И только когда последний, пятый пирог исчез в моей бездонной глотке, улыбнулся слегка ехидно, спросил:

– Наелся? Теперь в состоянии говорить? Да ладно, ладно – я тебя прекрасно понимаю. Сам такой был – молодой, вечно голодный. Может, вина налить? Или… водки?

– Не пью! Совсем! – нахмурился я, и Сазонов нарочито удивленно покачал головой:

– Во как! Ну что же… это хорошо. Это правильно. Итак, что у нас с этим гнусным делом? Отстанут от меня эти придурки или придется их всех поубивать и сменить местожительство?

Я так и не понял, что он имел в виду. Местожительство сменить – на что? Переехать в другой дом? Или это был завуалированный вопрос: «Не посадят ли меня?» Но уточнять не стал.

– Отстанут. Я все сделал. На будущее, пожалуйста, постарайтесь никого не убивать, хорошо?

– Постараюсь, – серьезно кивнул Сазонов, и только в глазах его плясали чертики смеха.

Еще минуты три мы пили чай – молча, не говоря ни слова. Живот мой был набит, как рюкзак у горного туриста, и мне было хорошо. Даже говорить не хотелось. И вообще – есть такие люди, с которыми приятно помолчать. Именно не поговорить, а помолчать. Сидишь, молчишь и чувствуешь, что он тебя понимает. Глупо, наверное, да. Но так бывает.

– Ты о чем-то хотел со мной поговорить? – спросил Сазонов, избавив меня от труда начинать разговор самому. Вообще-то я давно уже избавился от своей юношеской застенчивости в разговорах с людьми, могу начать разговор с кем угодно и как угодно, но сейчас мои выдающиеся способности почему-то забуксовали. Вероятно, дело в Сазонове. Он буквально давил своей мощью, не внешней, физической, – духовной. От него исходила такая волна силы, что делалось немного не по себе. Как вообще эти идиоты посмели на него напасть?! Если даже я его… хм… боюсь? Да, боюсь! И не стесняюсь себе в этом признаться!

– Да, – я будто бросился в холодный омут с головой, – научите меня боевым приемам. Спецприемам. Запретным приемам. Вы можете, я знаю. Если будет нужно – я заплачу. Сколько скажете. Я добуду денег и заплачу.

Молчание. Долгое молчание, и долгий взгляд мне в глаза. Я не отвел взгляда. И он его не отводил. Потом я все-таки опустил глаза и стал внимательно отковыривать приставшую к столешнице большую крошку от сладкого пирожка. Процесс очищения столешницы у меня прошел успешно, и я с облегчением щелчком сбросил крошку со стола.


– Давай кое о чем договоримся, прежде чем продолжим наш дальнейший разговор. Во-первых, никаких денег я с тебя никогда не потребую, больше о деньгах слышать не хочу. Во-вторых, я буду задавать тебе любые вопросы, возможно, даже неприятные. Вопросы, которые тебе очень не понравятся. Но ты будешь на них отвечать – и только правдиво. Если я поймаю тебя на лжи – после третьего такого раза ты уйдешь. Навсегда. И я забуду твое имя. Далее: ты можешь задавать вопросы мне. Но я не обязуюсь на них отвечать. Ты можешь спрашивать о чем угодно, но я отвечу только тогда, когда это сочту возможным. И так будет всегда. Ты согласен на мои условия?

– Э-э-э… хмм… согласен! – выпалил-выкаркнул я, удивленный, даже пораженный услышанным.

– Повторю еще раз, если ты не осознал: ты обязан будешь отвечать на мои вопросы, и только правдиво. И когда я с тобой поговорю, тогда и решу, должен ли я удовлетворить твою просьбу. Учти, врать бесполезно. Я физиогномист и девять из десяти раз – как минимум – отличаю правду от лжи. Это как живой детектор лжи, понимаешь?

– Вас бы в уголовный розыск, – пробормотал я, стараясь не встретиться с Сазоновым взглядом. – Вы бы с вашими способностями точно все глухари раскрыли!

– Может, и раскрыл бы, – усмехнулся Сазонов. – Только мне это не интересно. А я делаю только то, что мне интересно. Или то, что важно. Ты мне интересен, вот я с тобой сейчас и вожусь. Итак, ты готов?

– Готов. Всегда готов! – шутливо отсалютовал я и наткнулся на тяжелый взгляд серых холодных глаз. М-да. С этим типом не похохмишь!

– Ты сейчас пьешь спиртное?

– Нет, не пью, – с усмешкой ответил я, радостно хихикнув про себя. Я уже понял, как можно попробовать обвести вокруг пальца грозный «детектор».

– Ага. Интересно, – улыбнулся Сазонов. – Значит, вот так? На прямой вопрос – прямой ответ? Хорошо. Учту. Итак, следующий вопрос: как часто ты в последнее время пьешь спиртное?

– Последние полгода – каждый день. Последний раз вчера, днем.

– Ты решил бросить пить?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. – И правда, я сам этого не знал. До конца не знал!

– Не послужило ли причиной того, что ты бросил пить, желание отомстить за смерть своей семьи?

– Возможно. Да.

– Ты хочешь с помощью изученных боевых приемов убивать тех, кто виновен в смерти твоей семьи?

– Да. Не только. Кроме моей семьи есть и другие люди, которых нужно защитить. И если для этого придется убить, я убью.

– Ты убивал когда-нибудь?

– Нет.

– Ты взял у шинкарки деньги за крышевание?

– Да.

– Почему?

– Мне нужны деньги на снаряжение. Оружие и машина стоят денег. Денег у меня нет. И дать их мне некому.

– Оружие и машина тебе нужны для того, чтобы убить виновных в смерти твоей семьи?

– Да.

– А если тебе преградит дорогу твой сослуживец – ты его убьешь ради достижения своей цели?

Вот это вопрос так вопрос! Я боялся сам себе его задавать, а он… вот же зараза! Правда, а что будет, если мне придется стрелять в моего коллегу, опера, например, который будет прикрывать мою жертву?

– Если мой коллега служит негодяям, он сам негодяй. Если он оказался на моей дороге по долгу службы – тогда нет. Не смогу.

– И ради спасения своей жизни?

– Я постараюсь сделать все, чтобы его не убивать. Ранить, связать – только не убивать.

– Ты можешь убить ради денег?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что деньги этого не стоят. Жизнь человека дороже. И потому, что этим я отличаюсь от бандитов. Убив ради денег, я встану на одну доску с бандитами. И тогда лучше пулю себе в лоб.

– А если это не ради денег, а ради родины?

– Хм… если мне докажут, что это ради родины.

– Ты понимаешь, что тебя могут убить?