Пусть простить меня невозможно

- Пожалел, Оксана, - пожал плечами, и я поняла, что показалось, не напряжен, а просто сильно пьян, - элементарно пожалел. Сам тебе жизнь испортил. Да, и дочь у нас. Ты же не думала, что мы поженимся и заживем до самой старости, Оксана? Ты ведь не наивная девочка? Или всё же - да?

Резко повернулся ко мне, а я закрыла глаза, считая разноцветные круги и биение собственного сердца в висках. Не нужно было приезжать. Не нужно было идти за ним. Надо было уходить, как только увидела его с ней. Бежать без оглядки. Чтобы не слышать, чтобы придумывать ему оправдания, чтобы искать причины не рвать до конца. А теперь их нет. Ни одной причины. Он мне их больше не оставил. Уничтожает одну за другой, с каким-то садистским наслаждением рвет их на моих глазах в клочья.

- Значит, думала. Именно поэтому и пожалел, Оксана. Мы с тобой разные. Тебе б дома сидеть, крестиком вышивать, а я жизнь люблю, адреналин, экшен. Мне скучно с тобой. Просто скучно, понимаешь? Это было неизбежно. Рано или поздно все так бы и случилось. Я разнообразия хочу, взрывов… а ты … Слишком хорошая для меня, Оксана. Зря я тебя…

Что зря? Любил зря? Обманывал зря? Это я зря…

- Понимаю, - едва шевеля губами, а сама не верю… это не может быть он. Только не Руслан. И вижу нас со стороны – его молодого, пьяного, после секса с Ларисой, все еще в расстегнутой рубашке, с трехдневной щетиной на скулах. И себя бледную, жалкую в каком-то костюме, на каблуках с сумочкой в руках. Прибежала, как собачка, поверила. Боже, какое я ничтожество по сравнению с ним! И он дает мне это понять. Медленно открыла глаза, не веря, что слышу это от него, чувствуя, что еще несколько ударов - и я просто упаду к его ногам. Не вынесу. Это не больно. Это хуже боли – невыносимо настолько, что мне кажется, я внутри впала в состояние шока, в кому. Вроде он всё тот же, и пахнет от него так же, и волосы взъерошены… чужой рукой, не моей. Рубашку я дарила… и пуговицу пришила последнюю снизу, погладила перед его отъездом. Она расстегивала своими пальцами эти пуговицы? Сдирала с него эту рубашку? От боли потемнело перед глазами.

- Я решил, что хватит играть в эти игры. Ты же согласна со мной, что достаточно? Ты умная женщина, и я думаю, не станешь устраивать скандалы и разборки. Ты же не опустишься до этого уровня, верно? Не разочаровывай меня окончательно.

Говорит спокойно, безэмоционально. Как незнакомец. Вроде и пьян, а ведет себя, как совершенно трезвый человек. У меня диссонанс, словно картинка не совпадает со звуком, как в затертой видеокассете. Вижу одно, а слышу совсем другое.

- Согласна.

Как эхо… а внутри поднимается волна дикого отчаяния, и я понимаю, что меня сейчас разорвет на части. И мне хочется броситься к нему, тряхнуть за плечи, заставить смотреть себе в глаза. Это все неправда. Так не может быть! Он лжет!

После всего, что было. Зачем тогда все? Зачем приехал ко мне?

- Умница. А теперь иди, Оксана. Вот все бумаги, заберешь их с собой. Рассмотри, подумай, может, не додал что-то или сама хочешь чего-то, что я не включил в список. Пока что опасно выезжать из страны… ты помнишь, что было недавно. Я дам знать, когда можно спокойно выехать. Тебя будут охранять, как и раньше.

Он подошел ко мне, а я свое дыхание слышу, и как ребра болят от каждого удара сердца. Всунул в руки бумаги и наконец-то в глаза посмотрел. Меня холодом обдало, я никогда не видела у него такого взгляда – мертвого. Словно, сквозь меня смотрит. Словно ни одной эмоции там больше не осталось. Мутные глаза, пьяные, но какие-то до ужаса холодные. Только я не могу взгляд отвести, и он не отводит. Наверное, в каждом происходит этот надлом, это стихийное бедствие внутри, когда отчаяние смывает в одну секунду все: и гордость, и боль, и самоуважение. На мгновения, на доли секунд, но этого было достаточно, чтобы я впилась в воротник его рубашки и прижалась к нему всем телом, вглядываясь в глаза, в какой-то жалкой попытке что-то воскресить. Вчера оно было еще живое! Всего лишь проклятые двенадцать часов назад.

- Как же так? Как, Руслан? Я не верю тебе. Вчера… позавчера…Ты не мог просто жалеть. Как же мы? Всё в никуда? Так нельзя лгать! Ты не умеешь ТАК мне лгать! Я слишком хорошо тебя знаю! Что с тобой?

Теперь он молчит, только запястья мои сжал сильно, но руки не убирает.

- Нееет, Оксана, ты меня совершенно не знаешь. Ты видела то, что сама хотела видеть. Нарисовала себе образ. Трахнуть я тебя хотел. Ничего больше. Ты всегда меня заводишь. Стоит на тебя всегда, понимаешь? Физиология. Чистая без примеси похоть.

- Нет! Не понимаю! – где-то на полу гордость корчится, кровью обливается, а я уже остановиться не могу, - не понимаю, Руслан! Не пойму никогда! Ты же говорил, что любишь… ты же все делал для нас, ты… умолял поверить тебе. Для чего?

- Говорил. Может, и любил какое-то время, Оксана. Наверное, любил. Зачем сейчас каждое слово разбирать?

- А теперь что? Все? Вот так внезапно? Вчера любил, а сегодня уже нет?

Сжал мои руки сильнее, отрывая от себя, отталкивая, а у меня мир под ногами раскачивается:

- Я же просил без истерик. Не унижайся. Тебе не идет. Вчера любил тебя, сегодня ее. Мужчины иногда бывают любвеобильны. Это конец. Хватит тянуть резину. Я красиво хотел. Чтоб уехала и постепенно. А ты сама все испортила. Приперлась сюда! Кто тебя просил? Я? Нет. Давай уходи. Я устал ломать комедию. Хочешь вот так – пусть будет так. Не вынуждай меня послать тебя к такой-то матери.

Сказал, как ударил в солнечное сплетение, и стало нечем дышать. Я руки одернула, а потом порвала его бумаги и швырнула ему в лицо, а он даже не вздрогнул, и клочки бумаги медленно на пол полетели:

- Ничего нам от тебя не надо. Ни копейки. Не смей от меня откупаться. Боишься, что мешать тебе буду? Не бойся. Живи с ней. Знала бы, я бы сюда не приехала.

- Приехала бы. Сейчас ведь пришла! Знала, что я с ней и пришла. Тебе в свое верить хотелось. А дом? Тебе не надо - детям надо. Что ты им дашь? Гордость свою? Ею кормить будешь? Я тебе пришлю второй экземпляр. Все, Оксана, мне некогда. Я и так кучу времени убил на все это дерьмо! Давай, сделай нам одолжение – уйди.

И вот сейчас мне захотелось его ударить! Вцепиться ему в глаза, драть его на части. Ненависть зарождалась где-то очень далеко.

- Дерьмо? Это мою жизнь ты дерьмом назвал? Да, ты прав. Полное дерьмо. Как и ты.

А потом опять это сумасшедшее безумие, когда ненавидишь себя же за свои слова, но я цепляюсь за него снова, до боли в пальцах, до кровавых отметин на ладонях:

- Ты лжешь! Скажи, что ты лжешь, Руслан! Не может все так быть! Я не верю! Зачем ты с нами так? Со мной! Посмотри мне в глаза и скажи всё это ещё раз! Смотри и говори!

Он смотрит, очень пристально смотрит, и я отражение свое вижу в черных зрачках.

- Может. Жизнь – сложная штука, Оксана. Это тебе не сериалы твои по выходным смотреть. Жизнь – боль.

- Ты – боль! – сорвалась на крик и тряхнула его, - ты нас убил! Ты!

- Нас не было никогда. Помнишь, ты сама мне говорила? И была права – нас никогда не было. Страсть, похоть, увлечение, а мы просто повелись.

- Мы же были счастливы, - очень тихо, уже не сдерживая слёз.

- Срок годности у счастья истек, Оксана.

- У любви нет срока годности.

- Прости… значит, это была не любовь.

- А что это было? Ты наказываешь меня за то, что не верила? За то, что… сомневалась в тебе?

Понимаю, что бред говорю, что уже нет сомнений, а я цепляюсь за какие-то соломинки. Тонуть не хочется, а уже с головой накрыло и легкие разрывает. Я уже утонула… даже если на поверхность выдернуть – дышать не начну. Это смерть.

- Да, правильно не верила. Видела Ларису? Понятно ведь, что я с ней не о звездах беседую! Ты же не наивная дура! Или хочешь закрыть на это глаза? Мне вас по очереди трахать? Ты бы простила? Терпела? Я бы уважать тебя перестал.


Я сама себя уже не уважаю… Что мне его уважение, если я унизительно даю ему шанс за шансом, а он их топчет с изощренным удовольствием. Оторвал мои руки от рубашки и пошел к двери, а я до боли сжала пальцы, и чувство такое, что только что его потеряла. Что-то происходит. Что-то фальшивое и грязное, а я не понимаю и удержать не могу. Или он прав, и я настолько жалкая и готова закрыть глаза и унижаться? Ответ даже себе боюсь сказать. Нет пока ответов ни на один вопрос, только отчаяние дикое и ощущение пустоты. Хочется крикнуть «Не уходи! Не бросай меня! Я умру без тебя!»… но уже не могу. Голоса нет. Это не гордость. Нет. Просто уже нет веры в то, что можно этим удержать.

- К мужу возвращайся, Оксана. Самый лучший вариант для тебя. Он примет – я уверен. Вы идеальная пара с ним, жаль, я этого сразу не понял. Я скажу, чтоб тебя отвезли домой. Не звони мне. Сам наберу, или передашь через парней.

- А… Руся… ее тоже вот так? – снова еле слышно… сказала и тут же пожалела. Не надо дочкой. Это неправильно.

Остановился у двери, но не обернулся… на секунду снова показалось, что напряжен, как натянутая струна, готовая порваться в любую секунду.

- Она и не заметит. Мала еще. Потом решим, когда я буду с ней видеться. Если ты не запретишь. Да и какой из меня отец? Я не наигрался и не нагулялся. Прости.

Это был последний удар, наверное, именно в этот момент я поняла, что больше не смогу его простить. Никогда не смогу забыть его слов. Лучше бы бил или резал на живую. Только не вот так равнодушно о дочери. Не так равнодушно отдавать меня другому мужчине. Слишком жестоко. Так жестоко, что я уже никогда не оправлюсь после этого. Никогда не стану прежней. Есть слова, которые делают вас моральным инвалидом на всю жизнь, ампутируют все то, чем вы были раньше, и теперь вы убогий человек с частью сердца или души. Просто этого никто не узнает и не увидит. Я смотрела на то, как медленно захлопнулась дверь кабинета, слышала его шаги по коридору, голос, отдающий указания, и не могла сдвинуться с места. Мне казалось, у меня ладони вспотели, а когда разжала пальцы – поняла, что вспорола их ногтями, и они в крови. Автоматически достала платок, промокнула… а боли физической нет. Внутри все разворочено до такой степени, что, наверное, сейчас я могла бы вынести любую операцию без наркоза. Осознание еще не пришло, но я знала точно, что, когда придет, станет намного больнее. Вышла из кабинета и, чуть пошатываясь, спустилась по лестнице. Только не оборачиваться – иначе, если увижу ее или их вместе, с ума сойду. Я просто окончательно потеряю разум, а мне нельзя. Я не одна – у меня дети есть. Не имею права сдохнуть, даже если сильно хочется. Они кроме меня не нужны никому, даже ему. Горькая истина в моменты, когда больше нечего скрывать, и уродливая правда прет наружу со всех сторон и давит своим весом. Ложь намного легче.

Так и не застегнула пальто, вышла на улицу. Воздух глотаю, а он не глотается. В ту квартиру не поеду. Не смогу там быть. Не сейчас. Не сегодня. А к кому тогда?

Мне и пойти некуда. Порылась в сумочке, а потом сжала ее пальцами судорожно и усмехнулась – ведь все его. Кредитки. Наличка, даже сумка эта. Все на его деньги. Нет моего ничего. Ни копейки. Стало противно. Как я так облажалась, что и уйти достойно не могу. Зависима, и от этого еще омерзительней. Не помню, как сломала все карточки и выкинула на мокрый асфальт вместе с ключами от его квартиры. Просто шла по тротуару, игнорируя автомобиль, который следом ехал, ожидая, когда я сяду с кем-то из людей Руслана, которому приказали меня домой отвезти. Наконец-то не выдержала и повернулась к машине:

- Я никуда не поеду. Не надо за мной ползти, и хозяину своему передай – нечего ко мне шестерок своих посылать. Пошел вон!

Долго шла по улице, не обращая внимания на дождь. Промокла насквозь, и кто-то грязью облил, проезжая мимо, а у меня внутри уже такая слякоть, что не отмыться от нее за всю жизнь. Я сама не поняла, как Наде позвонила. Давно с ней не общались, с тех пор как она укатила в Турцию с очередным кавалером. Она ответила почти сразу, а когда голос мой услышала, завизжала от радости. Потом поняла, что со мной что-то не так. Сказала, чтоб я адрес назвала, и она заберет меня. С горем пополам объяснила ей, где я сейчас, и села на мокрую скамейку. Дежавю. Как когда-то, когда Сергей меня забрал с остановки. Даже ситуация похожа… только жизнь мою еще можно было назвать жизнью, а сейчас я словно в болоте барахтаюсь, а меня засасывает глубже и глубже. Смотрю, как капли в лужах тонут, а внутри выжженная пустыня. Дымится, горит всё, и боль не стихает. Мысли все оборванные, обрывочные и голос его в ушах стоит. Не смолкает. Все слова последние, как будто в кожу въедаются, чтоб навсегда там остаться. Чтоб забывать не смела никогда. Чтоб шрамами там оставались и напоминали. Ощущение вязкого обмана. Липкого и противного.

Надя приехала довольно быстро, но я и на часы не смотрела. У меня время остановилось где-то там… когда я к Руслану приехала. Оно больше не двигалось, а зависло на повторе, и я снова и снова проживала эти минуты, когда он бил меня словами, хлестал беспощадно и безжалостно.

Я в машину к ней села, что-то невпопад отвечала, а потом разрыдалась. Она не мешала и ничего не спрашивала, просто музыку сделала тише и сигарету протянула. Я всхлипывала, говорила какие-то слова благодарности, а она на обочине остановилась и обняла меня. Наверное, есть минуты, когда слова утешения лишние… и это чувствуют только те, кто по-настоящему близок к тебе.

Мы не общались нормально и перезванивались раз в месяц, но она меня знала как никто другой или чувствовала, что не нужно ничего говорить, мне нужна эта тишина и возможность рыдать навзрыд у нее на плече без вопросов и объяснений. И я рыдала… взахлеб, до заикания и лихорадки, до истерики.

Потом снова поехали. Я всхлипывала, глядя на дворники, размазывающие дождь по лобовому стеклу, а она все еще молчала.



ГЛАВА 16



Руслан не смотрел на Ларису, пока та губы подкрашивала, сидя рядом с ним в машине. Дура, попала под раздачу. И ему не жаль ни ее, ни себя. Он вообще сожалеть не умел до этих проклятых дней, которые его изменили до неузнаваемости. И вдруг научился. Считал, что лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, чего сделать не успел. Всегда считал так, но лишь за эти дни понял, что есть вещи, которые лучше никогда не делать. Должен был Оксану оставить еще два года назад. Не приезжать к ней, перебороть себя и отпустить. Не тянуть в свое болото, не связывать с собой цепями, которые теперь и ее за ним тащат насильно, как бы он ни старался разорвать эти цепи. Отец бы тоже жив остался с матерью.

Руслан сам себя искал внутри и не находил. Остался какой-то робот с заданной программой на уничтожение и самоуничтожение. В зеркале на него смотрел заросший щетиной, пьяный человек с ужасно больными глазами. Лет на десять старше себя самого еще месяц назад. Недаром говорят, что пока живы родители, мы все еще остаемся детьми, и только после их смерти мы окончательно взрослеем. Руслан чувствовал, что он не взрослеет, а стареет какими-то чудовищными рывками. Его словно через мясорубку порубило, и он как гребаный Франкенштейн, все равно еще живой. Только сам себя грязными нитками заштопал изнутри, и все держится на честном слове и на ненависти. Без мыслей о том, что будет завтра или через год. Вместо будущего - полная темнота, но он хочет, чтобы за этой темнотой был иной мир для Оксаны и детей. С той самой радугой и счастьем. Пусть даже без него. Эгоизм - непозволительная роскошь для тех, кто боится потерять. Руслан не просто боялся, он покрывался липким потом, когда думал о том, что может не справиться, что у Ахмеда окажется козырей куда больше, чем думает сам Бешеный. Один просчет, неверный шаг, и он потеряет все.

Лариса что-то спрашивала, а Руслан её не слышал. Он вообще видел только разметку дороги, запрещая себе думать. Ни одной мысли нельзя сейчас. Думать потом. Всё потом. Нет времени. Обратный отсчет тикает, как часовой механизм атомной бомбы. Только челюсти сжал, так что зубы скрипят, и в мозги резонансом отдает. Двое суток, как столетие и непрекращающаяся пытка, и он уже начинает привыкать к боли. Она не дает ни минуты передышки, ни секунды. Руслан знает, что пока он держит ее под контролем, она потом порвет все оковы, когда он позволит ей ослепить себя. Как в кабинете, когда слышал голос Оксаны, и каждое ее слово сжигало его изнутри, а свои собственные - игра в русскую рулетку, только каждый выстрел метко в цель и не в нее. Нет! В себя! Прокрутил, нажал на курок и внутри рана за раной. И он все еще, блядь, живой, а она у него на глазах умирает.

Но ему нужна была ее ненависть, ее презрение и полное разочарование, чтобы отпустила и не держала: взглядом, голосом, присутствием. Отодрал ее от себя с мясом и понимал, что онемел внутри. И вина, как плита гранитная, давит прессом. Убивал её и понимал, что она обязательно воскреснет. Обязательно. Оксана сумеет заново жизнь построить, она сильная и продержится, главное, детей вернуть ей и позаботиться о безопасности. Он сам эту партию проиграл. Не потянул ни империю отцовскую, ни ответственность, ни фирму. Облажался со всех сторон. Пацанов распустить надо перед тем, как… и одному дальше – так проще. А Оксана со временем забудет и дальше по жизни пойдет. Правда, уже без него. Он это счастье сквозь пальцы пропустил. Знал ведь, что не получится ни хрена, а нет, ему захотелось этого куска радуги и света. Поверить, что жизнь не дерьмо полное, что все будет не так, как Царь пророчил. Только мир не меняется. Его гребаный мир не меняется и не изменится!

Ярость закипает в венах. Он думал, они истлели, но нет, там вечная реактивная ртуть нагревается до кипения, и он дает ей свободу – ненависти. Смести всех и сжечь в пепел. Утянуть за собой каждого, кто посмел тронуть то, что принадлежит ЕМУ. Пусть империю он просрал, но Царевым был всегда и Царевым сдохнет. Только не один. Парочку с собой обязательно прихватит.

- Так ты, и правда, со мной в Германию поедешь?

У каждого свои ценности, и ему смешно от ее ценностей, они вызывают чувство гадливости. Он здесь рядом с ней истекает кровью и серной кислотой ненависти, а она даже не замечает. В голове порошок и херня одна. Зачем миру такие, как она? Бесполезное тело без мозгов. Живет, сука, в свое удовольствие. Говорит, что любит его. Она даже себя любить не умеет, не то что кого-то еще. Хотя нет. Себя она любит, как умеет. Балует, ни в чем не отказывает. Вот Руслана захотела, и папа подсобил, заодно и бабла подзаработает. Сука, и какого хрена подпустил к себе тогда? Утешился, мать его, да так, что теперь с кровью выхаркивает.

- Конечно, Лариса, и в Германию, и на Мальдивы. Куда захочешь, – не его голос, не он разговаривает, и не он машину ведет. Он вообще не здесь. Полное отсутствие и присутствие одновременно, – от наркоты лечить тебя будем.

- Да ладно. Издеваешься? Я не наркоманка! Я нормальная!

- Нет, – он не издевается, он сочится ядом сарказма и ненависти. Он полон ею до краев, и она выплескивается ледяными каплями на всё, что его окружает, прожигая дыры, – ты не наркоманка, Лариса. Разве что на коксе сидишь месяцами.

- Я брошу. Ради тебя. Вот увидишь!

Не бросит ни ради него, ни ради кого-то другого, плотно сидит и уже не только на коксе. Вместе с Серым присела на «потяжелее». Ходячий труп – вопрос времени, когда разлагаться начнет. Не жалко, не совестно – никак. Ему никак. У него к ним всегда особое отношение было, и Лариса не исключение. От одного взгляда в ее расширенные зрачки тошнило. Словно не человек перед ним, а какая-то сущность без мозгов и без будущего. Зомби. Она ж и детей хочет, с ним, между прочим. Не дай Бог такую мать кому-то. Таких стерилизовать надо после первой дозы и насильно. Внутри растекалась злорадная радость и предвкушение реакции Лешего, когда они начнут играть на равных, и тот получит свой очередной «шах».

- Бросишь, - ровно повторил он, – непременно бросишь. Позже. Вот развлечемся и бросишь.

По крайней мере, ремиссию на несколько дней вместе с ломкой он ей обеспечит в самое ближайшее время и жесткий вывод из-под кайфа тоже.

- А она как? Отстанет от тебя? Что ей было надо в НАШЕМ доме?

Сильнее сжал руль. «В НАШЕМ? С каких пор он стал её?».

А вот об этом не сейчас и не рядом с этой сучкой, чье присутствие марало даже мысли об Оксане. Хотя вот таким шлюхам рядом с ним самое место. Они с Ларисой похожи намного больше, чем с Оксаной, и в одном мире живут. Только ему никогда они не нравились. Чувства с ними синтетические, как и все они сами по себе. Никогда не знаешь, что у них настоящее. Да он и искать не пробовал. Только трахал и шел дальше. Отработанный материал больше уже не волновал никогда.

- Мы не говорим о прошлом. Мы вообще не говорим об Оксане. Я запрещаю! У нас теперь только настоящее и будущее, Лариса. Радужное будущее. Ты и я. Всё, как ты хотела.

- Будущее? Ты на меня даже не смотришь. Везешь куда-то и не обернулся ни разу.

- Я на дорогу смотрю. Ты же хочешь жить, Лар?