Позывной «Крест»

Слова, которые все христиане мира назовут первой молитвой Господу, доносились из уст того, кто навсегда останется для верующих «языческим» апостолом, никогда не видевшим Иешуа, но заслужившим свой титул беззаветной верой и мудростью.

Слушая Павла, девушка дрожала. Нет, это был не холод. Впервые в жизни она почувствовала силу, силу духа, всем своим существом, каждой клеточкой своего тела.

Она родилась восемнадцать лун назад, и единственной, кто понимал «странноватую» Феклу, была ее мать, гречанка Аделфа, которая и дала дочери имя[6]. Но что могла знать девочка, выросшая в семье отца-язычника, который не признавал Христа и гневался всякий раз, когда жена упоминала о нем? Мало того, он возненавидел Аделфу за ее убеждения. И назвал одну из самых красивых женщин Иконии страшилищем. Дочку же называл по-своему: Фазият.

Аделфа украдкой учила дочь тому, что могла, но, на беду, ушла из жизни очень рано. Фекле было всего восемь лет, когда рабыня Сая прибежала из покоев матери со слезами на глазах и рассказала, что нашла Аделфу мертвой, упавшей с высокой кованой лестницы… С того дня девочка замкнулась, перестала играть с детьми и улыбаться соседям. Отец смотрел на нее как на товар и только ждал, когда Фекла вырастет, чтобы удачно выдать замуж.

Но сегодня Фекла почувствовала, что родилась заново. Азы, которые закладывала ее покойная мать, никуда не делись, и семена веры проросли мгновенно…

— Ха ля ляхма дсунканан юмана

Вущюкх лан хобэйн эйчана дап ах, нан щуклан хайявин

Ула тъалан лнисьюна, элля пасан мин бищя, —





беззвучно шептала юная иконянка вслед за Павлом.

Да, он был ее учителем, властителем ее чаяний, надежд на справедливость, веры в будущее и…

— Фазият! — послышался сердитый и властный окрик сзади.

Перед девушкой стоял ее жених — в римской тунике до колен и не к месту надетой на голову куфии.

— Что ты здесь делаешь? — возмущенно спросил девушку сын городского богатея. — Или ты забыла, кому должна принадлежать?

— Мустаф, я… — начала было Фекла, но он тут же перебил ее:

— Моей невесте не стоит так себя вести! Марш домой!

Он громко кричал, и его, конечно, услышали на тайном собрании христиан, но сюда уже неслась армада римских воинов. Не убежать, не скрыться. Легионеры, опытные в борьбе со смутьянами, перекрыли все двери и окна, ворвались на собрание и устроили кровавую расправу. Не обращая внимания на крики боли и ужаса, они били несчастных плетьми, вязали им руки, а самых непокорных убивали на месте. Не один короткий римский меч в эту ночь обагрился кровью.

Проповедника Павла с разбитым лицом и сломанными ребрами вывели на улицу.

— Что, бандит? Нового бога тебе захотелось? Бога?! — взвизгнул Мустаф и двинул бывшего дознавателя кулаком по разбитой диафрагме.

Павел вскрикнул от нестерпимой боли и лишился чувств. Двое римлян подхватили его под руки и поволокли в сторону городской префектуры.

Онемевшая от ужаса Фекла впервые в жизни увидела, как жестоко власть расправляется с непокорными. Этой ночью девушка поняла, что такой, как прежде, она уже не будет никогда.





* * *


Три дня и три ночи Феклу по доносу жениха не выпускал из дому отец, три дня и три ночи ей не пилось и не елось. И только губы тихо шептали: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…» Наконец девушка просто слегла.

— Это не опасно. Это просто тоска, — констатировал врач Зинэтулла.

— По жениху, — рассмеялся отец и снял охрану.

В тот же вечер изможденная Фекла услышала от рабыни, что ужасного смутьяна и богохульника Павла завтра казнят на рыночной площади.

Ночью, дождавшись, когда весь дом уснет, обессиленная Фекла быстро поднялась и, выйдя из дому, увидела за воротами двух римлян. Легионеры в блестящих касках, пестрых туниках, в полной боевой амуниции охраняли дом отца Феклы, уважаемого горожанина Бахи Челеби — скорее выход из него, нежели вход. Кусая губы, отважная девушка бесшумно подошла к калитке и услышала разговор легионеров.

— Вот, Ругус, служи доблестно, и будет тебе награда, — говорил римлянин постарше, полноватый, с небольшим брюшком.

— Ага, — недовольно откликнулся молодой воин с рыжими усами, — дождешься тут…

— Марс вознаградит нас, я тебе точно говорю! Я верю, что когда-нибудь заплатит с лихвой!

Фекла, закусив губу, беззвучно вернулась в дом. У нее созрел план, основанный на знании о том, как простоваты римские солдаты. Уже через две минуты она вскарабкалась на старый раскидистый кедр, стоявший как раз над ними.

— Я говорю тебе, — продолжал доказывать опытный воин молодому, — не гневи богов! Будь прилежен, проявляй бдительность, и Марс вознаградит тебя.

Вдруг прямо с неба на каменную кладку мостовой богатого квартала упала монета.


— Что это? — Ругус сделал два шага и нагнулся, чтобы посмотреть. — Золото! Корнелиус, золото!

Вторая монета упала рядом.

Ругус схватил и эту монету и посмотрел вверх. На старом кедре никого не было.

— Золото! Неужели правда? Вознаградил! Марс вознаградил!

Затем упала и третья монета, приведя молодого воина в раж. А его товарищ Корнелиус осмотрелся вокруг. Понятное дело, ночью на улицах никого не было. Он быстро подбежал к молодому и оттолкнул его:

— Ну-ка уйди! Это он меня вознаградил!

— Тебя-то за что? Мешок с дерьмом! — разозлился молодой воин и отпихнул товарища.

Завязалась потасовка. А находчивая Фекла, которая умело пряталась в кроне старого кедра, подкинула еще несколько золотых монет с изображением императора Тиберия. Ловко соскользнув вниз, она пробралась через калитку мимо дерущихся римлян, шмыгнула за угол и стремглав понеслась к префектуре.





* * *


Павел лежал в темнице уже четвертые сутки. Голод, холод, тьма. Жуткие кровавые раны от рассечений на бровях, сломанные ребра, синяки и отеки вокруг глаз… Как мелко все это по сравнению с величием мира и всеобъемлющими владениями Господа! Воля, неволя… Мудрец остается свободным и за решеткой.

Только однажды ему принесли воды. Сжалившись, очередной охранник быстро заскочил в темное затхлое помещение, поставил грубый глиняный кувшин на пол и, шепнув: «Пей!», поспешно ретировался, чтобы не навести на себя подозрения в сочувствии преступнику. А потом опять воцарилась тишина. Павел, совершенно обессиленный, полз к воде полночи. Еще ни один путь в жизни не казался ему таким долгим и мучительным. Достигнув цели, он протянул руку, но не рассчитал силы и опрокинул кувшин. «На все воля Божья…» — пролепетал апостол, откинулся на спину и забылся.

— Сегодня утром прибыл скороход из Иерусалима и сообщил волю царя иудейского Ирода Антипы. Предателя Шаула из Тарса казнить немедля! — радостно сообщил Павлу трибун Ангустиклавии[7], конный легион которого столько дней разыскивал проповедника.

— Слава Господу нашему! — отозвался Павел.

— Но ты не умрешь сегодня, — снисходительно добавил римлянин, будто облагодетельствовал пленника. — У тебя еще есть сутки, пока рабочие подготовят место казни.

— Что ж, будет время помолиться, — смиренно выдохнул бывший раввин.

— Я буду милостив, — самодовольно продолжил трибун, — позволю тебе выбрать самому. Как ты хочешь умереть?

— Строже или мягче карать за святотатство — это проконсул должен решать, сообразуясь с личностью преступника, с обстоятельствами дела и времени, а также с возрастом и полом преступника, — процитировал трактат Ульпиана Павел[8]. — А ты ведь не проконсул. Судя по одежде, ты всего лишь трибун.

— Ты прав, — захохотал римлянин, — я просто испытывал тебя.

— Разве это испытание? — с иронией спросил полуживой Павел. — Нет лучшего дара, чем умереть за веру, а вот жить убийцей — это испытание.

— Завтра тебе отрубят голову! — вскричал трибун.

— Я не боюсь, — спокойно продолжил пленник. — Бойся ты! Ибо сказано — не убий!

— Сумасшедший! Ты просто сумасшедший, — не выдержал офицер и выскочил из камеры как ошпаренный.

Да, это было днем. А теперь настала ночь. Последняя ночь Павла на этой грешной земле. Сейчас он лежал и вспоминал. Еще несколько лет назад он был таким же, как этот наглый и самодовольный трибун, когда допрашивал мать Иешуа Мириам, подругу Иешуа Мару… «Сумасшедшие! Безумные преступницы!» — говорил он им, и ничего от них не добился, а они… Они открыли ему дорогу в новую жизнь. Он полностью переродился и встал на путь истины.

«Как было бы хорошо показать этому молодому римскому трибуну путь к Господу. Спасти его. Эх, жаль, нет времени…»

Подумать только! На краю жизни Павел желал спасения души того, кто хотел отрубить ему голову. Но в этом и заключалась вся его жизнь. Скольких заблудших он уже спас! Скольких спасет своей последней проповедью перед казнью!

Тяжелый засов двери вдруг открылся. В темницу вошла молодая девушка в мужской одежде.

— Кто ты? — глухо просипел проповедник. Горло пересохло, он совсем не мог говорить.

— Я пришла, чтобы идти за тобой…

Фекла отдала охраннику последнее, что у нее было, — серебряное зеркальце, лишь бы увидеть того, чья молитва полностью изменила ее внутренний мир.

Из большой холщовой сумки девушка достала бутылку с вином и, откупорив ее, дала испить Павлу, поддерживая его голову. Сделав несколько глотков, он продышался и наконец обрел дар речи.

— Сказано: Господу Богу одному поклоняйся и Ему одному служи.

— Я пришла не поклоняться и не служить тебе, но идти за тобой, дабы поклониться и служить Ему…

Девушка неторопливо вынимала из котомки лепешки, козий сыр и финики, раздобытые по пути. Среди ночи отважная дочка состоятельного горожанина буквально ворвалась в дом своего учителя, старого Саклаба, и попросила еды. Сердобольный старик не отказал ученице и поделился тем, что у него было, дав обет молчать.

— Незачем за мной идти. Завтра меня казнят, — сухо сказал Павел, безучастно глядя на то, как его новая единомышленница колдует над нехитрой трапезой, выкладывая все на кусок чистой ткани.

— Завтра будет завтра, — рассудительно заметила Фекла, — а пока мы живы.