Позывной «Крест»

— Это какой же? — с подозрением спросил Виктор.

— Ты из другого народа. У тебя нет племени, — коротко сказал Дауд.

— Если ты убьешь его, это успокоит друзов, — обыденно произнес хариш.

— Вы что, предлагаете мне его убить? — Глаза Виктора округлились от возмущения.

— Да-да, — подтвердил Дауд.

— Да-да, — повторил за ним аль-Хариш.

— Люди! Вы что? С ума сошли? — прокричал Виктор. — На земле двадцать первый век. Вы что?! Одумайтесь, люди!

Но оглядев присутствующих с автоматами в руках, он не нашел поддержки. Палестинцы с горечью смотрели на своего соплеменника, а друзы жаждали крови. И те и другие были готовы разорвать друг друга.

— Вы — сумасшедшие дикари! — вырвалось у Виктора. — Я его лучше отпущу!

Широкими шагами, насколько позволяла его белая рубаха-мантиян, Виктор устремился к убийце. Друзы, державшие преступника, поспешно отбежали к своим.

— Аль-Лавров! — крикнул вслед хариш. — Убей его!

— Аль-Лавров, будь мужчиной! Убей его! — добавил Дауд.

Виктор подошел к хамасовцу. Тот сидел на коленях, и его плечи тряслись мелкой дрожью. Руки были связаны за спиной. Он поднял голову. Это был Фаррадж.

Лавров изменился в лице:

— Фаррадж?!

«Арафатовец» с заплывшим глазом и выбитыми передними зубами смеялся.

— Ну что ты сделаешь, неверный? Убьешь меня, да? — на ломаном английском просипел он.

— Зачем ты это сделал? Как ты мог?

— Я знаю свой долг мусульманина! — прокричал Фаррадж. — И не тебе, неверной собаке, учить меня!

— Разве твой долг убивать ближнего? — грустно спросил Виктор.

— Тебе этого не понять. Ты же не мужчина, европеец, — сквозь смех продолжал палестинец. — Ты даже убить не можешь. Только спасти.

— Но я спас тебя, парень… — удивился Виктор.

— Чего стоит твое спасение, когда по моей земле гуляют неверные собаки? — визжал Фаррадж. — Награда им за это только смерть. И тогда я попаду к Аллаху…

— Ты не попадешь к Аллаху, муслим, — спокойно сказал Виктор. — Ты предал его. Ты сгоришь в аду. Но сначала ты помучаешься здесь. На этой грешной земле. Я… отпускаю тебя…

— Витя! Не отпускай его! — крикнула Светлана на русском.

Но было поздно. Лавров вынул нож и разрезал путы на убийце. Затем показал веревки и палестинцам, и друзам.

— Слушайте все! Я, аль-Лавров, говорю вам: он будет жить! Так должно быть! Нельзя кровью смыть кровь! Нельзя горем убить горе! После этого душа становится пустой и черной! Пока вы этого не поймете, не станете людьми! Так и будете убивать друг друга! И умирая, будете проклинать убийц за свою и за их глупость!

Палестинцы и друзы молчали, пораженные, будто ждали кары небесной. Виктор же направился к «своим». Вдруг Фаррадж подпрыгнул, выхватил из-за пояса кинжал, который у него почему-то не отобрали, и бросился на Виктора. Все произошло так быстро, что никто не успел и вскрикнуть. Фаррадж с размаха ударил Виктора кинжалом в спину. Раздался крик Светланы, боевики с обеих сторон громко вздохнули… Железный клинок лязгнул обо что-то твердое. Подголовный камень в заплечной сумке спас журналисту жизнь. Лавров резко развернулся и ловким движением перехватил руку палестинца с ножом, затем отвел ее в сторону и ударил костяшками кулака по внешней стороне кисти, держащей оружие. Кинжал выпал и ударился о камень. Виктор толкнул Фарраджа ладонью в лоб, тот потерял равновесие и упал, но тут же перекатился в сторону и, подбежав к кому-то из палестинцев, вырвал у него из рук автомат Калашникова.

Все происходило настолько быстро, что люди не успевали реагировать. Виктор же молниеносно выхватил из складок своей одежды трофейный «Глок-18» и, опередив передергивающего затвор палестинца, прицельно выстрелил ему в голову. Фаррадж ударился оземь без лишних движений, выронил автомат и раскинул руки в стороны.

Гром оваций и одобрительных возгласов разнесся по горам, отражаясь многократным эхом. Только Виктор смотрел на открытые глаза Фарраджа и дырку между ними.

— Прости, Фаррадж, — прошептал он, — ты сам этого захотел…

Соплеменники Фарраджа, удостоверившись, что казненный мертв, отправились к своим палаткам. Виктор, держа разряженный пистолет стволом вверх, двинулся куда-то с невидящим взглядом. Когда он поравнялся с Даудом, вставшим у него на пути, то услышал:

— Хорошо, аль-Лавров! Ты настоящий воин.

Но Виктор обошел его, как дерево, и побрел себе дальше.

— Что с украинцем? — спросил вождь друзов у предводителя бедуинов.

— Он убил человека, которого спас в зыбучих песках, — пояснил аль-Хариш.

— Это предначертание! — объявил Дауд и, посмотрев на убитого друза, добавил: — Напрасно спас!

Психическое благополучие возможно, если человек способен жить с тремя фрустрациями. Во-первых, он не может быть счастлив постоянно. Часто ему будет «так себе» и даже «плохо». И это нормально. Во-вторых, он не сможет всегда получать то, что хочет. В-третьих, никто ничего ему не должен, в том числе беречь его чувства.


Светлана поравнялась с Виктором, который шел куда глаза глядят с пистолетом, который держал на манер дуэлянта.

— Это казнь, Виктор, она не постыдная! — попыталась утешить его девушка.

Лавров опустил руку с пистолетом.

— Это было необходимо! — продолжила она, показывая на друзов, мирно беседовавших с палестинцами.

Лавров остановился.

— Ты дал ему жизнь, ты и забрал, — утешала его Светлана. — Иногда надо пожертвовать жизнью одного, чтобы спасти ее многим…

Виктор посмотрел ей в лицо, перевел взгляд на «Глок».

— Пересвет сражался своим оружием в открытом бою, а не казнил связанных, стоящих перед ним на коленях, — сказал он.

— В конце концов ты так и поступил.





4


Дауд аль-Атраш был прав. На следующее утро никто не ждал нашествия кочевников на лошадях и верблюдах со стороны минных полей. Лишь однажды сработала старая мина, оторвав лошади переднюю ногу. Животное завалилось на бок, но всадник успел выдернуть ноги из стремян и выскочить из седла, впрочем, тут же попав под копыта других лошадей.

Солдат ООН на дозорной вышке доложил по рации своему командованию о захвате кварталов Кунейтры невооруженными всадниками на верблюдах и лошадях. Еще один палестинец погиб, когда въехал на верблюде в заминированный двор богатого дома.

Юридически Эль-Кунейтра была возвращена Сирии по Договору о разделении сил между Израилем и Сирией от 31 мая 1974 года. Но сирийские власти не разрешили населению вернуться в город к своей обычной жизни и с тех пор демонстрируют мировому сообществу руины города как результат израильского «беспрецедентного терроризма и жестокости». Действительно, почти каждый магазин и каждый дом в Кунейтре были разграблены уходившими евреями. Некоторые здания они после этого подожгли.

Лавров и Соломина на своих неторопливых верблюдах въехали в зеленеющие сады Кунейтры.

— Чудо свершилось! — улыбнулась девушка осунувшемуся спутнику. — Ты, как Моисей, привел объединенный народ из пустыни в плодородную землю.

— Знаешь, Света, — откликнулся Виктор, наблюдая, как его верблюд срывает с ветвей молодые листочки, — Моисей известен тем, что увел евреев из Египта. Он получил от Бога десять заповедей, и шестая из них — «не убий». Но после победоносной битвы против предков курдов, которые спасли его когда-то от преследований фараона, Моисей отдал приказ убить всех младенцев мужского пола и всех женщин, познавших мужа на ложе.

— Да, знаю, — вздохнула Светлана, — седьмая заповедь гласит «не насилуй», ее ошибочно перевели, как «не прелюбодействуй». Всех мадианитянских девочек и девушек, не познавших мужа, евреи оставили в живых для себя. То есть все маленькие девочки в городах мадианитян были изнасилованы по приказу Моисея.

Однако, к ее удивлению, Лаврова, видимо, вполне удовлетворил ее рассказ. Он больше не задавал вопросов, а просто сидел на верблюде и задумчиво глядел перед собой. «Стоит открыть ящик Пандоры, — размышлял Лавров, — и пространство наполняют чужие жизни, чужие беды и радости, гадости, преступления и наказания. Им нет конца и начала нет. Им нужно укрыться, спрятаться, свить гнездо в твоей голове. И так постепенно в ящик Пандоры превращается твоя голова».

У слова «романтик» нет женского рода. Светлана сидела рядом на верблюдице и выцарапывала ногтем по пыльной корке на своем бедре незатейливый бедуинский орнамент. Ей нравилось трогать мужские волосы, особенно короткий «ежик», рукодельную шероховатую бумагу, старинные арабские монеты, холодную воду на листьях, нос верблюда и растрескавшуюся пыльную корку. А потом она решила, что пора уже идти к военным ООН, чтобы договориться о переправе в Израиль. Светлана тронула хлыстиком шею верблюдицы и развернула ее морду, потянув влево чембуром. Дромадер Лаврова тоже отправился следом, встряхиваясь и зевая.





Глава 9. Саломея, дочь Иродиады





1


Был знойный полдень, когда обоз из Рима, сопровождаемый турмой[19] и тремя контуберниями[20] пехотинцев, подходил к Тиберии. Неблизкий трехмесячный путь посуху всех изрядно утомил, и лошади, предчувствуя долгий отдых и сытную кормежку, весело ржали. Впору было ржать от радости и уставшим от жары легионерам — последний водопой был еще утром.

Саломея, дочь состоятельного гражданина Рима, уважаемого Боэта, после смерти отца переезжала к своей матери Иродиаде в Тиберию[21]. Переезжала по принуждению и бесцельно. Император Тиверий, помня заслуги богатого отца красавицы перед Римом, дал целое войско для охраны девушки и отправил ее подальше, к матери, опасаясь, что его племянник женится на «этой идумейке, такой же распутной, как и ее мать».

И вот теперь скрепя сердце после расставания со своим первым возлюбленным, пережив ужас первого в своей жизни дальнего перехода, опустошенная Саломея без интереса созерцала странные постройки нового для нее города.

Тиберию построил дядюшка матери, он же и ее муж — правитель Галилеи Ирод Антипа. А первый муж Иродиады Боэт, отец Саломеи, был братом Антипы и, соответственно, тоже ее дядей. Внучка Ирода Великого, дочка Аристобула, Иродиада жила согласно идумейским устоям того времени — кого идумейская женщина любит, с тем и живет, причем братья были совершенно не против этого.

Мало того, между этими двумя браками у Иродиады случился еще один — с Филиппом Вторым. Филипп же, в свою очередь, был младшим братом Боэта и Антипы. В общем, любви на веку сорокапятилетней Иродиады было достаточно. Но теперь она жила с Антипой и была уважаема всем неиудейским населением Тиберии.

Все эти родственные связи весьма сложны и запутанны, поэтому молодая идумейка Саломея особенно над ними не задумывалась, а знала только одно — кого идумейская женщина любит, с тем и живет. К сожалению, в родном Риме жизнь для нее не сложилась.

— Саломея, доченька! — Сорокапятилетняя сухопарая женщина быстро сбежала с высоких ступенек дворца Ирода Антипы к старой колесничной повозке и растворилась в объятиях девушки.

Двадцатипятилетняя красавица-дочь была так похожа на Иродиаду, что Антипа, вышедший к падчерице, онемел от восхищения. К тому же она была еще и молода. Девушка скромно опустила глаза, представившись правителю. Антипа перевел взгляд на Иродиаду:

— Завидую своему брату, даже усопшему. У него такая красивая дочь…