Пожар на Хайгейт-райз

Шарлотта велела кучеру ехать к дому Уорлингэмов. Версия, что либо Селеста, либо Анжелина пытались убить доктора Шоу, вовсе не казалась ей неприемлемой, что бы они ни думали о его небрежности или халатности при лечении Теофилиуса и ответственности за его смерть. Однако в результате этой смерти Клеменси и, следовательно, Шоу унаследовали значительную сумму денег. Такой мотив не следовало выпускать из виду. И чем больше Шарлотта об этом думала, тем больше он казался ей единственной разумной альтернативой, если, конечно, не принимать во внимание какого-нибудь влиятельного владельца трущоб, который опасался ее разоблачений. Насколько реалистична такая версия? Чьи еще имена Клеменси узнала, не считая собственного деда?

В своих поисках она, несомненно, должна была узнать и о других таких владельцах, если не прежде Уорлингэма, то хотя бы после него. И это послужило толчком, пробудило в ней настоятельное стремление изменить закон, что привело бы к крайне нежелательному вниманию общества к довольно большому числу важных людей. Сомерсет Карлайл упоминал об аристократических семействах, банкирах, судьях, дипломатах, известных, публичных личностях, которые едва ли могли позволить, чтобы этот источник их доходов стал известен широкой общественности. А тот самодовольный и самоуверенный адвокат был настолько уверен в том, что его клиенты наверняка прибегнут к насильственным мерам, чтобы сохранить собственную анонимность, что был готов пустить в ход угрозы.

Но кто же мог позволить себе выйти так далеко за рамки общественной морали и даже чисто финансовых методов, чтобы совершить убийство? Есть ли хоть какая-то надежда, что им удастся это узнать? Шарлотте представилось, что они разыскивают поджигателя в криминальных кругах, находят его и пытаются заставить назвать имя заказчика убийства. Безнадежные мечты, разве что им очень крупно повезет.

И как только эти негодяи узнали про это?! Может, Клеменси была так неосторожна, что решилась встретиться с одним таким лицом к лицу? Нет, конечно, нет. Какой в этом был смысл?

И еще она так и не стала разоблачать Уорлингэмов, уж это-то точно. Они никогда не стали бы устанавливать этот памятный витраж в честь покойного епископа и просить архиепископа Йоркского его освятить, если бы возник хоть малейший намек на скандал, связанный с его именем.

Знал ли об этом Теофилиус? Конечно, Клеменси не могла ему ничего сказать, поскольку он умер задолго до того, как она в результате своих расследований пришла к определенным выводам, в сущности, задолго до того, как она вообще вплотную занялась этой проблемой. Задавал ли он когда-нибудь вопрос, откуда в его семействе берутся такие деньги? Или просто радовался, получая и принимая эти огромные суммы, улыбался и был доволен, что их источник остается под покровом тайны?

А что же Анжелина и Селеста?

Экипаж уже подъезжал к великолепному подъезду дома Уорлингэмов. Через минуту лакей откроет перед Шарлоттой дверцу, она сойдет на землю и поднимется на крыльцо. Надо придумать какой-то предлог, зачем она приехала. Было еще рано: маловероятно, что у них уже сидят какие-то гости. Ее едва ли можно считать другом семьи – просто внучка давней знакомой и невольное напоминание об убийстве, о полиции и о других подобных же ужасных и тайных проявлениях зла.

Парадная дверь распахнулась, и горничная посмотрела на Шарлотту ледяным взглядом с вежливым вопросом на лице. А у нее даже не было визитной карточки!

Она чарующе улыбнулась:

– Добрый день! Я занимаюсь работой, которую делала покойная миссис Шоу, и очень хотела бы рассказать сестрам Уорлингэм, как я ею восхищаюсь. Они сегодня принимают?

Горничная была слишком хорошо вымуштрована, чтобы дать от ворот поворот человеку, который может открыть оазис интересных событий посреди однообразной и монотонной жизни двух старых дев. Сестры Уорлингэм едва ли выезжали, разве что в церковь. Все, что они знали о событиях во внешнем мире, ограничивалось лишь тем, что стучалось им прямо в дверь.

Поскольку визитки у нее не было, горничная опустила серебряный поднос для карточек на столик при входе и отступила в сторону, давая Шарлотте войти внутрь.

– Если вам будет угодно подождать, мэм, я пойду и узнаю. Как мне о вас доложить?

– Миссис Питт. Сестры Уорлингэм знакомы с моей бабушкой, миссис Эллисон. Мы все восторженные почитатели этого семейства. – Это было явным преувеличением – единственным членом этого семейства, которым Шарлотта действительно восхищалась, была Клеменси, но этого уже было вполне достаточно, если распространить это восхищение на всех остальных.

Горничная провела ее в холл с роскошным мозаичным полом и доминирующим надо всем остальным портретом епископа – розовощекое лицо с крайне самоуверенным выражением сияет улыбкой полного удовлетворения в адрес всякого, кто пересек его порог. Остальные портреты в соседстве с ним выглядели темной массой – прислужники, члены конгрегации, но никак не выдающиеся личности. Жаль, что здесь не было портрета Теофилиуса; Шарлотте очень хотелось увидеть его лицо – его рот, его глаза, – попытаться понять, что он собой представлял, заметить черты схожести между ним и его отцом и дочерьми. Она представляла его себе крайне непохожим на Шоу, насколько это возможно; эти двое радикально отличались друг от друга самой природой своих характеров.

Горничная вернулась и сообщила Шарлотте, что ее примут, – сообщила довольно холодным тоном и с ледяным выражением лица.

Анжелина и Селеста сидели в гостиной в практически таких же позах, как тогда, когда она заезжала к ним вместе с Кэролайн и бабушкой. Одеты они были в обычные черные платья, аналогичные тем, в каких были и тогда, – хорошего качества, немного растянутые во швах, украшенные стеклярусом и, в случае Анжелины, еще и черными перьями, но весьма скромно. Селеста надела сегодня гагатовые серьги и бусы, очень длинные, и они позвякивали у нее на груди, довольно красивой, и поблескивали в лучах света, поворачиваясь своими гранями, когда она вздыхала.

– Добрый день, миссис Питт, – сказала Селеста, очень официально кивнув Шарлотте. – Очень любезно с вашей стороны сообщить нам, как вы восхищаетесь бедняжкой Клеменси. Но, как мне кажется, вы уже вполне высказались на эту тему во время вашего прошлого визита. И могу еще вам напомнить, что у вас сложилось неверное представление о ее деятельности на благо малообеспеченных людей.

– Я уверена, что это была ошибка, моя дорогая, – поспешно подхватила Анжелина. – Миссис Питт вовсе не хотела нас расстраивать или причинять беспокойство. – Она улыбнулась Шарлотте. – Не так ли?

– Во всем том, что я узнала о миссис Шоу, не было ничего, что могло бы вызвать какие-то чувства помимо огромной гордости за нее, – ответила Шарлотта, глядя на Анжелину спокойно и твердо и внимательно следя за ее лицом на предмет малейших признаков понимания и беспокойства.

– Узнали? – Анжелина сконфузилась, но это была единственная ее эмоциональная реакция, которую Шарлотта смогла углядеть на ее лице, украшенном вежливой улыбкой.

– О да, – ответила она, принимая приглашение сесть, не слишком явно выраженное, и удобно усаживаясь на роскошные вышитые и украшенные бахромой подушки кресла.

Она не имела намерения уехать отсюда, не сказав сестрам все, что хотела им высказать, и не отследив самым внимательным образом их реакцию на это. Старый епископ знал эту тайну; а вот знал ли Теофилиус? И что касается настоящего – и что гораздо более важно: знают ли об этом эти невинные на вид сестры? Можно ли предположить, что Клеменси вернулась однажды домой в полном отчаянии, когда впервые выяснила, откуда взялось ее богатое наследство, и выложила им эту информацию? И если так, то какие меры они могли предпринять? Может, устроили поджог, скрытно, среди ночи, и пожар все уничтожил, все до последней улики, а они к тому времени уже сидели дома, в безопасности, даже лежали в постелях… Это и могло стать их оружием – тайный поджог. Ужасно так думать, эта мысль давила, душила, страшная мысль о том, как радикально может измениться отношение к человеку, которого они знали всю жизнь, и от симпатии перейти к ненависти…

Могли ли эти женщины, отдавшие всю свою жизнь, всю юность и зрелые годы заботам о своем отце, потворству всем его капризам и причудам, убить с целью защитить эту самую репутацию, а еще – собственный комфорт и уважение в обществе, в котором они доминировали на протяжении полувека? Да, такая версия вполне допустима.

– Я слышала самые хорошие отзывы о ней от других людей, – продолжала Шарлотта, и собственный тон показался ей несколько слишком ораторским и возвышенным. Может, она неумно поступила, приехав сюда? Нет, глупо так думать. Сейчас середина дня, а кучер и лакей Веспасии ждут ее на улице. Но известно ли об этом сестрам?.. Да, конечно, известно. Вряд ли они посчитали, что она пришла пешком. Но она могла приехать и на омнибусе. Она ведь часто на нем ездила…

– От каких других? – спросила Селеста, подняв брови. – Не думаю, что бедную Клеменси многие знали вне нашего прихода.

– Да нет же, конечно, ее знали многие! – Шарлотта проглотила комок, вдруг образовавшийся в горле, и постаралась, чтобы голос звучал нормально. Руки у нее дрожали, поэтому она крепко сцепила пальцы, вонзив ногти в ладони. – Мистер Сомерсет Карлайл отзывался о ней в самых одобрительных выражениях – а он, знаете, весьма заметный член парламента. И леди Веспасия Камминг-Гульд тоже. Кстати, я разговаривала с нею не далее как нынче утром, сказала ей, что после полудня заеду с визитом к вам, и она предоставила в мое распоряжение свою карету – чтобы мне было удобно передвигаться по городу. Она твердо намерена позаботиться о том, чтобы о миссис Шоу не забыли, равно как и о ее деятельности. – Шарлотта заметила, как помрачнело тяжелое лицо Селесты. – И, конечно же, были еще и другие, – двинулась она еще дальше. – Но миссис Шоу была такой скромной и сдержанной, что, наверное, и вам немногое рассказывала?

– Она нам ничего не рассказывала, – ответила Селеста. – Потому что, как я полагаю, миссис Питт, и рассказывать-то было нечего. Клеменси занималась обычной благотворительностью среди бедных, какой всегда занимались все женщины в нашей семье. – Она чуть задрала подбородок, и ее тон стал еще более снисходительным. – Надеюсь, вам известно, что мы выросли и воспитывались в весьма религиозной христианской семье. И были еще детьми обучены заботиться о бедных и несчастных, прозябающих в нищете. Наш отец всегда повторял: людей не нужно судить, им нужно служить.

Шарлотта едва сдержалась. Ей страшно хотелось сообщить им, что она на самом деле думает о благотворительности покойного епископа.

– Скромность – это одна из самых привлекательных добродетелей, – произнесла она вслух, скрипнув зубами. – Как мне представляется, ваша сестра действительно ничего не рассказывала вам о своих усилиях с целью изменить законы касательно владельцев самых отвратительных трущоб.

На лицах обеих сестер не отразилось вообще никаких эмоций, даже того, что они поняли сказанное, не говоря уж о том, что испугались.

– Трущоб? – Анжелина явно пребывала в некотором замешательстве.

– Их владельцев, – пояснила Шарлотта. Ее голос звучал очень сухо, словно она говорила через силу. – В настоящее время почти невозможно узнать, кто является их истинным владельцем.

– А зачем кому-то об этом знать? – спросила Анжелина. – Мне кажется, это совершенно ненужные и бесполезные сведения.

– А затем, что условия проживания там просто отвратительные, – пробормотала в ответ Шарлотта, стараясь, чтобы это звучало не слишком грубо, помягче, как и полагалось бы в разговоре с двумя пожилыми женщинами, которым мало что известно о мире за стенами их дома и их церкви и помимо нескольких знакомых из прихода. Было бы ужасно несправедливо обвинять их сейчас в невежестве и незнании, которые уже поздно было исправлять. Весь строй их жизни был установлен другими, он никогда не подвергался сомнениям и не менялся.


– Конечно, мы знаем, что бедняки страдают, – хмурясь, сказала Анжелина. – Но так ведь всегда было, это же неизбежно! В том-то и заключается цель благотворительности – облегчить их страдания, насколько это возможно.

– Многих причин их страданий вполне можно было бы просто не допустить, если бы другие не шли на поводу у собственной жадности и не благоденствовали за счет бедных. – Шарлотта тщательно подбирала слова, которые были бы им понятны, стараясь описать ту ужасающую нищету, которую она наблюдала в трущобах, – и видела на их лицах полное непонимание. – Если человек уже беден, он гораздо более подвержен болезням, а значит, будет неспособен работать и станет еще беднее. Таких выселяют из приличных домов, и им приходится искать то, что им по карману. – Она здорово упрощала ситуацию, но длинные объяснения, попытки описать положение, которое сестры Уорлингэм никак не могли себе представить, все равно не принесло бы никакого результата. – Хозяева знают об их бедственном положении и предлагают им комнаты, лишенные естественного освещения и свежего воздуха, без водопровода и канализации…

– А почему же они соглашаются там жить? – У Анжелины от удивления широко раскрылись глаза. – Может быть, им все это просто не нужно, как нужно нам?

– Они стараются заполучить самое лучшее, что могут себе позволить за свои деньги, – просто ответила Шарлотта. – Но очень часто это просто место, где они могут укрыться и лечь; и, возможно, если им здорово повезет, у них будет кухонная плита, на которой они смогут готовить – по очереди с другими.

– Звучит совсем неплохо, – заметила Селеста. – Даже если это все, что они могут себе позволить.

Тут Шарлотта привела им еще один факт, который, она была уверена, дойдет до сознания дочерей епископа.

– Чтобы мужчины, женщины и дети проживали в одной комнате? – Она уперлась взглядом прямо в умные, строгие глаза Селесты. – Чтобы не было уборной, а в углу просто стояло ведро – одно для них для всех? Чтобы не было укромного места, чтобы переодеться или вымыться? И чтобы спать отдельно от многих других?

Тут она увидела в их глазах весь ужас, какой ей хотелось увидеть.

– Ох, боже мой! Не может такого быть! – Анжелина была шокирована. – Но это же… нецивилизованно! Невозможно! И не по-христиански!

– Конечно. Но так оно и есть, – согласно кивнула Шарлотта. – Но у них нет выбора, разве что убраться на улицу, а это будет еще хуже.

Селеста, кажется, заволновалась и забеспокоилась. Ее воображения не могло не хватать, чтобы представить себе подобные условия существования и хотя бы отчасти осознать, насколько они ужасны. Но она по-прежнему не могла понять, какую цель могли преследовать попытки выяснить имена владельцев таких трущоб.

– Но владельцы ведь не могут расширить эти помещения, – медленно сказала она. – И не в состоянии решить все проблемы бедности. Почему же вы желаете выяснить, кто они такие?

– Потому что владельцы имеют с этого огромные доходы, – ответила Шарлотта. – И если их имена станут известны широкой публике, стыд может заставить их отремонтировать эти дома, чтобы там, по крайней мере, было чисто и сухо, не висела на стенах плесень и не проваливались сгнившие балки.

Нет, такое было недоступно пониманию ни Селесты, ни Анжелины. Они-то провели свою жизнь в красивом и удобном доме со всеми удобствами, какие только можно заполучить за деньги и которые им обеспечивало их общественное положение. Они никогда не видели грязи и гнили, никогда не нюхали ничего подобного, не имели никакого понятия о том, что такое вода из лужи и открытая сточная канава.

Шарлотта снова набрала в грудь воздуху, чтобы попытаться описать все это словами, но ей не дала этого сделать горничная, которая пришла, чтобы сообщить о приезде Пруденс Хэтч и миссис Клитридж.

Они вошли вместе. Пруденс выглядела несколько напряженной и вроде как не могла ни стоять, ни сидеть спокойно. Лелли Клитридж одарила Селесту чарующей улыбкой, потом улыбнулась и Анжелине, но потом, как только повернулась в ту сторону, где Шарлотта уже поднялась на ноги, сразу же узнала ее, еще до того, как ту ей представили, и ее лицо словно схватило морозом; она тут же сделалась леденяще вежливой, смотрела тяжелым взглядом, а в голосе зазвучала бритвенно-острая язвительность.

– Добрый день, миссис Питт. Какой сюрприз снова видеть вас здесь, и так скоро! Вот уж не думала, что вы такая близкая подруга хозяек!

Селеста пригласила их присесть, и они сели, расправляя юбки.

– Миссис Питт приехала, чтобы выразить нам свое восхищение Клеменси, – сообщила Анжелина с немного нервным покашливанием. – Кажется, Клеменси действительно занималась проблемой людей, извлекающих огромные доходы из бедственного положения некоторых бедных людей. А мы и понятия об этом не имели. Она скромничала на этот счет.

– В самом деле? – Лелли подняла брови и поглядела на Шарлотту с откровенным недоверием. – А я и не знала, что вы были знакомы с Клеменси. Не говоря уж о близости такого знакомства, чтобы вам было известно больше, нежели ее семье.

Шарлотта ощутила укол – более от тона, манеры, в которой были произнесены эти слова, нежели от самих слов. Лелли Клитридж смотрела на нее с видом человека, встретившего соперника, который хитростью лишил его заслуженно выгодного положения.

– Я не знала ее, миссис Клитридж. Но я знакома со многими, кто хорошо ее знал. Почему она решила поделиться своими мыслями и заботами с ними, а не с членами своей семьи или соседями, мне неизвестно; возможно, так получилось потому, что эти люди были в точно такой же мере озабочены этими проблемами, как она, и понимали и уважали ее чувства.

– Боже ты мой! – Лелли удивленно повысила голос и тут же бросилась в атаку: – Ваша навязчивая манера поведения поистине не знает границ! А теперь вы еще и утверждаете, что она не доверяла собственной семье, а вместо этого общалась и делилась с вашими друзьями, которых вы – видимо, из осторожности – не стали называть!

– Не надо так, Лелли, – мягко укорила ее Пруденс, складывая руки на коленях. – Ты совершенно напрасно так разволновалась. Видимо, это Флора Латтеруорт тебя так расстроила. – Она посмотрела на Шарлотту. – У нас была довольно неприятная встреча, и я боюсь, сейчас в ход пошли поспешные умозаключения и ненужные слова. Эта молодая женщина ведет себя совершенно бесстыдно, насколько это касается бедного Стивена. Она явно увлечена им, буквально одержима, и, кажется, не способна сдерживать себя, совершенно не способна… даже сейчас.

– Ох, боже мой! Опять! – Анжелина тяжко вздохнула и покачала головой. – Ну, конечно, у нее, бедняжки, ни воспитания, ни манер, чего ж от нее можно ожидать? И росла она практически без матери. Скорее всего, ее просто некому было научить, как себя вести. Папаша у нее торгаш, да и вообще он с севера; едва ли можно было ожидать, что он имеет хоть малейшее понятие о должных манерах.

– Никакие деньги не могут возместить недостаток воспитания, – согласилась с нею Селеста. – Но ведь нужно хотя бы стараться не заходить за рамки…

– Совершенно верно, – ядовито сказала Шарлотта. – Люди с хорошим воспитанием могут лгать, обманывать, воровать или даже продавать собственных дочерей, чтоб получить деньги, но люди, у которых есть только деньги, конечно же, не в состоянии иметь должное воспитание, сколько бы ни старались.

Воцарилось полное молчание, которое скорее напоминало гром среди ясного неба; от него волосы вставали дыбом, по коже ползли мурашки и тек холодный пот.

Шарлотта посмотрела каждой из них в лицо, по очереди. Теперь она была совершенно уверена, хотя у нее и не было прямых доказательств, что ни Селеста, ни Анжелина не имеют ни малейшего представления, откуда в их семье берутся деньги. И еще она теперь полагала, что вовсе не деньги были причиной страха Пруденс. Сейчас она сидела ошеломленная, будто пораженная ужасом; руки на коленях лежали совершенно неподвижно, даже расслабленно. Она глядела на Шарлотту ничего не понимающим взглядом, но не из страха перед нею, – это был скорее результат резкого высказывания последней.

А вот Лелли Клитридж была просто огорошена.

– Я всегда считала, что самый грубый человек, с каким мне когда-либо приходилось встречаться, это Стивен Шоу, – произнесла она с дрожью в голосе. – Но вы его перещеголяли. Вы просто невыносимы!

Шарлотта могла ответить ей только единственным способом.

– Благодарю вас. – Она ни на секунду не утратила присутствия духа. – В следующий раз, когда мы с ним увидимся, я непременно передам ему ваши слова. Уверена, что он будет ужасно доволен.

Лелли вся сжалась, ее лицо напряглось, словно ее ударили, и Шарлотта внезапно и самым странным образом вдруг поняла, в чем причина ее враждебного отношения. Она жутко ревновала! Миссис Клитридж вполне могла считать Шоу грубым и способным на опрометчивые высказывания, полные опасных и неприемлемых идей, но в то же время, несомненно, находилась под действием его обаяния, даже была им очарована; его личность отвлекала ее от приземленной и обремененной обязанностями жизни с викарием и влекла к чему-то более высокому, открывала перед нею другой мир, полный волнений, опасностей, кипучей деятельности и уверенности в себе, – и это, должно быть, было для нее как манящий мираж посреди безрадостной пустыни ее убогого повседневного существования.

Теперь эта былая загадка не только разозлила Шарлотту, но разбудила в ней жалость к Лелли, тщетно и бессмысленно пытавшейся бороться, дабы подвигнуть Клитриджа на реальные дела, сделать его другим человеком, на что тот был совершенно неспособен, заставить его должным образом выполнять свои обязанности, тогда как он был ими подавлен, постоянно его подталкивать, поддерживать, подсказывать, что он должен говорить и делать. Ей было жаль Лелли – за все эти ее несбывшиеся мечты и надежды, все ее мысли о человеке гораздо более живом, чья жизненная сила и деятельность ее и ужасала, и очаровывала, и даже за ту ненависть, которую она питала к Шарлотте за то, что его влекло к ней, так же легко, свободно и так же безнадежно, как саму Лелли влекло к доктору.

Сплошная суета сует, тщета и безнадежность.

И все же у Шарлотты не было возможности отступить, взять свои слова назад – это лишь ухудшило бы ее положение, дав всем возможность увидеть и осознать, что она все отлично понимает. Единственным выходом из этой ситуации было немедленно уехать. И она поднялась на ноги.

– Благодарю вас, мисс Уорлингэм, за предоставленную возможность выразить свое восхищение деятельностью Клеменси. Могу вас уверить, что, несмотря на любые опасности или угрозы, какие только могут объявиться, я продолжу эту работу и буду прилагать к ней все силы, какие у меня только найдутся. Эта работа не закончилась с ее смертью и не закончится никогда. – Она прижала к боку свой ридикюль, чуть сильнее, чем это было необходимо, и повернулась, чтобы выйти.