Пожар на Хайгейт-райз

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Итак, я могу вам чем-то помочь? – спросила Присцилла, пристально глядя на нее.

– Да-да, я уверена, что можете. – Эмили уселась поглубже в кресло. Беседа могла оказаться весьма интересной, даже увлекательной, но она не должна была забывать о цели своего приезда. Смерть Клеменси Шоу была достаточно печальным событием, чтобы отрезвить любого. – У меня в распоряжении имеется некоторая сумма денег, и мне хотелось бы выгодно их куда-нибудь поместить, и, если возможно, в такое дело, которое было бы и безопасным, и достаточно разумным и осторожным вложением.

– Ох! – Присцилла медленно выдохнула, и на ее лице появилось некоторое понимание. – Вы желаете, чтобы ваши деньги приносили какую-то прибыль, но оставались недоступны вашей семье. И при этом вы снова замужем?

– Да, замужем. – Эмили подумала о Джеке и мысленно извинилась перед ним. – Отсюда и необходимость в соблюдении строгой… тайны.

– Абсолютная тайна гарантирована, – уверила ее Присцилла, сияя глазами. – Я действительно могу дать вам отличный совет; вы, несомненно, обратились к нужному человеку.

– Я так и знала! – победоносным тоном заявила Эмили, но обрадовалась она вовсе не предстоящему прибыльному вложению денег, но тому, что оказалась на пороге открытия секрета, за которым охотилась. – Я знала, что именно вы поможете мне лучше всех! Так что мне с ними делать? Это весьма значительная сумма, понимаете?

– Приобрести недвижимость, – без колебаний ответила Присцилла.

Эмили напустила на лицо выражение крайнего разочарования.

– Недвижимость? Но тогда любой, кому этого захочется, сможет точно выяснить, чем я владею и какой доход это мне приносит, – а именно этого я и хочу избежать!

– Ох, моя дорогая… не будьте такой наивной! – Присцилла замахала руками, отметая саму эту мысль. – Я вовсе не имею в виду домовладения где-нибудь на Примроуз-хилл. Я говорю о паре-тройке кварталов старых жилых домов в Майл-Энд, или в Уэппинге, или в Сент-Джайлз.

– В Уэппинге? – с хорошо поставленным сомнением в голосе переспросила Эмили. – И что это может мне принести?

– Целое состояние, – ответила Присцилла. – Там всем заправляет очень дельный управляющий, который озаботится, чтобы жилье сдавалось по хорошим ценам и чтобы квартирная плата взималась еженедельно или ежемесячно, так что ваше капиталовложение очень быстро удвоится.

Эмили нахмурилась:

– Это действительно так? Как это может быть, чтобы квартирная плата в подобных местах была столь высокой? В этих районах живут только самые бедные, разве нет? Они вряд ли способны платить за жилье такие деньги, которые я хотела бы получать.

– Вполне способны, – уверила ее Присцилла. – Если их там достаточно много поселить, это будет крайне прибыльно, можете мне поверить.

– Прибыльно?

– Несомненно. Не задавайте никаких вопросов о том, чем эти люди занимаются и какие доходы получают, и тогда можете сдавать каждую комнату в доме хоть дюжине жильцов, а те будут сдавать их в субаренду, и так далее. Всегда найдутся такие, кто может заплатить больше, поверьте мне.

– Я не уверена, что мне хотелось бы связываться с жильем в подобных районах, – задумчиво пробормотала Эмили. – Это не совсем… не так…

– Ха! – громко рассмеялась Присцилла. – Да кто захотел бы?! Вот поэтому все дела вы будете вести через посредство управляющего и солиситора и его помощников, через сборщика квартплаты и так далее. И никто никогда не узнает, что это вы владеете этими домами, разве только ваш поверенный, а уж он-то точно никогда никому об этом не расскажет. Такая у него должность.

– Вы уверены? – Эмили широко раскрыла глаза. – А кто-нибудь еще так делает?

– Конечно. Десятки людей.

– Кто, например?

– О, моя дорогая, не будьте так любопытны. Это нескромно. Вы рискуете заслужить весьма неблагоприятную репутацию, если будете задавать подобные вопросы. Эти люди хорошо прикрыты и защищены, и вы окажетесь в таких же условиях. Я твердо обещаю вам, никто ничего не узнает.

– Ну, если дело только в… – Эмили пожала плечами и с невинным видом посмотрела на собеседницу широко распахнутыми глазами. – Нет, правда… люди ведь могут неправильно понять… Но это ведь законно, я полагаю? Или нет?

– Конечно, законно. Эти люди вовсе не имеют намерений нарушать закон, – Присцилла улыбнулась и вытянула губы трубочкой. – Кроме того, это все крайне уважаемые люди, имеющие положение в обществе и стремящиеся его сохранить. Да и вообще, это было бы сущей глупостью – нарушать закон. – Она элегантным жестом развела руки в стороны, держа их ладонями вверх и на секунду скрыв украшавшие их кольца и перстни. – В любом случае в этом нет никакой необходимости. Нет таких законов, которые запрещали бы делать то, что я вам предлагаю. И, поверьте мне, моя дорогая, доходы будут чрезвычайно высокие.

– А риски какие-то в этом имеются? – легким тоном осведомилась Эмили. – Я что хочу сказать – ведь есть такие люди, которые агитируют за всякие реформы. Не может ли так случиться, что я потеряю все? Или, в ином случае, что меня подвергнут всеобщему осуждению, если…

– Ничего такого не будет, – со смехом ответила Присцилла. – Не знаю, о каких реформах вы слышали, но у них нет ни малейшего шанса привести к каким-то реальным изменениям – только не в той сфере, о которой идет речь. Будут, конечно, строиться и новые дома, и там и тут, особенно в промышленных городах, но это никак не повлияет на недвижимость, с которой мы связаны. Трущобы будут существовать всегда, моя дорогая, и всегда найдутся люди, которым негде больше жить.

Эмили ощутила такой мощный прилив отвращения, что с трудом сумела его скрыть. Она опустила взгляд, чтобы спрятать лицо, и начала рыться в ридикюле в поисках носового платка, потом высморкалась, слишком громко и неделикатно для истинной леди. И только после этого решила, что достаточно взяла себя в руки, чтобы встретить взгляд леди Присциллы и попытаться придать лицу озабоченное выражение вместо отвращения и негодования.

– Я полагала, что это те самые трущобы, которыми так занимаются всякие реформаторы.

Теперь презрительное выражение на лице Присциллы стало вполне заметным.

– Вы совершенно беспричинно проявляете такую робость и нерешительность, Эмили. – То, что она назвала ее по имени, добавляло ее словам еще больше надменности и снисходительности. – С этими делами связаны весьма влиятельные и могущественные люди. И будет не только совершенно бессмысленно, но и крайне опасно пытаться их остановить. Нет, никто не станет вам мешать, ни в самой малой мере, это я вам обещаю, да и не будет вам никакой необходимости знать, что и как там делается, не говоря уж о том, чтобы лично в этом участвовать.

Эмили откинулась назад, на спинку кресла, и изобразила на лице улыбку, хотя это выглядело скорее как хищный оскал. И, не моргнув глазом, встретила и выдержала взгляд Присциллы, хотя в душе у нее бушевала ненависть, отчего хотелось тут же прибегнуть к самой грубой силе.

– Вы рассказали мне именно то, что я хотела узнать. И я уверена, что ваша информация совершенно надежна и вы сами абсолютно уверены в том, что мне сообщили. Мы, безусловно, еще встретимся по этому вопросу или, по крайней мере, я дам вам знать о своих намерениях. Спасибо, что уделили мне столько времени.

Присцилла улыбнулась еще шире, когда Эмили поднялась и собралась уходить.

– Я всегда рада оказать дружескую услугу. Когда вы все обдумаете и решите, во что вам вкладывать деньги, приходите ко мне снова, и я сведу вас с самым надежным человеком, который поможет вам и сохранит все в полной тайне.

О комиссионных речи не заходило, но Эмили отлично понимала, что это подразумевалось, а еще она была совершенно уверена, что Присцилла и сама имеет с этого свою долю.

– Конечно. – Эмили наклонила голову, совсем чуть-чуть. – Вы были крайне любезны, я никогда этого не забуду.


Она откланялась и вышла из дома на холодный воздух улицы, где даже лежавший на мостовой навоз не мог отравить ее отличное настроение.

– Везите меня домой, – велела она кучеру, который помог ей сесть в экипаж. – Немедленно.



Когда вернулся Джек, усталый и грязный, с серым от усталости лицом, Эмили уже его ждала. Муж был точно в таком же состоянии, как она сама, – хмурый, в мрачном настроении и злой.

Он остановился в холле, куда она вышла, чтобы его встретить. Эмили снова обнаружила, что звук его шагов по черно-белым плитам пола заставляет ее сердце учащенно биться, и улыбнулась, услышав его голос, пока лакей помогал ему снять пальто. Она посмотрела Джеку в лицо, прямо в его темно-серые глаза, на кудрявые локоны, которыми всегда любовалась и которым завидовала – с самой первой их встречи. Она тогда решила, что он слишком уж полагается на свои неотразимые чары. Теперь, уже узнав его получше, Эмили по-прежнему находила его ничуть не менее обаятельным и привлекательным, но отлично понимала, что за мужчина скрывается за всеми этими очаровательными манерами, и любила его все более страстно. Он был ей превосходным другом, а уж она-то знала, какую огромную ценность имеют подобные отношения.

– Очень плохо было? – Эмили не стала тратить время на лишние и ненужные вопросы вроде «как ты?». Она видела его лицо и его состояние, понимала, что он здорово вымотан, уязвлен и ничуть не мене разозлен, чем она сама, а еще и точно так же бессилен изменить существующее положение и наказать негодяев или помочь их жертвам.

– Так скверно, что не выразить никакими словами, – ответил Джек. – Будет очень здорово, если мне удастся избавиться от этих гнусных запахов, которыми пропиталась вся одежда, и от этого мерзкого привкуса во рту. И еще мне кажется, что теперь я уже никогда полностью не избавлюсь от этих картин горя и несчастий. Стоит только закрыть глаза, и я снова вижу их лица, словно они нарисованы у меня на веках. – Он оглядел огромный холл, выложенный плитами пол, отделанные дубовыми панелями стены, широкую лестницу, ведущую на галерею второго этажа, высокие, в два и даже в три фута вазы с цветами, тяжелую резную мебель – сплошь сверкающее лаком полированное дерево – и подставку под зонтики с торчащими из нее пятью гнутыми серебряными ручками.

Эмили отлично понимала, о чем он сейчас думает; ее саму не раз посещали точно такие же мысли. Но это был дом Джорджа, наследственное владение Эшвордов, и он принадлежал ее сыну Эдварду, а не ей; дом всего лишь находился в ее доверительном управлении до совершеннолетия мальчика. Джек это тоже знал, но у них у обоих нередко возникало чувство вины за то, что они наслаждаются всей этой роскошью так, словно это их полная собственность, каковой она во всех практических смыслах вовсе не являлась.

– Проходи в гостиную и присядь, – мягко сказала она. – Альберт приготовит тебе ванну. Рассказывай, что тебе удалось узнать.

Муж взял ее за руку и провел в гостиную. Они уселись, и он тихим голосом и очень мрачным тоном рассказал ей о тех местах, куда его возил Антон. Он не пускался в подробности и тщательно выбирал слова, опасаясь напугать ее и не желая выплескивать наружу тот ужас и беспомощную жалость, которую испытывал сам, равно как и описывать тошнотворные, отвратительные детали. Рассказал об этом жутком жилье, зараженном насекомыми и заселенном полчищами крыс, где со стен капает вода и клочьями свисает плесень, об открытых канализационных канавах и помойках, о горах мусора и отбросов. Во многих комнатах проживало по пятнадцать-двадцать человек всех возрастов, там не было никакой возможности уединиться, санитария и гигиена вообще отсутствовали, водоснабжения и отвода воды тоже не имелось. В некоторых домах крыши и окна были в таком плачевном состоянии, что дождь свободно заливался внутрь, и тем не менее квартирную плату с обитателей собирали еженедельно без каких-либо исключений. Некоторые, уж совсем отчаянные, сдавали помещения в субаренду, даже те убогие несколько квадратных ярдов, что имелись в их распоряжении, чтобы самим платить за это жилье.

Джек воздержался от описания условий работы в потогонных мастерских, где женщины и девушки работали в подвальных помещениях при свете газовых ламп или свечей, без вентиляции, по восемнадцать часов в сутки, шили рубашки, перчатки или платья для людей, живущих в другом мире.

Он не стал вдаваться в подробности, рассказывая о борделях, пивнушках и узких, грязных и зловонных комнатушках, где посетители находили забвение, накурившись опиума; он лишь упомянул об их существовании. К тому времени, когда Рэдли выложил все, что хотел рассказать, чтобы Эмили разделила с ним это бремя, чтобы он почувствовал ее понимание, ее негодование, ее такое же, как у него самого, возмущение и бессильную злость, Альберт уже два раза приходил, чтобы сообщить, что ванна готова и вода остывает, а потом явился в третий раз и заявил, что готовит ванну снова.

Они уже легли в постель и почти заснули, тесно прижавшись друг к другу, когда Эмили в конце концов тоже рассказала ему, где была и что узнала.



Веспасия весь вечер расспрашивала Сомерсета Карлайла, встретившись с ним после окончания заседания парламента. Так что шел уже двенадцатый час ночи, стоял лютый холод и с реки поднимался туман, когда она наконец добралась до дому. Леди Камминг-Гульд очень устала, но была слишком возбуждена и озабочена, чтобы сразу заснуть. Ее мысли лишь отчасти вращались вокруг проблем, которые она с ним обсуждала, а по большей части ее беспокойство относилось к Шарлотте. Оно осложнялось также чувством вины, пусть незначительным, за то, что она с готовностью и легкостью предложила той свой экипаж вместе с Персивалем, отвезла ее детей к Кэролайн Эллисон, что и позволило Шарлотте заняться этим делом, которое вполне могло оказаться очень для нее опасным. В то же время ее тревожили мысли о Клеменси Шоу и о чудовищной несправедливости ее смерти. Веспасия понимала, что в данном случае позволила злости возобладать над здравым смыслом и трезвыми суждениями, в результате чего и отправила женщину, которую так любила, на крайне рискованное предприятие. Да, так оно и было: она очень любила Шарлотту, особенно теперь, когда ее собственная дочь умерла. И даже более того: она ей ужасно нравилась, Веспасия буквально наслаждалась ее обществом, ее чувством юмора, восхищалась ее смелостью. Да, это было не только поспешное, но и безответственное решение. Она даже с Томасом не посоветовалась, а уж он-то больше, чем кто бы то ни было, имел право все знать.

Но это было не в ее природе – тратить время на раздумья о том, чего уже не вернешь. Придется все это тащить на себе, все эти проблемы, а также и взять на себя вину, если будет за что. Теперь уже нет смысла разговаривать с Томасом или писать ему; Шарлотта сама ему все расскажет. Или не расскажет, если не захочет. А он, в свою очередь, может запретить ей продолжать эти расследования, а может и не запретить. Так что вмешательство Веспасии в данный момент может лишь ухудшить положение.

Но заснуть ей удалось с большим трудом.



Вечером следующего дня они все собрались на ужин в доме Веспасии, также с целью сравнить результаты своих расследований, но в первую очередь чтобы послушать, что им может сообщить Сомерсет Карлайл по поводу нынешнего состояния законов, с которыми им предстоит сражаться и которые следует по возможности изменить.

Эмили и Джек прибыли рано. Эмили была одета менее роскошно, чем обычно; Веспасия не припомнила случая, когда такое бывало, с тех пор как та перестала носить траур по Джорджу. Джек выглядел усталым; на его обычно красивом и привлекательном лице залегли морщины, в выражении глаз не было и намека на юмор. Он был привычно вежлив и обходителен, но от него было не дождаться обычных комплиментов.

Шарлотта приехала поздно, и Веспасия уже начала беспокоиться; ее мысли то и дело убегали куда-то, отвлекаясь от пустого и банального разговора, который они пока что вели, прежде чем приступить к главному делу, ради которого собрались.

Приехал Сомерсет Карлайл, мрачный и невеселый. Глянул на Веспасию, потом на Эмили с Джеком, но воздержался от вопроса, где же Шарлотта.

Но та все же в конце концов приехала, ее привез Персиваль в предоставленном ей экипаже. Она задыхалась от спешки, очень усталая, с растрепанными волосами, гораздо менее хорошо убранными, чем обычно. Веспасия испытала такое облегчение, увидев ее, что только и позволила себе слегка пожурить ее за опоздание. Она не решилась демонстрировать свои чувства; это было бы неуместно.

Они перешли в столовую, где уже был накрыт ужин.

Каждый рассказал, что он или она успели сделать или узнать. Было интересно заметить, что ни один не стал пускаться в ненужные описания и подробности: сами голые факты выглядели достаточно страшно. Никто не говорил, как он устал, насколько ему неприятно или какой опасности он подвергался. То, что они увидели, делало всю жалость к себе или восхищение собственными достижениями просто ничтожными.

Когда последний доклад был закончен, все разом повернулись к Сомерсету Карлайлу. И тот с побледневшим лицом, явственно указывавшим на проблемы с сердцем, объяснил им все о действующих законах, насколько он их сам понимал. И лишь подтвердил то, что им уже было известно: что это абсолютно невозможно – выяснить, кто владеет данной собственностью, если владелец желает оставаться неизвестным, и что закон не требует от него никаких мер помощи квартиросъемщику и не предоставляет последнему никакой защиты. Не существует никаких установленных требований к соответствию жилья каким-либо стандартам относительно водоснабжения, канализации, защиты от атмосферных явлений и прочих удобств. И нет никаких способов пересмотреть размер арендной платы или как-то защитить людей от выселения.

– Значит, мы должны изменить закон, – заявила Веспасия, когда Карлайл закончил свои объяснения. – Мы продолжим дело с той точки, где убийцы остановили Клеменси Шоу.

– Это может быть опасным предприятием, – предупредил Сомерсет. – Это грозит ущербом влиятельным людям. То, что мне удалось пока что узнать, свидетельствует, что есть немало членов знатных семейств, которые по крайней мере часть своих доходов получают именно таким способом, а также некоторых промышленников, инвестирующих в подобные дела огромные средства. Это прибыльное дело затронуло также многих амбициозных и жадных людей, кто не может устоять перед подобным искушением и готов торговать своими услугами, – членов парламента, судей и так далее. Это будет очень трудная борьба, и легких побед в ней не предвидится.

– И очень жаль, – сказала Веспасия, не дожидаясь комментариев остальных и даже не оглянувшись на них. – Но это не имеет никакого значения.

– Нам нужна помощь людей, обладающих властью и влиянием. – Карлайл посмотрел на Джека. – Побольше членов парламента, готовых рискнуть своим теплым местечком во имя борьбы с этими частными интересами.

Джек ничего не ответил, но он вообще весь вечер по большей части молчал, равно как и по пути домой, погрузившись в глубокие размышления.





Глава 8




Питт и Мёрдо трудились с раннего утра и до позднего вечера, когда уже становилось совсем темно, собирая крохи информации и любые улики и свидетельства, пока не убедились окончательно, что ничего нового им уже не узнать. Хайгейтская полиция все еще продолжала поиски поджигателя, который, по их убеждению, и был виновен в этих пожарах, но пока еще его не нашла, хотя и была уверена, что с каждым днем расследований все больше к нему приближается. За это время случились и другие пожары при аналогичных обстоятельствах: сгорели брошенный дом в Кентиш-таун, конюшня в Хэмпстеде, маленький загородный дом к северу от Крауч-энд. Они опросили всех владельцев керосиновых лавок в радиусе трех миль от Хайгейта, но не обнаружили никаких неоправданно крупных приобретений, разве что обычные, для повседневных домашних нужд. Они опросили всех практикующих врачей в округе, не попадались ли тем пациенты с ожогами, происхождение которых они не могли толком объяснить. Они проконсультировались с другими полицейскими участками и пожарными бригадами по поводу всех других лиц, которые в прошлом, в последние десять лет, занимались поджогами, – выясняли их имена, места проживания, прошлые преступные дела и методы их осуществления. И ничего полезного не узнали.

Питт и Мёрдо занимались также проблемами оценки, страхования и прав владения на все сгоревшие дома и не обнаружили в них ничего общего. После этого они постарались выяснить подробности завещаний Клеменси Шоу и Эймоса Линдси. Клеменси завещала все свое состояние мужу, Стивену Роберту Шоу, за исключением нескольких лично ей принадлежавших вещей, которые отписала близким друзьям. Эймос Линдси оставил все свои произведения искусства, книги и сувениры, привезенные из путешествий, также Стивену Шоу, а сам дом, ко всеобщему удивлению, – Мэтью Олифанту; поразительно щедрый и неожиданный дар, который Питт полностью одобрил. Это было еще одним свидетельством того, каким необычным и добрым человеком был даритель.