Последний шанс

Эта группа была создана в местном спортзале специально для людей, желающих реабилитироваться после болезненного разрыва отношений. Зал насквозь пропитался жгучим запахом недавних несчастий. Веронике это по душе. Хмурые мужчины и женщины занимаются под мелодии агрессивных, сотрясающих воздух песен вроде «Ты еще обо всем пожалеешь», «Я выживу, детка» и «Кто кого положит на лопатки». Тренер выкрикивает обычные команды наподобие «Поднять ногу!» вперемешку с мотивирующими замечаниями типа «Пора двигаться дальше!». Когда они боксируют, то по совету тренера должны представить себе, что бьют бывшего партнера: «Хук слева! Хук справа! Тебя бьют? Ударь в ответ! Разбей ему голову! Бум, бум, бах!» Позже, во время передышки, голос тренера становится почти что нежным. «Расслабьте правую ногу и дайте выход гневу. Расслабьте левую ногу и почувствуйте себя сильным. Вдохните. Выдохните. Пора начинать все сначала». Часто в этом месте с дальнего конца зала доносятся жалобные всхлипывания. Обычно Вероника уходит, не дожидаясь этой части. Она считает, что в передышке нет необходимости.

Вероника начала посещать занятия два года назад, после того как однажды утром ее ныне бывший муж Джонас как-то странно взглянул на нее и сказал: «Тебе не кажется, что нам лучше развестись?» В этот момент он подавал жене чашку чая. Она пролила чай на руку и обожглась. «Не знаю, кто тебе нужен, Вероника, – заявил он тогда. – Но абсолютно точно не я».

Большинству людей достаточно походить в такую группу «Разбитые сердца» пару месяцев, и их глаза перестают выражать растерянность. Их удары становятся менее яростными и более плавными. Они начинают смеяться и перестают хмуриться, что немного странно для тех, кто недавно пережил драму в личной жизни. В конце концов они перестают посещать эти занятия, отдавая свои исцеленные сердца более бодрым и оптимистичным мелодиям.

Но Вероника неделю за неделей продолжает приходить сюда. Пожалуй, ее разбитое Джонасом сердце исцелилось, но она всегда находит кого-то или что-то, вызывающее ее гнев.

Она сердится на ту заносчивую женщину-маркетолога, которая накануне вечером сказала Веронике, что она слишком много твердила на переговорах о консервированном тунце. (Разве это было неправильно? Разве не за это ей платят?) Она сердится на мужчину, который по дороге в спортивный зал свернул на ее полосу и, извиняясь, поднял руку, словно это все исправило! Вероника сердится на азиатскую девушку в красно-зеленом топике, которая постоянно машет не той ногой, что вся группа, и не замечает этого. Она злится на Софи за ее умение расположить к себе людей, на Грейс – за ее красоту, на тетю Конни – за то, что та любила покомандовать, а теперь вот умерла, на тетю Розу – за то, что она немного помешанная, на бабушку Энигму – из-за ее жизнерадостности, на Томаса – из-за его сентиментальности, на маму – из-за ее полноты и склонности вечно все драматизировать, на папу – за то, что жесток к маме. Вероника сердится даже на свою бывшую учительницу, которая несправедливо поставила ей плохую отметку в третьем классе. И на портниху, неудачно сшившую ей первое в жизни платье.

Она мысленно составляет из всех своих обидчиков гигантского борца сумо и снова и снова бьет его в большой отвислый живот.

– Ха! – кричит Вероника вместе со всей группой и в прыжке ударяет его ногой, а потом остервенело бьет по шее ребром ладони.

Борец сумо вздрагивает, но не падает.

По пути домой, продолжая отдуваться после интенсивных физических упражнений, Вероника слушает по радио интервью с психологом-криминалистом, который разъясняет разницу между серийными убийцами – мужчинами и женщинами.

Вероника прибавляет громкость. Ее интересуют убийства.

«Мужчины выслеживают, а женщины завлекают», – говорит психолог.

«Значит, мы завлекаем жертву своими неотразимыми уловками?» – игриво спрашивает женщина-интервьюер.

«Можно выразиться и так, – говорит психолог, очевидно довольный тем, что эта дура с ним кокетничает. – Теперь еще одна особенность: женщины, как правило, выбирают в качестве жертвы хорошо знакомого им человека».

«Ага! Будьте бдительны, дорогие радиослушатели! – вставляет журналистка. – Присмотритесь повнимательнее к своим женам и подругам!»

Вероника орет на нее:

– Заткнись, тупая овца! Дай послушать умного человека!

«Наиболее распространенный, чисто женский способ убийства – отравление», – продолжает психолог.

«Ах, я приготовила тебе чудесный ужин, дорогой!» – сдерживая смех, говорит журналистка.

Вероника наносит приемнику хук слева и сильно ударяет руку. Вот черт!

Она выключает радио и, скрежеща тормозами, подъезжает к светофору, на котором зажегся красный свет. Вероника ненавидит этот перекресток. Светофор явно неисправен. Только посмотрите, какая вопиющая несправедливость! Пока она здесь торчит, придуркам, поворачивающим направо, на Кондамин-стрит, уже дважды давали зеленый свет! Она, между прочим, писала об этом в местный совет. Наверное, надо самой сходить туда и лично разобраться с бюрократами, которые там сидят.

Впоследствии Вероника была поражена тем, насколько причудливо работает человеческий мозг. В то время как она сосредоточенно размышляла над проблемой неисправного светофора, ее подсознание, оказывается, обдумывало, с учетом только что полученной по радио информации, тему убийства. А потом – раз и подкинуло ей ясную, точную, четко сформулированную мысль. Можно, конечно, назвать это внезапной вспышкой озарения, хотя сейчас Вероника склоняется к тому, что всегда знала это, где-то на подсознательном уровне. Она интуитивно догадывалась, как все было на самом деле, еще будучи ребенком, когда впервые услышала (ЯВНО ВЫДУМАННУЮ!) историю про Элис и Джека.

Почти наверняка тетя Конни была убийцей.

Ну разумеется: Элис и Джек не просто исчезли. Их убили. Возможно, отравили ядом, коварно сбрызнув им тосты с корицей!

Вероника улыбается, не замечая того, что на светофоре зажегся зеленый свет и водитель сзади настойчиво сигналит.





Глава 27




Хочу, чтобы ровно в полночь Роза и Энигма развеяли мой прах со смотровой площадки Кингфишер. И вовсе не обязательно, чтобы их сопровождал кто-нибудь из молодых: уверена, что они прекрасно справятся и сами. Потом они должны выпить хорошего шампанского (можно взять то, которое я выиграла в лотерею, когда мы ходили в «Наследие») и закусить моими пирожками с корицей и грушей. Пирожки в морозильнике. Их надо разморозить и на 20 минут поставить в духовку. Когда Роза с Энигмой поднимутся на вершину, пирожки еще будут теплыми.

P. S. Девочки, когда будете развеивать мой прах, не подходите слишком близко к краю, а не то соединитесь со мной раньше времени.



– Это будет ее последнее полуночное пиршество на Кингфишер, – говорит Роза. – Помню, как мы ходили туда в первый раз. Мне тогда только-только исполнилось тринадцать.

– Для вас, ночных сов, это вполне подходит, – отвечает Энигма. – Лично я в полночь предпочитаю спать. Помню, как вы затащили меня туда, когда мне исполнилось тринадцать. Я просто засыпала на ходу.

– Чепуха. Тебе там очень понравилось, – возражает Роза.

– Ну конечно понравилось. Господи ты боже мой, что взять с неразумного ребенка, – вздыхает Энигма. – Но теперь я слишком стара для полуночных прогулок. Долго ты еще будешь ковыряться?

Роза почти закончила: она рисует на щеках Энигмы серебряную луну и звезды. Идентичный рисунок красуется и на ее собственном лице. Это была любимая картинка Конни. Она выбрала ее для своего пятидесятилетия и надела в тон ей синее платье с серебряной отделкой. Роза тогда также разрисовала лоб Джимми, изобразив там красочный восход. Она помнит, как Конни сидела на коленях у мужа, прижимаясь щекой к его щеке: «Противоположности по-прежнему сходятся! Даже сейчас, когда мы похожи на ископаемых!» На самом деле они были необыкновенно молоды, с удивлением понимает Роза, которая в то время считала их всех ужасно старыми.

– Раньше ты была более проворной, – проворчала Энигма.


– Раньше ты была более терпеливой.

Обмакнув кисточку в темно-синюю краску, Роза замечает, как дрожит у нее рука. Каждый день Розу неизменно расстраивает то, что тело перестает ее слушаться.

– Даже если и не получится идеально, то ничего страшного, – недовольно замечает Энигма. Она сидит напротив Розы, слегка запрокинув лицо и зажав в пальцах очки. – Все равно нас никто нас не увидит!

– Сиди спокойно и не испытывай мое терпение! – Роза говорит тем же строгим тоном, каким они с Конни разговаривали с Энигмой в детстве, когда та озорничала. Они подражали ворчливому тону собственной матери.

Энигма опускает голову и слегка выпячивает нижнюю губу. Роза поворачивается, чтобы обменяться глубокомысленным взглядом с Конни, и снова, в который уже раз, вспоминает, что сестры больше нет. Она никогда к этому не привыкнет. Каждый день она будет забывать и вспоминать, забывать и вспоминать.

Роза легкими мазками наносит серебряную краску в глубокие борозды морщин на щеках Энигмы. Когда она была маленькой девочкой, у нее была такая упругая и бархатистая кожа, что ее хотелось поцеловать.

– Давно ли ты была малышкой. Мы с Конни, бывало, всегда целовали тебя в затылок, – говорит она Энигме. – Мы осыпали тебя поцелуями. Ты помнишь это?

В ответ Энигма бубнит что-то невразумительное, но Роза чувствует, что ее лицо под кисточкой смягчается.

Когда Роза наконец заканчивает и они готовы идти, оказывается, что прах Конни исчез. Женщины злятся и ругают друг друга, но тут Энигма вспоминает, что поставила контейнер в холодильник.

– В холодильник? – переспрашивает Роза. – Ты думаешь, прах прокиснет?

– Понимаю, это звучит глупо, – оправдывается Энигма. Луна и звезды на лице придают ей проказливый вид. – Но я всегда на всякий случай убираю все в холодильник!

– Представляю, что сказала бы Конни!

– Она бы страшно разозлилась!

Переглянувшись, они опускаются на стулья и хихикают, закрыв лица ладонями.

На улице бодрящий холод. Роза с Энигмой напяливают на себя вязаные шапочки, шарфы и перчатки. Контейнер с прахом Конни заботливо укладывается в корзину для пикников вместе с горячими, завернутыми в фольгу пирожками и холодным шампанским.

– Только взгляни на звезды! – говорит Роза, когда они усаживаются на мотороллеры. – Такое ощущение, что сегодня для нас зажгли дополнительное освещение.

Они медленно едут вверх по извилистой, вымощенной плиткой дороге, ведущей к смотровой площадке Кингфишер. Роза испытывает чувство приятного ожидания, словно бы эта церемония все исправит, как будто, следуя инструкциям, которые Конни оставила в письме, они смогут вернуть ее.

На вершине Роза с Энигмой зажигают свечи и ставят их по краям коврика. Луна, похожая на огромную желтую монету, отражается в реке мерцающей дорожкой.

– Ты видела иллюстрации в последней книге Грейс про Габлета? – с гордостью произносит Роза. – Я сказала ей: «Это же полночь на Кингфишере». И она ответила: «Ты права, тетя Роза». Грейс – очень талантливая девочка. Я заметила это, еще когда ей было пять лет.

– Здесь очень красиво, – говорит Энигма. – Помнишь, как мы поднялись сюда в день моего сорокалетия? Кажется, это было только вчера. Конни тогда сказала: «Энигма, ты уже достаточно взрослая, чтобы узнать правду об Элис и Джеке!» Господи ты боже мой! Достаточно взрослая! Да я тогда казалась себе старухой!

– Я считала, что не обязательно ждать так долго, – отвечает Роза. – Но у Конни была своя теория: дескать, «сорок – это как раз тот возраст, когда человек уже достаточно зрел, но в то же время и достаточно молод, чтобы воспринять откровение». Якобы этому имелось какое-то научное подтверждение. Но на самом деле она просто все выдумала! Конни всегда была такой самоуверенной, правда? А вот я, наоборот, вечно во всем сомневаюсь.

Энигма смотрит на нее со странным выражением. Луна и звезды на ее лице сморщиваются от сочувствия.

– Ты начинаешь беспокоить меня, Роза. Уж не сходишь ли ты с ума? Ты говорила Софи такие вещи! Если ты свихнешься, я этого не переживу!

– Ничего я не свихнулась, – успокаивает ее Роза. – Просто потрясена смертью Конни.

Впервые произнеся слова «смерть Конни», она чувствует, как холод леденит ей душу.

Роза берет урну с прахом и подходит к заборчику, который Джимми установил после войны.

– Мы сделаем это вместе, – говорит она Энигме. – Давай.

– Но до полуночи еще минут двадцать.

– Не выдумывай! Конни не обидится, если мы начнем немного раньше.

И тут возникает проблема: Розе никак не отвинтить крышку урны.

– Черт подери! – ругается она.

– Дай сюда, – просит Энигма. Она стучит по краю крышки ножом, вынутым из корзины. – Так всегда делает Марджи, когда открывает томатную пасту.

– Ничего не получается, – вздыхает Роза.

Энигма ворчит, но отвинчивает крышку и протягивает ее Розе:

– Ну вот, готово!

Они держат урну вместе, их руки переплетены.

– Наверное, надо что-то сказать, – говорит Энигма.

– Прощай, Конни! – произносит Роза. – Спасибо тебе за пирожки с корицей и грушей! Спасибо за то, что всегда была такой сильной и умной! Нам будет тебя не хватать!