Последнее «долго и счастливо»

– Ты не могла быть настолько несчастной, чтобы бросить собственного сына, – тяжело выдохнул он.

– Все так. Потому я и оставалась с твоим отцом намного дольше, чем следовало, – сказала Гвиневра. – Поверь, я отлично знала, что требуется от доброй королевы. Наше обучение в школе было гораздо более консервативным, чем ваше. Нас учили ставить интересы короля и страны выше собственных. И я знала, что никто и никогда не простит королеву, которая тайком сбежит из дворца с рыцарем, и понимала, что поделом. Хотя я всем сердцем любила Ланселота, мысль о том, чтобы бежать с ним, казалась мне глупой, детской… и очень злой. Я должна была хранить свой семейный очаг, такова обязанность любой жены.

– Совершенно верно, – поддакнул Тедрос.

– Взять тебя с собой я, к сожалению, не могла, – продолжила Гвиневра. – Это было бы нечестно, несправедливо по отношению и к тебе, и к твоему отцу, и к королевству, которому нужен был наследник престола…

– Не только нечестно, но и уму непостижимо, – вставил Тедрос.

– Вот почему я и рассказала обо всем Мерлину, надеясь, что он поможет мне отбросить лукавые мысли, сосредоточиться на той жизни, которую я выбрала для себя, выходя за Артура, и забыть пустые мечты… – Гвиневра немного помолчала, прежде чем заговорить вновь. – Но он спросил меня – почему я до сих пор здесь, если так мечтаю покинуть Камелот.

– Что значит – почему?! – вспылил Тедрос. – Да потому, что у тебя был ребенок! У тебя был муж! Потому что ты не имела права бросать семью! Не понимаю, как Мерлин вообще мог задать тебе такой глупый вопрос!

– Примерно так я ему и ответила, – кивнула Гвиневра. – Напомнила о своем долге, о том, что не могу просто так вот перечеркнуть всю прежнюю жизнь и с легким сердцем начать новую. Как я буду чувствовать себя в этой новой жизни, каждую минуту помня о том, что бросила сына? Свое родное дитя!

– Которому нужна… – резко вставил Тедрос.

– … которому нужна моя помощь, – закончила Гвиневра.

После этого они оба замолчали и сидели, глядя друг другу в глаза.

– И что же тебе сказал Мерлин? – напряженным тоном спросил Тедрос.

– Просто посмотрел на меня и сказал: «Из двух зол выбирай меньшее».

– Не понимаю, – покачал головой Тедрос.

На самом деле он понимал. В глубине души понимал. Из глаз его полились слезы, смывая, гася, унося с собой охвативший его гнев.

– Остаться с твоим отцом значило окончательно загубить и свою жизнь, и твою тоже, – сказала Гвиневра. – Да, Артур был, наверное, замечательным королем для своих подданных, любящим отцом для тебя, верным супругом для меня… но я любила другого, Тедрос. Причем любила этого другого всегда. Если бы ты со временем узнал, что я ради тебя продолжаю тянуть лямку в несчастливом браке, этот груз бременем лег бы и на твои плечи. Навсегда. Тебе пришлось бы мучиться при мысли о том, что твоя мать отказалась от своего счастья ради твоего благополучия. И я не могла пойти на это, как бы ни хотелось мне всегда быть рядом с тобой. Я знаю, ты отважный и великодушный мальчик, и знаю, тебе давно хотелось понять, кто твоя мать на самом деле и чем она отличается от слухов и разговоров о ней. Большинство детей никогда не смогут простить бросивших их матерей, но Мерлин уже тогда знал, что ты отличаешься от большинства. Он сказал, мой побег нужен не только мне самой, что это очень важный момент и для твоей дальнейшей судьбы. Он изменит твой взгляд на мир и поможет тебе найти настоящую любовь. А еще Мерлин сказал, что хотя мой побег нанесет нам обоим – тебе и мне – глубокую душевную рану, все равно настанет день, когда ты сможешь понять и простить меня.

К этому моменту все лицо Тедроса было уже залито слезами.

– Ты была моей матерью… Ты была для меня всем на свете… Когда ты сбежала, мне хотелось умереть…

– Но ты же не умер, – сказала Гвиневра. – И я не умерла, хотя тоже думала, что умру. Оказавшись здесь, я вначале несколько месяцев металась по лугам, плакала и умоляла Леди Озера отпустить меня назад. Но Мерлин запретил ей делать это. А сам он в тот первый год приходил сюда каждое воскресенье, пытался меня утешить, рассказывал, что у тебя новенького – как ты присутствуешь на заседаниях Королевского Совета и даже пытаешься задавать там вопросы; как ты прячешь вареные овощи, которые не любишь, под рис и надеешься, что няня этого не заметит; как вы с Артуром сидите целыми вечерами в его комнате, не говоря друг другу ни слова. И о том, как недели и месяцы после смерти отца ты проклинал меня, Мерлин тоже рассказывал. А я просила его вспоминать все, даже самые мелкие подробности твоей жизни, а потом плакала по ночам, – Гвиневра грустно улыбнулась и продолжила: – Но Мерлин стал появляться все реже, а потом и вовсе лишь раз в год, на Рождество. И когда он приходил, я – пускай всего лишь на один день – словно просыпалась, слушая о том, каким храбрым и сильным становится мой сын, каким самостоятельным он становится, живя без матери. А вскоре я и сама начала чувствовать себя храбрее и сильнее, потому что жила и любила теперь с открытым сердцем, а не по обязанности. Для меня не имело значения, что мы с Ланселотом до конца своих дней будем жить вдвоем, изгоями, вдали от большого мира. Мне было безразлично, что думают о нас с ним там, в этом большом мире. Потому что нам было по-настоящему хорошо вдвоем и так легко и приятно было говорить правду вместо бесконечной лжи и притворства. Слушая рассказы Мерлина о тебе, я от года к году все сильнее начинала чувствовать, будто живу вместе с тобой, хотя тебя и нет рядом. Что чем старше становишься ты, тем больше молодею душой я сама, а наши с тобой судьбы все теснее переплетаются друг с другом. Теперь я понимаю, как прав был Мерлин тогда, много лет назад. Твой отец воспитал в тебе силу и чувство ответственности за свою страну. Я, покинув Камелот, тоже – пускай по-своему – помогла тебе стать тем, кем ты стал. Надеюсь, что это я помогла тебе стать отзывчивым, независимым и стойким, что это я помогла тебе найти твою замечательную королеву. Правда, любовь сделала тебя слегка раздражительным и упрямым…

– … как отца, – хмыкнул Тедрос.

– Нет, – решительно возразила Гвиневра. – Твой отец никогда не стал бы разговаривать со мной так, как ты сейчас. Он никогда не пробовал разобраться в моих поступках, никогда не пробовал понять, что своим уходом я попыталась дать всем нам шанс найти настоящее счастье. Увы, мы с Артуром представляли его себе совершенно по-разному. Он был особенным человеком… и особенным королем. Но тебе, Тедрос, известны не только его победы, но и то, чего он так и не сумел сделать. Он не сумел переписать нашу с ним сказку. Но хотя мы с Артуром были несчастливы – каждый по-своему и каждый сам по себе, – наша общая сказка не кончилась, она нашла продолжение в тебе. А если это так, то, я думаю, наша боль не была напрасной.

Тедрос не мог больше сказать ни слова. Гвиневра обняла его, прижала к своей груди – сын сначала сопротивлялся, но потом сдался и прильнул к матери словно маленький ребенок. Так они долго сидели обнявшись и плакали, не говоря ни слова.

Слегка успокоившись, Тедрос хрипло спросил, шмыгая носом:

– А твой огр нормально к тебе относится?

– Для огра очень даже хорошо, – рассмеялась Гвиневра.

– То-то же, – фыркнул Тедрос. – Ты ему скажи: если что – я ему руки-ноги поотрываю.

– Высоко ценю твою заботу, мой благородный защитник, но…

– Пусть только попробует хотя бы взглянуть на тебя косо – я ему башку…

– Сколько можно кулаками в воздухе махать, а, парень? – прозвучал низкий голос. – Грозишься, грозишься… Когда за дело-то примешься?

Тедрос повернул голову и увидел подошедшего к ним Ланселота. За спиной, возле дома, виднелись остальные бойцы армии Мерлина.

– Впрочем, возможно, ты захочешь еще немного повременить с разборками, – сказал Ланселот, – поскольку Мерлин только что разбил всех на пары, молодых со старыми, и мы с тобой попали в одну связку. Теперь, хочешь не хочешь, я твой тренер и наставник. Крепись.

Тедрос нахмурился.

– Ладно, пошли, нечего зря время терять, – усмехнулся рыцарь. – Покажешь мне, чему тебя обучили в твоей захудалой школе. Остальному я тебя сам научу.

– Ты там полегче с ним, Ланей, – попросила Гвиневра.

– И не мечтай, – хитро подмигнул ей в ответ Ланселот.

Рыцарь повернулся и пошел к дому, а Тедрос задержался рядом с матерью.

– Ну, иди же, – улыбнулась Гвиневра. – Вам с твоей королевой предстоит выиграть войну. Не трать время на болтовню со старой домохозяйкой.


– Ты будешь дома, когда я вернусь? – спросил Тедрос.

Вопрос этот, казалось, был лишним, даже глупым, но Гвиневра прекрасно поняла, что вложил в него Тедрос.

– Я никуда не денусь, – просто ответила она.

Тедрос кивнул, повернулся и пошел вслед за Ланселотом, но, сделав несколько шагов, остановился, оглянулся и сказал:

– Я люблю тебя, мама.

И поспешил прочь, не давая матери ничего сказать в ответ.

Да в этом и не было никакой необходимости, все и так уже было сказано.



Это произошло незадолго до первого смертельного случая.

Леди Лессо с самого начала предупреждала, как опасно и глупо сводить ребят из Новой школы в учебных боях с кровожадными зомби из Старой школы, однако Софи считала юных учеников неженками. Вначале Рафал решил не выдвигать их в предстоящей войне на передовую. Затем перенес занятия по военной подготовке в Новую школу, поскольку замок бывшей школы Добра был теплее и лучше освещен. Наконец, Рафал закрыл пыточный подвал и открыл свободный доступ в комнаты красоты. Более того, он приостановил процесс трансформации отстающих, таких как Кико, в животных и растения.

«Ну все, хорошенького понемножку», – решила Софи. Она была руководителем военной подготовки и, не слушая никаких предупреждений и увещеваний, отдала приказ продолжать учебные бои. Старые злодеи травмируют и мучают во время таких боев юных учеников? Не страшно! Надвигается война, и Злу необходимо ее выиграть. А как можно научиться стойкости в бою? Да только через испытания и боль, разумеется – какие тут могут быть вопросы?

Испытания и боль. Через них пришлось пройти и самой Софи. Ничего, прошла и выжила. Пусть теперь тот же путь проделают и ее бывшие однокашники. Хуже им от этого не будет.

Программу военной подготовки Софи разработала сама. В течение следующих шести дней четыре сотни злодеев, старых и молодых, будут разделены на группы для занятий с разными учителями в разных классах. Все остальные занятия на эти дни отменяются – никаких лекций, контрольных, никаких домашних заданий. Только учебные поединки, в которых будут отрабатываться различные приемы боя. Каждый студент должен был пройти следующий курс занятий:





С началом первого урока по всему замку стали разноситься крики юных всегдашников и никогдашников. В ходе занятий довольно часто случались ЧП – то какой-то огр погнался за Риной с боевым топором во время боя с обычным оружием и едва не зарубил ее, то одна из ведьм обожгла Бексу бедро во время поединка на заклятиях. На занятии по развитию бойцовских качеств великан-людоед с Бобового стебля скинул Чеддика с лестницы, Серый Волк (тот самый) проглотил наполовину оперившуюся Кико (к счастью, подоспел Поллукс и заставил Волка ее выплюнуть). А лорд Арик по ходу учебных рукопашных боев нанес столько сотрясений мозга и сломал столько костей, что феям пришлось устроить в фойе самый настоящий походный лазарет, руководить которым назначили Беатрис, и теперь она металась в панике, лихорадочно отыскивая в старых книгах рецепты заживляющих эликсиров и целебные заклинания.

День шел за днем, и Софи все сильнее начинали нравиться и страдания учеников, и доносящиеся из лазарета стоны. Ее сердце, питавшееся раньше мечтами и надеждой, все активнее переключалось на новую пищу – чужую боль.

По утрам Софи не могла дождаться начала занятий с их первыми криками, а когда под вечер все стихало и ученики разбредались по спальням, она чувствовала себя опустошенной. Вечером после третьего дня занятий Софи сидела в их с Рафалом комнате и составляла список пар на завтрашние поединки.

– Беатрис против Крюка. Да, это будет любопытно! – Она наклонилась к лежащему на подоконнике листу пергамента и записала на нем эти два имени.

Рафал наблюдал за ней из дальнего угла комнаты, он менял там рубашку.

– Цель занятий – подготовить армию Тьмы к войне, а не изувечить молодых злодеев, которых все равно не будет на передовой, – заметил он.

– Это решение принимала не я, – рассеянно пробормотала в ответ Софи.

– Наши ученики – это будущее Зла, моя дорогая. Мы должны защищать, беречь их…

– Что я и делаю. Учу их защищаться.

– И при этом ломаешь им кости, а заодно и боевой дух? Думаешь, это правильно?

– Думаю, что это меня не колышет, – все так же рассеянно откликнулась она.

– А я слышал, что девушек обычно «колышет», что о них думают другие.

– Мне важно только то, что обо мне думаешь ты, – повернула голову Софи.

– По-моему, ты забываешь, что была когда-то в таком же положении, как они сейчас, – улыбнулся юный Директор.

– Хм. На самом деле мне не важно, что ты думаешь, – ответила Софи и вновь погрузилась в изучение своего списка.

Рафал хотел еще что-то добавить, но Софи опередила его.

– Ты назначил меня руководителем военной подготовки, не так ли? – резко спросила она, по-прежнему не глядя на Рафала. – Если у тебя появились сомнения – замени меня, назначь кого-нибудь другого на это место.

Она услышала, как Директор вздохнул у нее за спиной, но ничего не сказал.

По правде говоря, в глубине души Софи хотела бы испытывать сочувствие к своим бывшим одноклассникам, но… Ничего она к ним не чувствовала, ровным счетом ничего. Словно кто-то просто взял и отключил часть ее сердца. Она не знала, не могла понять, когда это случилось. В тот момент, когда она убедилась, что ничего хорошего из их поцелуя с Тедросом не получится? Когда стало ясно, что Агата ловко использует ее, чтобы самой сблизиться с принцем? Или когда она увидела наконец на себе корону Зла и впервые в жизни почувствовала себя действительно могущественной? Или все это сложилось вместе и уход от Добра постепенно превратил ее сердце в камень?

С каждым прошедшим днем Софи замечала в себе все новые перемены – у нее побледнела кожа, появились стальные нотки в голосе, окрепли, затвердели мускулы, сквозь почти прозрачную кожу стали видны голубые ниточки вен. Оставаясь внешне юной, Софи чувствовала себя постаревшей, выгоревшей изнутри, словно лишенные всяких признаков человечности зомби. Даже ощущение от поцелуев Рафала у нее изменилось – его губы больше не казались ей холодными.

На пятый день военной подготовки Софи разогнала лазарет, поскольку ученики все чаще начали прикидываться ранеными, чтобы избежать участия в учебных поединках. Боевой дух молодых злодеев действительно упал ниже некуда: даже самые бесстрашные – или безбашенные – никогдашники все чаще выходили на ринг с заранее поднятыми вверх руками и не оказывали никакого сопротивления зомби, которые равнодушно, словно роботы, избивали их. Узнав об этом, Софи сначала пришла в ярость, но потом успокоилась, решив, что, в конечном счете, ученикам придется дорого заплатить за свою трусость.

И когда к ней после обеда прибежала, вся в слезах, Беатрис и прокричала, что один из учеников убит, Софи не испытала ничего, кроме мрачного удовлетворения. Трус получил по заслугам. Так ему и надо!

– Я сама видела это из окна… Это был великан-людоед… Он швырнул кого-то с башни… Прямо в озеро… – причитала Беатрис.