После войны
Часть 39 из 53 Информация о книге
Грюн посмотрел на Ози скептически: – А ты разве не в школе должен быть или где там еще? – Моя школа – груда кирпичей. Но я хожу на лекции томми. Спроси у меня что хочешь про британский образ жизни. Про виндзорского короля. Я все знаю. – Знаешь, стало быть? С собой Ози принес чемодан. Он открыл его и уложил винтовку по диагонали, коробки с патронами сунул в угол и закрыл крышку. – Что ж, надеюсь, ты подстрелишь себе на ужин пару-тройку жирных фазанов. Немного мяса тебе явно не помешало бы. Трамваем Ози доехал до начала Эльбшоссе, откуда пешком направился к дому Петерсена. По дороге он размышлял, для чего же на самом деле нужна винтовка, и чем больше думал, тем тяжелее делался чемодан. Останавливаться приходилось каждую сотню ярдов, чтобы поменять руку или потереть красные рубцы, вдавленные в ладонь чемоданной ручкой. Берти вынашивает план сделать что-то плохое томми. Он не говорит, что именно, только обещает, что будет о-го-го. Ози пытался объяснить, что томми не такие уж плохие, но если Берти вбил что-то себе в голову, переубедить его трудно. Все равно что растопить камень. Разве не так говорила мама? Вот что бывает, когда не можешь простить прегрешение: ты обращаешься в камень. Берти не может простить того, что произошло во время ночных погромов с его другом Герхардом. Не может простить того, что случилось с их мамой, кузинами, тетями и дядями и всеми остальными во время огненного урагана. Лекарство помогает, но ночные кошмары мучают его. Он почти не спит. Наверное, надо лекарство посильнее. Ози поднял чемодан и побрел дальше, споря сам с собой. – Я могу выбросить винтовку в реку и сказать Берти, что за мной гнались томми. Берти узнает. – Я могу выбросить ее и убраться из Гамбурга. Он все равно тебя найдет. – Я могу предупредить Эдмунда. Подойду к воротам, когда рядом никого не будет. Опасно. Если Берти узнает… – Так кто может остановить его? Есть только один человек, который может это сделать. – Кто? Я. – Он тебя не услышит. Ты же знаешь, мама, что только я могу слышать тебя. Он узнает мой голос. Если он увидит меня, то десять раз подумает… Дай мне поговорить с ним. – Да. Тебя он послушает. Для тебя он по-прежнему малыш Берти, который плакал по ночам и смешил нас, распевая песни под водой. Берти, который прятал комиксы в штаны, когда ему порка грозила. Берти, который улыбался. Я не видел, как брат улыбается, несколько зим, но тебе, мама, он улыбнется. Берти дремал в гостиной, придвинув кресло к огню. Судя по положению руки и отстраненной улыбке, он только что укололся новым лекарством. – Привет, Берти. Альберт никак не отреагировал на появление Ози. Уж лучше бы принимал старое лекарство, подумал Ози, по крайней мере, с тем он оставался в этом мире, а это новое уносит его куда-то далеко. – Он не готов. Давай в другой раз. Надо сделать сейчас. – Но посмотри на него. Глаза стеклянные. Поверь мне, мама, с ним бесполезно разговаривать, когда он такой. Сейчас! Альберт открыл один глаз и выпрямился. – Принес? – Принес, Берти. У нее русская надежность и немецкая точность. – Ты сказал, что для охоты? – Я сказал, что для охоты, как ты и велел. – Где она? Ози открыл чемодан, вытащил винтовку, завернутую в одеяло, и положил у ног брата. Альберт наклонился. Руки его дрожали, лицо блестело. Он развернул одеяло, взял винтовку за ствол и приложил прикладом к плечу. Прицелился в стену, в потолок, потом в Ози. Теперь, когда у него есть винтовка, никакого разговора не получится. Доверься мне. – Никто не видел, как ты пришел? – Он даже меня не слышит, мама. Как же он услышит тебя? Дай ему увидеть меня. – Что это ты там бормочешь? – спросил Альберт. – Ничего. – Как же. Бормочешь что-то сам себе. Опять с мамой разговариваешь? – Нет. – Разговариваешь. Я слышал, как ты называешь ее. Дай ему увидеть меня. Сейчас же. Альберт поднялся и двинулся на Ози, продолжая целиться, регулируя оптический прицел. – Она хочет поговорить с тобой. Берти. Ты для нее все тот же мальчик, который улыбался и смеялся и собирал все бутылки в Хаммербруке. Она знает, что ты видел худое, но думает, что этот план, навредить томми, это плохой план. Пусть это будет какой-нибудь русский. Или француз. Или какой-нибудь вшивый депортированный из Силезии. – Она так говорит, да? – Да. Подойди, Берти. – Ози поманил его к чемодану. – Подойди и посмотри. Альберт подошел. – В нижнем отделении. Дулом винтовки Альберт приподнял перегородку. В нижнем отделении лежали голова и верхняя часть туловища – наполовину скелет, наполовину мумия, ссохшееся, обгорелое тело, облаченное в пожелтевшее от времени крестильное девичье платьице. Череп был серо-коричневый, с остатками темных волос. Он походил на охотничий трофей. – Bombenbrandschntmpffleisch[78], – сказал Альберт. – За каким чертом оно тебе? – Это мама. Посмотри, Берти. Это же наша мама. Я нашел ее возле кофейной фабрики Вандерштрассе. Через три дня после большого пожара. Мне пришлось надеть на нее это платье. Она была голой. А это плохо. И часть ее отломалась. Это все бомбы томми. Альберт смотрел на кукольный скелет: – Это просто какой-то старый труп. – Это она. Посмотри. Видишь, что у нее на шее? – Ози указал на серебряную цепочку и расплавленный крестик. – Она хотела увидеть тебя, Берти. Если ты послушаешь, то услышишь, как она говорит… Ты можешь услышать ее. Знаешь, что она говорит? Она говорит: «Положи винтовку. Прости зло». Она так всегда говорила. Разве ты ее не слышишь, Берти? Альберт все смотрел на страшное содержимое чемодана, губы его кривились в гримасе отвращения. – Ты слышишь? – повторил Ози. – Она говорит. – Ты чокнутый. Тебе просто мозги отшибло! – Альберт схватил брата за ворот провонявшей дымом куртки и подтянул к себе, лицом к лицу. – Ты, тупой идиот с расплавившимися мозгами! Она мертва. Мертва! Мертва! Мертва! Мертва! Но Ози не сдавался: – Ты знаешь, что она права. – Нет! Она не права, потому что она мертва. Она ничего не знает, потому что мертва. Она не разговаривает, потому что мертва. Ее нет. Она умерла! – Но она… она бы так сказала. – Нет, не сказала бы. Она хотела бы, чтобы я сделал это. И Еерхард хотел бы, и все мои друзья хотели бы, и вся наша родня – двоюродные братья и сестры, тети и дяди. Она послушала бы меня… не тебя. Она всегда меня слушала. Я был ее любимчиком. А ты был уродом и родился в мешке! – Она говорила, это к счастью. – Да она даже не хотела тебя! Я слышал, как она говорила отцу. Ты был ошибкой. Случайностью… Альберт оттолкнул брата от чемодана-катафалка, вынул труп, легкий и ломкий, как плетеная птичья клетка, и шагнул к камину. Одно ребро упало на пол. Ози кинулся к нему, схватил и сунул за пояс. – Что ты делаешь, Берти? Не ломай ее. Альберт высоко поднял труп и швырнул в огонь. Сухая ткань крестильного платьица вспыхнула как бумага. Ози попытался выхватить тело из огня, но Альберт оттолкнул его и, загородив камин, смотрел, пока кости не рассыпались и их мать не обратилась в пепел.