После любви
Часть 24 из 25 Информация о книге
Дядюшка Иса трясет указательным пальцем и лукаво улыбается: – Видный парень. – Пожалуй. – Молодые люди часто тратят время на ссоры, вместо того чтобы тратить его на любовь. А жизнь так быстротечна, Саша́… Чего мне не хватало в двенадцать часов ночи – так это дежурной банальности от неизвестного старика. – Я сама ненавижу всяческие ссоры. – Вы очень рассудительная девушка. Может, зайдете ко мне на чай? Ничего пугающего и ничего необычного в этом приглашении нет. Если не учитывать время. Полночь, сказал мне дядюшка Иса; полночь – не самое подходящее время для гостей. Обо всем остальном можно не беспокоиться – марокканцы гостеприимны и ненавязчивы, а уж тем более такой милый старик, как дядюшка Иса (с тех пор как я узнала, что он – не Ясин, иррациональная симпатия к нему растет как снежный ком). Подвоха не будет. – Боюсь, что уже поздно… – Понимаю, – подтверждает дядюшка. – Хотите подождать своего друга. – Не хочу. – Он не должен был оставлять вас одну вечером. Это неправильно. Кто бы спорил, дядюшка Иса, кто бы спорил! – Ничего страшного. Я могу прогуляться домой и в одиночестве. В Эс-Суэйре я как дома. А в следующий раз я обязательно загляну к вам… по-соседски. – Дядюшка Иса будет несказанно рад. Берегите себя, Саша́. И никогда не ссорьтесь с друзьями. От этого бывают одни несчастья. * * * …Он купил дом совсем недавно. Возможно, просто перебрался поближе к сыну-рыбаку (внешнее сходство Ясина и дядюшки Исы почему-то не дает мне покоя). Нет-нет, Ясин и Иса не родственники. Если бы Ясин был сыном дядюшки, то так же, как и он, торговал бы пряностями, такая преемственность – основа местного менталитета. Даже Доминик, рожденный французом в Марокко, получил свой колченогий маленький бизнес по наследству. Сын рыбака будет ловить рыбу, сын продавца пряностей – торговать пряностями, сын погонщика верблюдов даже не взглянет в сторону мула, мечты о смене деятельности так и остаются мечтами. Нужно обязательно зайти к старику, поболтать о жизни, я слишком долго просидела в скорлупе отеля «Sous Le Ciel de Paris’ – большой мир, который спасает Алекс Гринблат, ждет меня. Алекс. Опять Алекс. Я неотступно думаю о нем, как будто и не было вечера с вероломным Фрэнки. С другой стороны – Алекс вероломен не меньше, но об этом как-то забываешь. Особенно вдали от него. Алекс – свет и ясный день, Фрэнки – тьма и холод железного поручня. …Доминик так и не появился, у стойки меня встречает Фатима: дневная сцена повторяется с той лишь разницей, что мать Джамиля и Джамаля не раскладывает пасьянс. Ах да, это не пасьянс – гадание. Надо бы извиниться перед Фатимой за дешевый мелодраматический скандал, думаю я. Но вместо этого пялюсь на стойку с ключами. Ключи от номера семь (Фрэнки) и от номера двадцать пять (Алекс) отсутствуют. – Доброй ночи, – примирительным тоном говорю я. Фатима едва кивает опущенной головой, она все еще дуется. – Днем я вела себя как стерва, прости. Это все Доминик. Он очень огорчил меня, вот я и сорвалась. – Я видела его. Он такой несчастный… Она наконец-то смягчается и поднимает голову. Доля мгновения – и на ее лице появляется испуг, а затем жалость. – О-о, что это с тобой? Все лицо в крови! – В крови? – я удивлена не меньше Фатимы. – Вот, посмотри! Порывшись в бумагах на столе, она протягивает мне маленькое зеркальце. Пластмассовая оправа истрепалась, на ней отчетливо видны следы детских зубов: шалости Джамиля. Или Джамаля. Я безуспешно пытаюсь втиснуть лицо в магический круг: видны только губы и часть носа. Под ним-то и застыла кровь, так-так, это все спиртное, у меня и раньше иногда шла носом кровь, досадное неудобство, не более. Все лицо в крови. Фатима (по-арабски, по-женски) преувеличила, она вообще склонна к преувеличениям, с теми порциями сладостей, которые она накладывает Джамилю и Джамалю, не всякий взрослый мужчина справится. – У тебя есть салфетка? – спрашиваю я у Фатимы, не отрываясь от зеркальца. – Возьми. Несколько легких движений – и от крови не остается следа. – Теперь в порядке? – Теперь да. – Парень из седьмого номера уже вернулся? – Я стараюсь сохранить известную долю беспечности. – Такой высокий брюнет… – А я думала, тебя интересует совсем другой, – Фатима, подавляя смешок, подмигивает мне. – Тот, который купил у меня карты. – С чего ты взяла?! – Мне так показалось… Стерва арабская! Сказочки об угнетенных женщинах Востока в контексте Фатимы выглядят смехотворными и лишенными всяческого основания. Фатима свободно болтает на французском и (как по большому секрету сообщил мне Наби) изучает английский, страна ее мечты – Голландия, где женщины свободно баллотируются на государственные должности. После дежурства Фатимы я выгребаю со стола пачки прайс-листов с самыми последними моделями ноутбуков и телефонов. На адрес отеля приходят бандероли с журналами мод и каталогами оргтехники – все они адресованы Фатиме. Отсутствие денег на все это великолепие не смущает Фатиму: к политической карьере в Голландии нужно готовиться заранее и встретить ее во всеоружии. Единственная слабость Фатимы, кроме, разумеется, близнецов, – пасьянсы (о нет! – гадания), но и с ней она оказалась в состоянии расстаться. Все знают, что Фатима вертит своим кротким меланхоличным мужем, как хочет. И выжимает из него соки, и вьет из него веревки, как какая-нибудь домохозяйка в американской глубинке. Или операционная сестра из российского областного центра средней руки. – Тебе показалось, Фатима. – Рыбу я отнесла к нему в номер. – Какую рыбу? – Которую ты мне отдала. Наби приготовил ее на пару. – Ага, – что-то я стала туго соображать. – Наби приготовил, а ты отнесла. – В номер! – Фатима снова принимается хихикать. – И? – Он сказал, чтобы я включила ее в счет. – Значит, он был в номере? – А говоришь, что совсем им не интересуешься! Я пропускаю шпильки Фатимы мимо ушей. – И когда же ты отнесла ему эту чертову рыбу? – Часов в восемь. Да, в восемь. В восемь! А за полчаса до этого я ломилась к нему в номер, и никто мне не открыл! Я посрамлена, Алекс Гринблат вовсе не собирался посвящать мне вечер, ни крупицы из его драгоценного времени не получит русская матрешка, а все из-за Доминика! Из-за толстого говнюка, одним чихом пустившего на ветер все мои надежды. Я разрываюсь между презрением к Алексу и ненавистью к Доминику, в этой битве титанов потерянный Фрэнки – всего лишь жалкая мошка на стекле. – Ты расстроилась, Саша́? – Ничего я не расстроилась. – Если тебе интересно… – Мне не интересно. – Если тебе интересно, он и сейчас в номере. – Откуда ты знаешь? – быстро, слишком быстро спрашиваю я. – Он звонил на ресепшен около часа назад. Попросил, чтобы его разбудили в семь утра. – Зачем? – Откуда мне знать?.. – Он попросил, чтобы именно ты разбудила его? Я несу уже совершеннейшую чушь, пургу, как сказали бы мои питерские друзья, именно ты, именно разбудила, Фатима – мусульманская женщина и, несмотря на всю свою продвинутость, предана мужу и детям, нужно совсем потерять разум, чтобы заподозрить ее в адюльтере.