После любви

– Океан хорош всегда. А ночью особенно. В отсутствие людей.

– О’кей. Форт так форт.

– Тогда идем?..

Я поднимаюсь прежде, чем он успевает ответить мне, я издали машу рукой Жюлю и Джиму, мой рывок к выходу из «La Scala» можно считать бегством. Или страстным желанием заполучить книжку-раскраску нашей с Фрэнки гипотетической связи. Я сама буду подбирать цвета, я сама буду накладывать их, мазок за мазком, – в чем, в чем, а в этом, прожив три года рядом с сумасшедшим художником Домиником, я разбираюсь.

Пришло время подтвердить теорию практикой. И никто меня не остановит. Никто.

…То, что я поначалу приняла за шум океана, – всего лишь ток крови, бросившейся мне в голову. Я едва держусь на ногах, пришлось даже прислониться к стене, чтобы не упасть. Ожидание затягивается, по моим подсчетам Фрэнки мог расплатиться пять, а то и десять минут назад – а впрочем, я не совсем уверена, все из-за тока крови, шумящей в голове. Она циркулирует в убыстренном темпе, и, чтобы хоть как-то отвлечься, я начинаю представлять Франсуа Пеллетье в разрезе спальни, нужно ли будет расстегивать пуговицы на его рубашке или это сделает он сам? Нужно ли говорить ему, что я три года не занималась любовью, или лучше промолчать? Останется ли он на ночь или уйдет к себе, когда все закончится? А если останется, то каким будет утро?

И что я скажу ему утром?

Научи меня ловить волну, милый.

«Милый», несомненно, подойдет.

Фрэнки, милый.

Милый, милый, милый, твержу я себе, а если твоя кожа окажется такой же гладкой и резиновой, как кожа дельфинов, я не пожалею ни о чем.

– …Саша!

Голос Фрэнки, немного взволнованный, выводит меня из транса:

– Куда же вы пропали? Я подумал, что вы не дождались меня.

– Я подумала то же самое. Идемте, Фрэнки.

…До форта не больше десяти минут ходьбы.

Я выбрала этот путь из пяти возможных, он самый романтический. Есть еще самый короткий и самый длинный, есть еще самый забавный и самый хорошо освещенный – они ведут к отелю, и форт остается в стороне. Но если ты устремляешься по самому романтическому пути – верхней оконечности Скалы дю Порт не миновать. То есть она и есть суть и цель пути, конечная остановка маршрута – об этом я говорила Фрэнки еще в ресторане. К форту ведет крытая галерея (одна из многих крытых галерей, по совместительству являющихся и улочками, исторический центр Эс-Суэйры наводнен ими).

Лестница, по которой мы поднимаемся в кромешной тьме, кажется бесконечной.

– Что будет в конце пути? – спрашивает Фрэнки.

Его дыхание не сбилось от подъема на высоту, оно остается ровным и спокойным, еще один аргумент в пользу молодого человека: Фрэнки вынослив.

– Смотровая площадка.

– А-а… С пушками, да?

Толстые оружейные стволы, отлитые из чугуна, стоят там с незапамятных времен, узкие бойницы пялятся на океан столетия. Толщина стен впечатляет, на камнях между зубцами можно вытянуться в полный рост: с любимой девушкой, с альбомом для эскизов и просто так. И долго лежать, запрокинув лицо в небо и забросив руки за голову.

Почему я никогда не делала этого?

– Я читал о площадке в путеводителе.

– Здесь снималась одна из киноверсий «Отелло». Не помню, какая по счету.

Преодолев последнюю ступеньку, мы оказываемся на открытом пространстве, но света от этого не прибавляется. Нет ни луны, ни звезд, хорошо видных в пустыне, в нескольких сотнях километров отсюда. Все дело в географическом положении Эс-Суэйры, океан гонит к берегу не только волны, но и облака. Утра здесь туманны, а ночи темны. Вот и сейчас я не вижу Фрэнки, хотя он стоит в метре от меня. Не приближаясь ни на шаг.

– Обычно здесь горят прожектора, – говорю я ему. – Но сегодня их почему-то не включили.

– Ничего. Так даже лучше.

Ничего не лучше. Темнота окружает меня со всех сторон, хватает за горло, заставляя забыть, что совсем рядом – город, со светом, идущим от дверей лавок, от летних кафе на площадях, от окон гостиниц, никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой. А надеяться на то, что глаза привыкнут к темноте, контуры площадки вырисуются точнее и одиночество отступит… Надеяться на это не приходится. Во всяком случае, такого со мной в полной темноте еще не случалось. Ни разу.

Океан шумит, не умолкая.

Сгустившаяся чернота ночи не дает никаких ориентиров, оттого и кажется, что океан не только внизу, но и вверху, и справа, и слева. В мире нет ничего, кроме океана.

– Фрэнки, – жалобно зову я. – Где вы, Фрэнки?

– Я здесь, – тут же откликается он.

Пожалуй, кто-то все-таки есть.

Кто-то, способный противостоять и океану, и моему одиночеству. Он обнимает меня за плечи, касается губами затылка, накручивает на палец прядь моих волос.

– Здесь хорошо, – шепчет мне Фрэнки.


– Как будто мы одни во всем мире.

Я больше не боюсь выглядеть пошлой или банальной, здесь, в полной темноте, Фрэнки все равно ничего не заметит.

– Одни во всем мире, – вторит мне он. – Если бы это было так…

– Если бы это было так…

– Многие проблемы отпали бы сами собой.

Вот оно – я в объятьях мужчины!

В самом романтическом месте мира (романтичнее лишь прогулка на гондоле по каналам Венеции, романтичнее лишь поездка по канатной дороге в Швейцарских Альпах – вакантных мест туда в свое время не нашлось, но я ни секунды не пожалела об этом). В самом романтическом месте, в самую беззвездную ночь.

Кожа у Фрэнки совсем не дельфинья, но все равно – приятная на ощупь, может быть – слегка горячая, даже ветер с океана ее не остудил. Все происходит по классическим канонам первого поцелуя с роковым незнакомцем – единственное, что смущает меня, – ровное и спокойное дыхание.

В противовес пламенеющей коже, губы Фрэнки холодны как лед, и это заставляет думать о других – недоступных, недостижимых губах.

Алекс Гринблат, сукин сын.

Я все еще мечтаю об Алексе Гринблате, сдержанный поцелуй нисколько меня не отвлек, а еще темень вокруг! Благословенная темень, она дает возможность представить перед собой совершенно другое лицо, Господи, сделай так, чтобы, когда мы наконец-то выйдем на свет, рядом со мной оказался бы Алекс!

Этого не будет. Никогда.

А Фрэнки – небольшой специалист по поцелуям. Из института, где дисциплина «Целуйте девушек!» была профилирующей, его выперли за профнепригодность. Мои губы отталкиваются от его губ (по-прежнему холодных) с явным облегчением. Да и сам Фрэнки вовсе не горит желанием продолжить любовную игру. Он выпускает меня из рук и снова становится невидимым, неощутимым.

– Вы слышали, Саша?

– Что?

– Здесь кто-то есть…

Ночь, окружающая нас, абсолютно непроницаема. Глухое ворчание океана монотонно, я не слышу ни одного шороха, ни одного звука, кроме рокота волн. Кому придет в голову торчать здесь в полной темноте? Разве что влюбленным парочкам, но никакой угрозы влюбленные не представляют, разве что для самих себя.

– Никого здесь нет, Фрэнки. Туристы уже спят или резвятся в клубах, а местные сюда практически не заглядывают.

– Секунду, Саша!..

Секунда по Франсуа Пеллетье.

Она длится гораздо дольше, чем самая долгая секунда по моему, никак не структурированному, ленивому времени. Единственное, чему я научилась у марокканцев за три года – так это вольно обращаться с часами и минутами. И жить с мыслью, что время – не линейно, что временем может быть (может стать) все, что угодно. Любая вещь. Странно, что я до сих пор не обсудила эту тему с Ясином – или с Хакимом и Хасаном на худой конец. Цена времени – двадцать дирхам, или тысяча двадцать дирхам, или мешок специй, или три корня имбиря; исходя из того, как долго длится секунда Франсуа Пеллетье, он задолжал мне все это богатство, включая имбирь, а еще – хну для татуировок, одеяло из верблюжьей шерсти и парочку кредитных карт «Visa».

Поцелуи в качестве оплаты я больше не приму.

– Фрэнки! – зову я, когда все сроки ожидания выходят. – Фрэнки, вы где?

Фрэнки не отзывается.

Вывод, который напрашивается первым: он решил напугать меня.

Довести девушку, застрявшую в темноте, до полуобморочного состояния, чтобы потом внезапно возникнуть перед ней и, расхохотавшись, заключить в объятья. Такие трюки иногда проделывают герои фильмов ужасов, ничем хорошим это не заканчивается. В последней четверти фильма они непременно нарываются на убийцу в маске и с кухонным ножом в руке, а из объятий кухонного ножа уж точно не вырвешься.

Мне не страшно. Мне совсем не страшно.

– Фрэнки!.. Не очень-то вежливо с вашей стороны…

И снова мой призыв повисает в воздухе, я должна бы испытывать гнев, но вместо этого испытываю облегчение.

Мне больше не придется целоваться с Франсуа Пеллетье.

– Я возвращаюсь, Франсуа! Встретимся внизу!

До низа еще нужно добраться. В темноте, со сбитой системой координат это кажется весьма проблематичным. Куда мне направиться? вправо, влево, вперед, назад? Я закрываю глаза (рисунок ночи остается тем же) и пытаюсь мысленно представить площадку. Не так уж она велика – метров тридцать в диаметре, с двумя лестницами по бокам. Одна – та самая, по которой мы поднялись сюда, есть еще и вторая, не крытая, найти ее было бы настоящей удачей. Улица внизу худо-бедно освещена, свет падает и на нижнюю часть лестницы. А значит, я смогу спуститься без риска подвернуть ногу или сломать шею. Итак, цель номер один – лестница.

Если я буду двигаться по прямой, то рано или поздно упрусь в стену (или в прорезь между зубцами, или в орудийный лафет – не важно). Это и послужит точкой отсчета. И в конечном итоге приведет меня к лестнице.

– Черт возьми!

Я кричу, чтобы подбодрить себя, не на французском, не на арабском – на русском, отставленном за ненадобностью, но не искорененном окончательно. Напрасно я жду, что звук моего голоса осветит ночь яркой вспышкой, – чуда не произошло.

– Черт, черт, черт!..

К Фрэнки мой крик не относится.

Отправились в далекий путь