После любви

– Дерьмо!..

– Его уже починили.

– Ты прелесть, Саша́! Без тебя бы я пропал!

– Интересно, как шли дела до того, как я здесь появилась?

– Из рук вон, Саша́! Из рук вон!

Это почти правда. Отель ветшает, Доминик не слишком рачительный хозяин. Тем, кто хотел бы получить здесь полный пакет услуг, ловить нечего. Вся надежда на неприхотливых серферов, для них Доминик расписывает доски. Этому занятию посвящено свободное время Доминика. И несвободное тоже. Он – отличный художник и, если бы не трусость, мог бы сделать карьеру именно как художник. Но для этого ему пришлось бы отправиться в Европу и показать доски кому-нибудь из специалистов или ждать, пока такой специалист появится в Эс-Суэйре. И то и другое – из разряда «один шанс на миллион», и простой арифметический подсчет подсказывает, что ждать Доминику придется долго. Я – гораздо деятельнее Доминика и могла бы (в порядке дружеской помощи) сама поискать специалистов; тогда отъезда из Эс-Суэйры не избежать. А покинуть Эс-Суэйру означает снова лицом к лицу столкнуться с концом света.

Переживать его заново у меня нет никакого желания.

И все же я чувствую ответственность за Доминика, вот почему два месяца назад я написала письмо Алексу Гринблату, знаменитому галеристу и теоретику современного искусства. О его существовании я узнала совершенно неожиданно, из того же журнала, в котором были помещены фотографии виллы Алена Делона в одном из предместий Марракеша. Там же имелась сноска на адреса гринблатовских контор. В Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

Я остановилась на парижской, потому и письмо было написано по-французски, хотя более расплывчато-космополитичного имени, чем «Алекс Гринблат», и придумать нельзя. Во всяком случае, несомненно одно: Алекс Гринблат – не араб.

К письму были приложены семь фотографий семи досок, расписанных Домиником. Виды рыбного рынка Эс-Суэйры, виды Доминика на Марракеш, Касабланку, Рабат. Оставшиеся три доски – плоды воображения Доминика: женщины, которых он никогда не знал, вещи, которых он никогда не касался, чувства, которые он никогда не испытывал. Все заключено в непроницаемую оболочку из водостойких красок (рецепт их приготовления – ноу-хау Доминика), все мерцает, светится внутренним светом и дразнит неопытные души. Опытные, впрочем, тоже. Плоды воображения моего трусливого друга нравятся мне больше всего. Кой черт «нравятся»! – я готова сожрать их, откусить по внушительному куску от каждого и потом долго наслаждаться послевкусием. Послевкусие – вот что важно во всем, что делает Доминик, вот что ценно.

Только конченый серфер может попирать это ногами. Что они и делают с разной степенью мастерства.

Никогда, никогда я не приму приглашения на ужин ни от одного из них!..

Ответа от Алекса Гринблата нет и нет.

Поначалу я развлекаю себя тем, что живописую нашу с Гринблатом встречу. В красках, подсмотренных у Доминика. Алекс Гринблат видится мне поджарым, сильно загорелым мужчиной лет тридцати пяти или около того. Он свободно говорит на нескольких языках и так же свободно перемещается по миру, государственных границ для него не существует. Плоды воображения имеют для него такую же ценность, как и для меня, если не большую. Да-да, несомненно, – большую! Ведь Алекс Гринблат – профессионал, открывающий миру новые таланты, то есть человек с совершенно особым зрением. Не исключено, что и глаза его выглядят как-то иначе, чем у других людей. Возможные варианты:

– зрачки вечно сужены, как у египетской кошки;

– зрачки вечно расширены, как у кошки породы камышовый пойнт;

– со зрачками все в порядке, но на радужной оболочке легко просматривается эскиз к ван-гоговским «Виноградникам в Арле».

И наконец, последний, самый правдоподобный, вариант:

– у него чертовски красивые глаза.

Как бы то ни было, даже чертовски красивые глаза не могут оправдать молчание Алекса Гринблата. И по мере того, как оно затягивается, меняется и облик «теоретика современного искусства». Алексу Гринблату больше не тридцать пять, по меньшей мере – полтинник. Поджарый, сильно загорелый – ха-ха! – эта история совсем не про тебя, Алекс Гринблат! Твоему брюху позавидовал бы и простак Доминик; складки жира на шее, омерзительная плешь, кислотой разъедающая череп. Тонкие губы или – напротив – слишком толстые, мокрые, сложенные в скобку. Губы и плешь выдают тебя с головой, сраного мистификатора. То, чем ты занимаешься, – сраная мистификация, не больше и не меньше. Легко представить, что ты втюхиваешь яйцеголовым снобам под видом современного искусства. Мазню, вот что! Энди Уорхол forever сказал бы Доминик, если бы знал, кто такой Энди Уорхол. Он не знает.

Я – знаю.

Я знаю и много чего другого, но эти знания неприменимы к Эс-Суэйре. И поэтому я люблю ее еще больше, я довольна Эс-Суэйрой так же, как Эс-Суэйра довольна мной. Алекс Гринблат и яйцеголовые снобы пребывают в схожем экстатическом единстве, разночтения вызывает лишь сумма за очередную концептуальную мазню. Алекс Гринблат норовит завысить планку, снобы – занизить, чтоб ты сгорел, Алекс Гринблат!..

Сраный мистификатор, торговец тухлятиной, записной мудак!

Le merde.

Эта мысль успокаивает меня, я больше не жду ответа от Алекса Гринблата.

Я больше не думаю о нем.

Но в один прекрасный вечер Алекс Гринблат сам напоминает о себе.

Это мог быть и другой вечер, все вечера в Эс-Суэйре одинаково прекрасны, но именно тем вечером я отправляюсь в аэропорт с табличкой «MONTAGNARD».

«Montagnard» – карликовая фирма, одна из нескольких карликовых фирм, все еще сотрудничающих с отелем Доминика. Идиотов, которые пользуются услугами «Montagnard», наберется не больше двух десятков, в основном это мелкие клерки, владельцы стареньких мопедов, отставные спортсмены с вечными жалобами на мениск или студентики, бурно переживающие любовную драму. Французы, бельгийцы, иногда – канадцы.

В аэропорту я нахожу шестерых, они прибиваются к моей табличке, щерят зубы в одинаковых улыбках: o-la-la, mademoiselle, так это вы будете сопровождать нас? правда ли, что здесь сильные ветра? правда ли, что здесь не очень жарко? жары хотелось бы избежать, а волны? правда ли, что здесь лучшие в Марокко волны? (Волны интересуют отставных спортсменов, следовательно: двое из шести – отставные спортсмены, судя по въевшемуся в кожу бледному загару – горнолыжники, нытье и стенания по поводу мениска обеспечены).

Досок для серфинга ни у кого из шестерых нет.

Три пластиковых чемодана на колесиках, две спортивные сумки «Athens-2004» и один рюкзак – вот и весь багаж невинных жертв «Montagnard», он легко помещается в салоне автобуса. Горнолыжники с испугом наблюдают, как я занимаю место за рулем, остальные четверо отделываются традиционным «o-la-la, mademoiselle!», вот только энтузиазма и жизнерадостности в голосах явно поубавилось. Мы уже готовы тронуться в путь, когда появляется седьмой.

Седьмой.

Поджарый, сильно загорелый мужчина лет тридцати пяти. Горнолыжником его не назовешь, клиентом дешевенькой «Montagnard» – тоже. Это – vip-персона, ее должен встречать как минимум лимузин (если, конечно, свой лимузин она не возит с собой) и эскорт мотоциклистов. Или вертолет, вертолетная площадка находится неподалеку от терминала.

Vip-персона облачена в тошнотворно дорогой, шитый явно на заказ костюм, кожаные туфли сияют мертвенным блеском. Фотографии таких типов можно отыскать на обложках журналов, подпись под ними гласит: «ЧЕЛОВЕК, СПАСШИЙ ОТ ДЕФОЛТА ЭКОНОМИКУ ПАРАГВАЯ». Да-да, рубрика «Спасители мира» подходит им больше всего, они с легкостью приручают премьер-министров крохотных островных государств, вице-президентов транснациональных корпораций и собак экзотических пород. Лишь с кошками отношения не складываются.

Кошек им ни за что не проглотить.

Но в качестве утешительного приза остаются фотомодели. Такие типы или женаты на фотомоделях, или собираются жениться на фотомоделях, или находятся в состоянии бракоразводного процесса с фотомоделями. Глядя на седьмого, можно предположить как раз второй или третий вариант: обручального кольца у него на пальце нет.


Чемодана на колесиках тоже. И спортивной сумки. И рюкзака. И доски для серфинга. Только небольшой саквояж, с ним удобно спасать мир, в нем нет ничего лишнего. За три года я перевидала тонны багажа, этот – самый оптимальный.

– Погодите, – говорит седьмой, когда мы уже готовы тронуться в путь.

Он стоит метрах в трех от автобуса (при этом дверцы автобуса уже захлопнуты), он не повышает голоса, и все же, все же… Голос проникает в салон, обволакивает горнолыжников и еще четверых, он – везде. Хорошо поставленный, не терпящий никаких возражений голос. Этим голосом хорошо отдавать команду к запуску крылатых ракет, объявление Третьей мировой тоже бы сгодилось, только меня тебе не проглотить, cher ami.

Ни за что.

Дверцы автобуса я не распахиваю.

Похоже, седьмого это не смущает. Он не считает ниже своего достоинства обойти автобус и остановиться напротив водительского места. На лице его играет доброжелательная улыбка, определить ее стоимость затруднительно. Сто тысяч долларов? Двести?..

– Привет, – скалится седьмой. – Вы не подбросите меня до Эс-Суэйры?

Звучит вполне демократично, эта фраза подошла бы любому из путешествующих автостопом, она легко вынимается из заднего кармана залатанных джинсов и так же легко приколачивается к физиономии; vip-персона не сделала мне ничего дурного, почему я испытываю к ней чувство острой неприязни?

Классовая ненависть, так будет вернее.

– Это не рейсовый автобус, – отрезаю я.

Улыбка седьмого становится еще ослепительнее.

– У вас на лобовом стекле написано «Эс-Суэйра».

– И что?

– Мне бы хотелось туда попасть.

Я тщетно ищу в лице vip-персоны хотя бы один изъян, это позволило бы мне отнестись к ней если не с симпатией, то хотя бы с пониманием. Но ни одного изъяна не обнаруживается, корпоративные психологические тренинги не прошли даром, я даже подозреваю, что vip-персона сама их и разрабатывает. Безупречный нос, столь же безупречная линия рта, натренированные длительным восхождением по карьерной лестнице лицевые мышцы. И глаза.

Чертовски красивые глаза.

Глаза приводят меня в ярость.

– Так я могу войти в салон?

Вместо ответа я вытаскиваю табличку «MONTAGNARD» (о, трижды благословенный «Montagnard»!) и стучу по ней ладонью.

– Мы обслуживаем туристов, воспользовавшихся услугами этой фирмы.

– Вы лично?

– И я… в частности.

– Значит, в Эс-Суэйру я не попадаю?

– Нет. Во всяком случае, на моем автобусе.

– Но у вас в салоне полно мест, – вполне резонно замечает vip-персона.

– Это ничего не меняет.

Меняет, и еще как! Из «o-la-la, mademoiselle» я превращаюсь в упрямую дуру. Стерву, со смаком пользующуюся своим служебным положением, вздорную бабенку и, наконец, просто в истеричку с предменструальным синдромом. Я больше не восседаю на водительском кресле, я стою на сцене, почти голая, освещенная прожекторами. Я полностью провалила роль, и теперь любой, сидящий в зале, может швырнуть в меня яйцом или пакетиком с майонезом, или потребовать вернуть деньги за билет. Яйцо или пакетик с майонезом, да. Горнолыжники точно не промахнутся. Вот и сейчас один из них говорит мне:

– Какие-то проблемы? Почему мы не можем взять этого парня?

– Я не беру кого ни попадя, – отрезаю я. – Это не Европа.

«ЭТО НЕ ЕВРОПА» – убийственный аргумент. Это – не Европа, следовательно, никто не может быть в безопасности. Но безопасности нет и в самой Европе. Хотя я и не читаю газет, но ужины с Домиником оказали свое тлетворное влияние. Я в курсе, что в мире сейчас неспокойно, взрывы гремят повсюду, число невинных жертв растет. Марокко – спокойная страна, может быть – самая спокойная из всех стран; толерантная, как любят выражаться сами европейцы, и сейчас я в некотором роде предаю землю, приютившую меня. И все из-за сукина сына с чертовски красивыми глазами.

– Вы думаете, у него бомба в саквояже? – голос горнолыжника полон иронии.

– Мы летели с ним в одном самолете, – поддерживает его молодой человек, по виду – студентик, переживающий любовную драму. – И ничего подозрительного не заметили.

Четверо других с готовностью хохочут, я по-прежнему стою на сцене, почти голая, полностью провалившая роль. Дура. Стерва. Истеричка с предменструальным синдромом.

– Ох уж эти женщины, – резюмирует кто-то. – Если кого и стоит опасаться, то только их.

Мы проплываем мимо vip-персоны, нарочито медленно, издевательски посверкивая фарами. Должно быть, это – первый случай, когда Спасителю мира хоть в чем-то было отказано. Несколько секунд его понурая фигура маячит в зеркале заднего вида, ничего, возьмешь такси, сукин сын!..

Первые полчаса разговор в салоне вертится вокруг бомб, спрятанных в укромных местах (в шутку предлагаются самые невероятные); и вокруг того, как может выглядеть террорист (у всех шестерых на этот счет сходные мнения). К тому же все шестеро, прямо или косвенно, почувствовали на себе отголоски взрывов в Нью-Йорке, Мадриде и Лондоне: один едва не сел в поезд, впоследствии взорванный, еще один оказался на Манхэттене, в квартале от башен-близнецов; еще один получил sms-сообщение от двоюродного брата за несколько мгновений до его гибели; еще один парковал велосипед рядом со взлетевшим на воздух лондонским double-decker и видел, как страшно тот горел, и даже заснял это на камеру в мобильнике. Но самой удручающей оказывается история студентика: его невеста, испанка Мерседес, начинающая танцовщица, как раз таки села в поезд. Тело Мерседес – сладкой, как яблоко, – было настолько изуродовано, что ее с трудом опознали. На опознании студентик не присутствовал: горе от этого не стало меньше.

Заколка и дешевенькое кольцо – вот и все, что осталось в память о ней.

Я жду, что студентик начнет демонстрировать – и заколку, и кольцо; к счастью, все обходится без драматических подробностей. Но и просто рассказа оказывается достаточно: все сочувствуют студентику, меланхолично сопят, вздыхают и ерзают на сиденьях. Гибель возлюбленной не идет ни в какое сравнение ни с sms-сообщением от погибшего кузена, ни с заснятым на камеру пожаром; она прибавляет худосочному невзрачному студентику человеческой значимости, на ренту от трагедии он будет существовать еще долго, может быть – всю оставшуюся жизнь.