Покорители крыш

— Он сказал, что упал на флюгер!

— Да? Он соврал. Он чуть не умер. Ему пришлось пойти в приют, чтобы его вылечили. Ты об этом знаешь, oui? Поэтому теперь он никогда не подходит к вокзалу и никогда не спускается на землю.

Анастасия остановилась и взяла Софи за руку.

— Стой. Почти пришли. Маттео должен быть где-то рядом. — В свете звезд ее лицо было тревожно. Она прикусила губу. — Пообещай, что не выдашь меня!

— Обещаю, — сказала Софи, но дома вокруг них привлекали к себе слишком много внимания. Они стояли у подножия огромного белого здания. Оно стремилось в ночное небо, величавое, как бог. — Что это? Где мы?

— Нотр-Дам, конечно! А Маттео сидит на дереве у входа. Видишь?

Софи его не видела, но Сафи стояла под деревом, задрав голову. Во дворике было пусто.

— Пойдем, — сказала Анастасия.





* * *


Нотр-Дам был прекрасен, но забраться на него оказалось нелегко. На это ушло вдвое больше времени, чем ожидала Софи.

Маттео лез первым, за ним следовала Сафи. Казалось, они знают это здание столь же хорошо, как Софи знала свой дом в Лондоне. Ни секунды не раздумывая, они находили опору своим ногам и рукам. Софи двигалась медленнее. Анастасия замыкала цепочку, подсказывая Софи, за что ухватиться, и переставляя ей ноги, если Софи слишком долго не могла найти следующий уступ.

Теперь Софи было гораздо легче держать равновесие. Лезть по камню было довольно сложно, и пальцы на ногах у Софи немного кровоточили, но она решила не выдавать своей боли перед обитателями крыш. Они были не из тех, кто морщится от боли. Она плевала на руки, терла ноги и кусала щеку. Когда Софи преодолела половину пути, ее щека стала совсем уж пожеванная. Дважды Софи теряла опору, но вроде бы никто этого не заметил.

В жизни почти ни в чем нет особенной хитрости, но Софи казалось, что она разгадала хитрость равновесия. Чтобы поддерживать равновесие, нужно было понимать, где находится твой центр тяжести, а у Софи этот центр находился где-то между желудком и почками. Он казался кусочком золота среди бурых органов. Найти его было нелегко, но потом было почти невозможно потерять. Еще Софи заметила, что поддерживать равновесие гораздо легче, когда голова занята мыслями. Софи старалась думать о матерях и о музыке, а не о том, как сорвется и полетит спиной на тротуар внизу.

Париж безмолвно лежал под ними. Софи стояла, обхватив руками шею каменного святого, и смотрела на серебристый город и текущую по нему реку, золотистую в свете фонарей.

— Как красиво, — сказала Софи. — Я и не знала, что река такая красивая.

— Да, — удивленно согласилась Анастасия. — Обычно она… коричневая.

Когда они добрались до основания башни, Маттео и Сафи сидели рядом, играя в крестики-нолики, которые рисовали гвоздем на камне. Судя по их лицам, они без труда поднялись на такую высоту по лестнице.

— Ничья, — объявил Маттео и перечеркнул поле. — Софи, можешь свистнуть? Надо позвать Жерара.

— Конечно. — Ребята ждали, пока она засвистит. Софи вдруг стало неловко. — Свистеть так же, как для птиц?

— Да. И погромче. Как можно громче. Вдруг он спит.

Софи просвистела три ноты, которые впервые услышала на веревке. Последовала пауза. Затем три ноты раздались в ответ — более густые и громкие.

— Это эхо?

— Non. — Маттео сложил руки и дважды ухнул совой. — Это Жерар.

Высоко над ними с колокольни сошла лавина пыли, вслед за которой появился мальчишка. Он спускался все ниже, ступая в открытые рты гаргулий. Последний метр он преодолел, сделав сальто, и приземлился прямо лицом к Софи.

— Bonsoir, — сказал он.

Он казался младше Маттео, но ноги у него были такие длинные, что он был его выше. Он был таким тощим, что Софи показалось, будто она сможет свалить его одной левой. На бойца он не походил.

— Salut[29], Жерар, — приветствовал его Маттео. — Мы хотим тебя позаимствовать.

Мальчишка улыбнулся.

— Bon. Я знаю. Анастасия дала сигнал.

На нем была пропахшая плесенью, проеденная долгоносиком куртка, которая выглядела так, словно он сам сшил ее из обрывков половиков. Софи она сразу понравилась.

— Привет, — сказала она. — Я Софи.

— Oui, — ответил Жерар. — Я знаю.

По-английски он говорил не слишком хорошо, но у него было открытое лицо. Его густыми бровями можно было хоть ботинки чистить, а глаза казались очень добрыми.

— Тебе надо на вокзал? — Он задумался. Очевидно, он был слишком вежлив, чтобы преуспеть в жизни. — Вы… что-нибудь мне принесли?

— Да, — сказала Анастасия. — Само собой.


Она высыпала еще влажные монетки в его протянутые руки.

— Merci! Вы знали, что свечи в соборе теперь стоят по двадцать сантимов? C'est fou![30]

— Разве ты не можешь… просто стащить себе свечи? — спросила Софи. — Уверена, никто не стал бы возражать.

— Non! В церкви воровать нельзя. Это грех.

— Как же ты освещаешь комнату? Если нет свечей?

— Никак. Глаза привыкают к темноте. Темнота — это талант. Еще можно положить в жестянку пропитанную маслом тряпочку и поджечь ее.

— Если есть тряпочка, — сказала Анастасия.

— Если есть масло, — добавил Маттео.

Жерар виновато рассмеялся.

— Что ж, пойдем на вокзал? Чтобы драться? Oui?

— Возможно, чтобы драться, — ответила Анастасия. — Если повезет, чтобы просто послушать. — Она повернулась к Софи: — Жерар хорошо умеет слушать.

Маттео это нисколько не задело.

— Это правда, — кивнул он. — Слушать не каждый умеет. Животные умеют. Большинство людей — нет. Им только кажется, что они умеют слушать.

— Я могу услышать, как играют на губной гармошке в классе вниз по течению реки, — похвастался Жерар.

— Это невозможно! — воскликнула Софи.

— Еще как возможно, — возразил Жерар. — Просто необычно.

Шептаться было невежливо, но другого выбора не оставалось. Софи отвела Анастасию в сторонку и сложила ладони рупором вокруг ее уха.

— Он правду говорит? — спросила она. — Или просто хвастается? Это ужасно важно. Он понимает, насколько это важно?

Жерар рассмеялся. В темноте сказать было сложно, но Софи показалось, что он покраснел.

— Да, он говорит правду, — сказал он. — И да, он все понимает. Шептаться рядом со мной бесполезно. Я об этом слухе не просил — он мне только спать мешает. Приходится затыкать уши желудями. Но это правда. Думаю, это все потому, что я живу на церкви.

— Он еще поет, — добавила Анастасия. — Каждую ночь, когда все уходят, он поет все гимны.

Маттео нахмурился.

— Я ведь говорил, что он поет. Разве нет, Софи?

Анастасия закатила глаза.

— Мальчишки. Он не просто поет. Когда он поет, это словно первый снег. Спой что-нибудь, Жерар.

— Non, — поморщился Жерар.

Сафи постучала себя по груди, протянула к нему руку и наклонила голову.

— Пожалуйста, Жерар, — попросила Софи. — Всего одну песню. На удачу.

— Ach, d'accord, — согласился Жерар. — Ладно. Но только половину песни.

Он огляделся и лизнул палец, чтобы проверить, куда дует ветер. Затем прочистил горло.

Первые ноты были такими чистыми и звонкими, что по спине у Софи пробежали мурашки. Жерар пел по-французски, но точно исполнял не христианский гимн. Под эту песню хотелось встряхнуть юбкой и пуститься в пляс с любимыми людьми. Софи хотелось закружиться на месте. Ей до боли хотелось найти маму.

Когда Жерар остановился, воцарилась тишина. Умолкла даже река.

Потом Софи и Анастасия возликовали. Они хлопали в ладоши и топали по крыше собора. Сафи улюлюкала. До этого Софи не слышала из ее уст ни единого звука.

Маттео прочистил горло.

— Если бы вы не пытались разбудить святых своим шумом, — сказал он, — вы бы услышали, что часы пробили полночь. Если мы хотим быть на вокзале к двум, нам пора идти.

— Почему к двум? — спросил Жерар. — Это самое время для вокзальщиков. Лучше пойти позже.

— В два Софи услышала музыку, — пояснил Маттео. — Я понимаю, надеяться особенно не на что, но это лучше, чем ничего.

— Это возможность, — тихонько сказала Софи, чтобы никто больше ее не услышал. — А возможности нельзя обходить вниманием.