Покорители крыш

— Думаешь, играли далеко? Мы можем туда пойти? Пойдем! Пойдем прямо сейчас? Как быстрее всего?

— Я не знаю.

— Что? Конечно знаешь! Ты сказал, что знаешь весь Париж! Нам надо идти!

— Нет.

— Да что ты… Пойдем, быстрее! Пойдем же!

— Мы не можем туда пойти.

— Еще как можем!

— Остановись, Софи! Послушай, музыка ведь стихла. — Маттео побледнел. — Может, играли за многие километры отсюда. Нельзя ведь точно сказать, откуда она доносилась. Разве ты не знала? Звуки искажаются на крышах. Рождают эхо. Умирают.

— Но я ведь знаю! Играли вон там! — Софи показала на другой конец города. — Там! На Северном вокзале! На вокзале!

Маттео не смотрел на нее.

— Я знаю, — сказал он.

— Почему тогда сказал, что не знаешь? Пойдем!

— Я не пойду на вокзал. Можешь идти одна, если хочешь. Я не могу.

— Можешь, конечно! Ты мне нужен! Ты должен!

— Я не могу. Крыши там не мои.

— А чьи?

Он покачал головой.

— Я не могу объяснить.

— Может, тогда пойдем пешком? — Сердце Софи выпрыгивало из груди. Она услышала, как играет ее мама.

— Пойдем. Но не сегодня. Если хочешь пойти на вокзал, нам нужны остальные.

— Остальные? — Софи не могла мириться с загадками. — Остальные кто?

— Остальные обитатели крыш.

— Ты же сказал, что больше никто на крышах не живет.

— Знаю. Я солгал.

Он пронзил Софи взглядом, который смотрит прямо в душу и под которым не знаешь, куда деть руки.

— Ты говорила, что умеешь плавать?





20





Через два дня Софи сидела на скамейке в саду Тюильри, теребя одежду. Сердце трепетало у нее в груди. Это Маттео велел ей сесть на эту скамейку на закате и ждать.

— Я пустил клич, — сказал он. — Дал сигнал. Они либо придут, либо нет.

— Кто они? — Софи наблюдала, как он моет улиток в кастрюле с водой. Он не смотрел на нее, пока говорил. Она чувствовала, как в груди нарастает напряжение. — И сколько мне ждать?

— С заката часа четыре.

— Четыре часа?

— Или пять на всякий случай.

— Пять?!


— Ждать бывает непросто. Тебе стоит этому поучиться.

Маттео выложил всех чистых улиток вверх ногами перед костром. Получился длинный ряд — Софи насчитала одиннадцать штук. Их матовые раковины были красивее, чем Софи казалось раньше.

— Это как играть на виолончели, — сказал Маттео.

— Вовсе нет.

— Тебе пойдет на пользу.

— Что я скажу Чарльзу? Мне нельзя на улицу. Меня поймают. — Сказав это, Софи похолодела.

— Скажи что угодно. Можешь и вовсе ничего не говорить. Как хочешь. Соври что-нибудь. Это неважно. Будет темно.

Но Софи казалось, что это очень важно. Маттео жил на крыше и понятия не имел, каково это — солгать человеку, который любит тебя больше всех.

Софи решила ничего не говорить Чарльзу — уж лучше промолчать, чем соврать. А волосы она могла спрятать под шарфом. «Они повсюду ищут мои волосы», — подумала она. Можно было надеть побольше одежды, чтобы казаться толще. Или ссутулиться, чтобы казаться ниже. Но затея все равно вселяла в нее страх.

— Можешь пойти со мной? — спросила Софи.

Маттео одарил ее таким взглядом, что она поняла, что могла бы с тем же успехом спросить его, может ли он съесть неощипанного голубя.

— Я не спускаюсь на улицы. Никогда.

— Может, тогда встретимся на моей крыше? Или на твоей? Иначе я могу потеряться, — сказала Софи. — Или меня могут поймать. Прошу тебя, Маттео. Полицейские здесь кажутся очень злыми.

— Non. Они не слишком любят крыши. Они любят простор.

— Что ты имеешь в виду? Ты же сказал, что они живут на крышах?

— Вроде того.

— Может, просто объяснишь?

Пожав плечами, Маттео бросил улиток в кипящий бульон.

— Никогда не знаешь, кто распустит язык. Часто хуже всех бывают те, кто кажется совсем безобидным.

— Думаешь, я на них донесу?

Маттео поморщился.

— Все будет в порядке. Вот увидишь.

Она сидела на скамейке целый час. Выбраться из гостиницы оказалось не так просто. Она подождала в своем номере, когда начнет смеркаться, затем вылезла на крышу и спустилась по водосточной трубе.

Под дверь Чарльзу она сунула записку:



Рано легла спать. Не буди. С любовью, С.

Мысль о том, как он обнаружит ее пропажу, пожирала ее изнутри. Всякий раз, когда мимо проходил одетый в форму человек, она подпрыгивала и кусала губы.

Софи пыталась найти хоть что-то, чтобы отвлечься от мыслей о полицейских. Смеркалось, и парк постепенно пустел. Смотреть было не на что — одни клумбы, в которых нет ничего интересного, если рвать цветы нельзя, да воробьи. Рядом с ней на скамейке лежала сырная булочка, которую она прихватила на ужин. Оторвав уголок, она швырнула его воробьям. Сзади нее раздался голос.

— Бесполезно. Эти воробьи едят одни круассаны.

Софи обернулась.

На спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, сидела девочка. Ее светлые волосы развевались в нескольких сантиметрах от лица Софи, но Софи не услышала ни шороха, ни стука, ни голубиного шепота.

— Как ты это сделала? Невероятно!

Девочка улыбнулась.

— И тебе добрый вечер. Ты, должно быть, Софи. — Она соскользнула со спинки и села рядом с Софи. — Птицы здесь избалованы. Есть здесь одна голубка, которая ест только булочки с шоколадом. — Она забрала булку у Софи и, вместо того чтобы швырнуть ее голубям, сама откусила большой кусок. — Вкуснятина! Я несколько недель уже хлеба не ела.

— Она черствая, — сказала Софи, не зная, что еще сказать.

Девочка пожала плечами и лизнула булку.

— Черствая — значит, старая? Старая — значит, мудрая. Это мудрая булка. А это Сафи, моя сестра. Скажи bonsoir, Сафи.