Пока медведица на небе

– Все-таки ты очень изменилась с этой прической, – перешла на другую тему Марина. – И глаза заиграли сразу, огромные, красивые, скулы выделились, а шея какая длинная, ты прям похорошела, или это дело не в прическе? – улыбнулась Марина.

– Марин, скажи честно: зачем ты все-таки заходила в купе к Федору Осиповичу? – немного извиняясь, спросила Клава.

– Не помню, пьяная была, думаю, подшутить над ним решила, – как-то неуверенно ответила она и уже собралась выходить, как Клава решилась спросить еще.

– А Карла в первый день после посиделок в твоей гостинице зачем отправила на улицу дышать? – видно было, что Клава стесняется своих вопросов.

– Ты, подруга, меня в чем подозреваешь? – совершенно другим тоном спросила она, подруга исчезла и вернулась жесткая бизнесвумен.

– Просто ответь, – сказала Клава и покраснела.

– Понятно, – зло усмехнулась Марина. – Это было на автомате, в тот вечер всем было тяжело, мы узнали, что это убийство, от парализующего страха никто не хотел расходиться. Карл сказал, что у него остались бумаги, которые ему на хранение оставил убитый, и мы решали, как поедем к сыну и отдадим их, я даже Динке позвонила, рассказала все, предложила приехать, но у нее что-то там не получилось. В общем, мы были объединены случившимися, все напились, Филипп идти уже не мог, Боря понёс его в номер, а Карл держался бодрячком. Вот я и предложила ему подышать, совершенно без задней мысли. Все, товарищ полицейский, могу идти? – сказала она и очень гордо вышла из комнаты.





* * *


Нюрка сегодня забегалась и устала, гостей в таком количестве в «теремке» не было никогда. Очень редко приезжали дети с внуками навестить, но в основном Степан Егорыч сам ездил в Геленджик. Поэтому в доме Нюрка чувствовала себя полной хозяйкой, готовила на двоих, уборкой особо себя не утруждала по причине отсутствия причины для нее, а для садовых работ Степан Егорыч нанимал местного рукастого мужика Николая. Поэтому нашествие гостей вымотало бедную Нюрку. Дом уже час как затих, а она только добралась до своей кровати, перемыв гору посуды и наделав заготовок на завтра. Только она надела свою любимую ночнушку, простенькую, но очень уютную, как за стеной послышался крик ужаса. Нюрка – девчонка деревенская и оттого ничего, кроме привидений, не боящаяся – схватив табуретку, побежала на звук. Крик доносился из кладовки, которая соседствовала с её комнатой. Ворвавшись туда без стука, она увидела этого чудного парня, что решил спать там на раскладушке, сейчас он забрался на полку с овощами и без остановки с гримасой ужаса кричал.

– Ты чего орёшь? – с табуреткой наперевес спросила Нюрка.

– Там мышь, – сказал Ярик, указав пальцем на свою раскладушку.

– Фу, – выдохнула Нюрка, поняв, что ничего ужасного не произошло. – Ну и что?

– Она страшная, – пояснил Ярик.

– Ой, можно подумать, ты красивый, – обиделась за домашнее животное Нюра. – это Ларка наша, она здесь живет, странно, что ты ее раньше не встретил. Вообще-то она умная, ест только из тарелочки, которую я ей ставлю, и больше ничего не поганит.

Казалось бы, все прояснилось и можно наконец идти спать, но парень на полке расплакался еще горше.

– Ты чего это? – подошла к нему Нюрка, ее молодое сердце разрывалось от жалости к этому «взрослому ребенку».

– Почему я такой невезучий, вот почему? – задавал риторический вопрос он, уже удобнее пристроившись между банок с огурцами. – Спать досталось в каморке с мышами.

– Ну, здесь только Ларка, я тебе точно говорю, и она здесь вполне легально, – попробовала успокоить его Нюра.

– Сегодня выяснилось, что сокровища – действительно миф, и я теперь не смогу ни слово деда сдержать, ни отца реабилитировать, – продолжал жалеть себя горючими слезами Ярик.

– Как говорит мой дед, еще неизвестно, где найдешь, где потеряешь, вот увидишь, в концовке все будет к лучшему.

– Но это все мелочи, мне ведь по жизни не везет, с друзьями тоже катастрофа, и вообще мне двадцать пять, а девушки до сих пор нет.

Большое Нюркино сердце сжалось, она достала с полки голову Ярика и положила себе на огромную грудь, плохо прикрытую ночнушкой.

– Как же зовут тебя, горемыка? – вздохнула она.

– Ярополк, – с трудом произнес Ярик, Нюрка так крепко прижала его, что и нос, и рот утонули в её мягкой груди, но он не сопротивлялся, ему очень понравилось это.

– Полкаша, значит, а я Нюрка, – нежно сказала она и уже решительно добавила: – Кто же тебя так, синяки, шишки, ох и досталось тебе. Злые люди, Полкаша, вот ты мышь испугался, а она тебе ничего не сделает, а если кормить будешь, преданной станет не хуже собаки, а с людьми не так, они и руку могут откусить, и в лоб вон как тебе дать, пойдем ко мне, у меня, знаешь, какая кровать огромная, а перина на ней, э, брат, ты на такой не лежал, бьюсь об заклад. Сама набивала, чистый пух, – Нюрка по-деловому сняла щупленького Ярика с полки и повела к себе. Он не сопротивлялся, сам не зная, почему он готов был в этот момент пойти за ней хоть на край света, ему было лишь немного волнительно, как в детстве, когда разворачиваешь подарок под елкой и еще не знаешь, что там, а душа уже разрывается от предвкушения.

– А вы знаете, Нюра, – Ярик попытался добавить в голос интеллигентности, – я ведь преподаю в институте, – и, сделав глубокую паузу, торжественно добавил: историю, – но, поняв, что это не очень произвело на девушку впечатление, добавил: – А еще ко мне ходит барсук, – гордо сказал Ярик первое, что пришло в голову, ведь ему очень хотелось похвастаться хоть чем-нибудь перед этой шикарной девушкой.

– Да ты что, – испуганно отреагировала на последнюю новость Нюрка, – взрослый?

– Я думаю, да, прям годовалый, – гордо сказал Ярик и сразу понял, что это его человек.





11 февраля 1943 года


Матвей Козарь гнал на всех парах, хотя на этой чертовой «душегубке», тяжелой и неуклюжей, сильно и не разгонишься. Дорога, плюс ко всему, была мокрой, вот уже второй день в Краснодарском крае идет дождь, сильный и жутко холодный. Спешил Матвей в свое родное село, где с рождения ему все было знакомо, где он знал каждую тропинку, а самое главное, он знал тайные места, что придумал отец. Даже такую громадину есть у него где спрятать, в суматохе и за несколько цацек он купил накладную у местного полицая Степки, о том, что повез матрасы в госпиталь для раненых немцев. Те хоть и драпали уже вовсю, но из города без этой бумажки не выехать. А там на проселочную дорогу – и в родную Зареченскую. Только бы до прихода коммуняк успеть. Надо отдать должное, Матвей Козарь был уверен, что придут они ненадолго и немчура снова вернется в Краснодар. Сегодня Степка, который за деньги мог все, с трясущимися руками спросил Матвея:

– Слышь, Козарь, с немцами пойдешь?

– Неа, – ответил Матвей, – нужен я им сейчас, они отступать начнут, нас как дешевый товар на передовую кинут, вот вернутся – поговорим.

– А наши придут, как ты тут? Ты столько жизней сгубил, что расстреляют они тебя.


– Ну, для этого сначала надо поймать и доказать, – философски заметил Козарь, – а потом, я думаю, у них такая неразбериха будет, что я откуплюсь, а там, может, и немец вернется.

– Смелый ты, – восхитился им Степка. – А я с немцами пойду, – и, немного подумав, добавил: – Снятся они мне все, ночью приходят, садятся ко мне на кровать и смотрят, так печально смотрят, будто спрашивают: «За что, Степка?».

– Ты это про кого? – удивился Козырь.

– Про убитых мною, а к тебе не приходят? У тебя-то поболе будет, – искренне поинтересовался Степка.

– Это к тебе не убитые, это к тебе твоя совесть приходит, – сказал Козырь. – А у меня нет ее, у отца моего не было, у деда тоже. Ты знаешь, я, честно, не понимаю твоих дурацких душевных терзаний. Для меня это как прыщик выдавить, противно, но надо так надо. У нас по роду передается это, говорят, из таких, как мы, хорошие солдаты получаются, но я думаю, это не правда, мне же без разницы, кого убивать, если мне мешают, фриц или коммуняка – все равно.

Но просто бравировал перед трусливым Степкой Матвей, ему не совсем все равно, было одно, за что Козарь переживал, он очень сильно боялся за свою собственную жизнь, насколько он не ценил чужую, настолько берег свою. Поэтому и ехал сейчас на всех парах в родную Зареченскую, чтоб обеспечить себе будущее.

«Душегубку» спрятал в подвал разваленной церквушки, что строил еще его дед, про этот подвал из местных уже никто и не помнил, закидал машину матрасами, чтоб сквозь щели не привлекала внимания, а ворота закопал. Теперь надо было подумать, куда деть добычу, много скопил золотишка за полгода работы у немцев Матвей, в основном оно доставалось от людей, готовых выкупить своего родственника, но в последний день ему вообще сказочно повезло. Немцы не стали разбирать вещи убитых, забыли, наверное, и Матвей нашел странные, но на вид золотые бляшки, скорее всего, очень старые и дорогие. Все это необходимо было спрятать, когда немцы вернутся, продаст все это золотишко Матвей Григорьевич и заживет припеваючи. Но это тебе не железяка, которая сгубила сотни людей, это будущее Матвея, и прятать его необходимо основательно, чтоб ни одна живая душа не нашла. Такое место у Матвея Григорьевича было, завернул Козарь свои сокровища обратно в наволочку, спрятал под телогрейку, немецкую форму он предусмотрительно снял и положил в «машину смерти», он вышел под холодный краснодарский дождь.





* * *


Карлу снилась его бабуля-испанка, ее недавно не стало. Карл очень сильно переживал этот уход, потому как был привязан к ней безгранично. Они были с ней на одной волне, именно «абуэле», так по-испански звучит слово бабушка, он мог рассказать всё. Они были очень дружны, когда Карл прилетал к ней, она откладывала все дела и занималась только любимым внуком. Хвасталась друзьям, какой у нее Хуан Карлос, настоящий испанец растет, устраивала пир, они пили, ели, танцевали. Ей было все про него интересно, «абуэля» единственная никогда не ругала его, хотя нет, один раз она накричала на него. Когда первая и пылкая любовь закончилась расставанием, нелепым и глупым, он в надежде на ее сочувствие прилетел под крыло к своей «абуэле», но, к своему изумлению, не нашел там его.

– Настоящий испанец, – сказала бабуля, – борется за свою любовь. Если любишь, борись, но никогда не ной.

Она была настоящей красавицей, даже в семьдесят, мужчины оборачивались ей вслед, столько было в ней настоящей красоты и достоинства. Но в сегодняшнем сне она была недовольна Карлом, «абуэля» гладила его по голове, как раньше, когда он был совсем маленький, и сочувственно цокала языком, будто досадуя о чем-то. Но Карл все равно был очень рад, пусть всего лишь во сне, но хоть разок увидеть родное лицо. Ему так захотелось поговорить с ней, но слова стояли в груди и никак не могли вырваться наружу, от этих попыток что-то сказать лицо бабушки начало рассеиваться, как летний туман поутру, сначала черты лица расплывались, затем становились прозрачными, а после и вовсе исчезли. Карл понял, что проснулся, но что-то осталось от сна, да, он до сих пор слышал странные цоканья «абуэли». В ужасе он открыл глаза, но увидел лишь Клаву, сидящую на его постели.

– Вы уже проснулись, – наигранно-удивленно прошептала она.

– Вы так настойчиво цокали, мне ничего не оставалось, – проворчал Карл.

– Неправда, – так же шепотом возмутилась Клава, – я тихо сидела, ждала, пока вы проснетесь.

– Сколько времени?

– Утро уже совсем.

– Не морочьте мне голову, солнце только начинает вставать, а это лето.

– Точно, сегодня же первый день лета, – вспомнила Клава. – Карл Юрьевич, ну, если вы окончательно проснулись, мне нужно кое-что с вами обсудить.

Карл взглянул на часы, стрелки дорогих RADO показывали, что даже самые трудолюбивые петухи еще спят.

– Вы рехнулись или у вас все-таки вытекли мозги и мы это процесс профукали? – не смог удержаться, чтоб не уколоть ее, Карл. – Время без пятнадцати четыре, я спать хочу.

– Карл Юрьевич, не будьте занудой, утром мы поедем в Краснодар, неужели вам не хочется до конца разобраться в истории с золотыми пластинами археолога? Тем более у меня есть зацепка.

– Как она у вас появилась, вот вечером ее не было, а ночью вас осенило? – вредничал Карл.

– Да, я с вечера была расстроена очень, эта дурацкая история с моими мозгами, да еще вы устроили обнимашки на глазах униженной и оскорблённой, – совсем без обид говорила Клава, – в общем, жалея себя и ненавидя весь мир, вас, конечно, персонально больше всех, я легла спать, а ночью проснулась и решила проверить почту, а там моя любимая секретарь Инна Викторовна прислала файл про Матвея Козыря, и там столько интересного.

– Если вы помните, я уже оценил вашего золотого секретаря, это на случай, если вы решили опять похвастаться, отвернитесь, я одеваюсь, – вредничал Карл, но все же одновременно натягивал штаны.

– Нет, что вы, но вы сейчас все равно обзавидуетесь, она нашла информацию, которую Федор Осипович не мог найти годами. Нам ее просто необходимо проверить, знаете, что приписала в конце письма мне мой секретарь? «Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал».

– Мудрость предков, я помню, а по делу?

– По делу так, – начала Клава, они вышли на улицу и уселись на крыльцо, оно было покрыто мелкими капельками росы. На улице пахло летом, но так, как может пахнуть только в деревне, так вкусно, что легкие не справлялись с переливом запахов и хотелось вдыхать воздух еще и еще. Карл в который раз залюбовался этой женщиной. Её огромными черными глазами, лебединой шеей, новая прическа очень шла ей, она стала выглядеть моложе и привлекательней. Даже ее формы показались ему сейчас, как сказал Санёк, шикарными. Если бы ему еще неделю назад сказали, что он западет на женщину с четвертым размером груди и довольно круглым объемом бедер, он бы рассмеялся ему в лицо. У него всегда в выборе женщины фигура была на первом месте, а остальное на десятом, и что может быть иначе, он даже не предполагал. Дожив до своих тридцати лет, Карл не думал, что можно влюбиться в человека, просто потому что он – это он, с невозможностью как-то это разумно объяснить. Пока все эти мысли крутились у Карла в голове, он совсем пропустил то, что она говорила так увлеченно ему, и вернулся на землю, только когда она встала и направилась в дом.

– Вы куда? – спросил Карл. – Меня разбудили, а сами спать.

– Вы меня что, совсем не слушали? – возмутилась Клава. – Для полной картины мне не хватает листка Федора Осиповича, а он у Ярика, пойдем к нему в каморку и заберем.

– Вы рехнулись?

– Я тихонечко, – не слушая его возмущений, Клава на цыпочках уже направилась в сторону каморки.

– Вы всех разбудите и вас линчуют, учтите, я им буду помогать, – все еще возмущался Карл.

– Знаете, что главное в танке? Это не бояться. В той части дома только кладовка, кухня и комната Нюры, плюс ко всему, я буду очень аккуратна. Ждите меня здесь, я быстро, – скомандовала она и исчезла в доме.

– Ну, в танке главное не это, – сказал подошедшей кошке Карл и, вдохнув, направился на кухню в надежде найти там кофе.

Каморка на то и каморка, что окна там не подразумевалось, поэтому в полной темноте Клава решила включить фонарик. К её изумлению, Ярика там не было, зато заветный листок валялся рядом с пустой раскладушкой. Продолжая подсвечивать себе фонариком от телефона, Клава только наклонилась к листку, чтоб поднять, как на наго село страшное существо и уставилось на нее своими огромными глазками-кубиками. Непроизвольно Клава завизжала и в панике, уронив фонарик, потеряла глазами дверь. Она как цапля стояла на одной ноге, боясь почувствовать ногой непонятное животное, еще чуть-чуть – и ее хватил бы кондратий, но, к счастью, дверь распахнулась, и на пороге стояла Нюра с табуреткой.