Подлинное искупление

Настоящее время…

Сквозь опухшие веки я увидел, как на пол упала еще одна капля воды. Воздух был вязким; Техасская влажность приближалась к рекордному уровню. Снаружи снова разыгралась гроза, и моя камера погрузилась практически в кромешную темноту. Вдалеке прогремел раскат грома, подбирающегося все ближе к Новому Сиону.

Через некоторое время темное помещение начали периодически освещать проблески молнии. Мелкий моросящий дождик перерос в жуткий ливень и забарабанил по крыше моей камеры. Те капли, что просачивались сквозь небольшие щели в каменном потолке, превратились в мощный, льющийся на пол поток.

Я пошевелил ногой и поморщился, почувствовав, как запротестовали мышцы. Я попытался повторить то же самое с рукой. И тяжело выдохнул от раздражения, когда все мое тело пронзила боль.

Я запрокинул голову и покосился на стену позади меня, у меня пульсировали виски. Перед глазами плыли неясные очертания, едва удерживая меня на вездесущей грани потери сознания.

Я сделал над собой усилие и, сфокусировав взгляд, подсчитал засечки, которые мне удалось нацарапать на стене заостренным камнем. Тридцать пять. Тридцать пять… тридцать пять… Я провел в этой камере тридцать пять дней. Ежедневно подвергаясь сеансам экзорцизма и снося побои от новых последователей-охранников…

— Покайся! Покайся и преклонись перед Пророком! — вопил брат Якоб, пока я висел на прикреплённых к потолку цепях.

— Нет, — прохрипел я.

Кожаный ремень снова полоснул по моей уже содранной коже, и спину пронзила жгучая боль.

— Покайся! Покайся и принеси клятву верности своему Пророку!

Я закрыл глаза, из спины потоком хлынула свежая кровь и, пробежав по моим свисающим ногам, забрызгала подо мной пол.

Я стиснул челюсти. Закрыв глаза, я молился о прощении. Молился об избавлении от этой боли… этой проклятой, нескончаемой боли…

— Ты раскаиваешься? — спросил брат Михаил.

Его вопрос ворвался мне в мозг, сердце стукнуло один, два, три раза.

— Просто покайся, и все это закончится. Покайся и вся эта боль тут же прекратится. Покайся и присоединись к своему брату, чтобы вместе с ним вести людей в рай. Покайся и никогда больше не заглянешь в эту камеру.

Я затаил дыхание, почувствовав, что искушение подчиниться требованиям Иуды вот-вот сорвётся у меня с губ. Слово «каюсь» балансировало на кончике моего языка. Моему измученному телу страшно хотелось его произнести, просто ради передышки. Но тут я вспомнил ритуал Дани Господней, свидетелем которого стал, и моя душа окаменела… боль… страх… акты педофилии, содеянные от моего имени…

Я выдохнул сдерживаемое мною дыхание и почувствовал облегчение.

— Нет… Я не покаюсь… Я никогда не покаюсь…

Я не открывал глаз. Я крепко их сжал, когда мне в ребра врезался увесистый кулак, вырвав из моего саднящего горла глухой рёв. Но мне было все равно. Я бы не стал преклоняться перед братом.

Я не мог… просто…не мог…

Перед глазами снова всё поплыло, и я помотал раскалывающейся головой, стараясь не потерять сознание. Мне надоело просыпаться дезориентированным в кромешной темноте и полном одиночестве. С меня хватит боли в костях, разодранной кожи и рвоты. С меня хватит истеричных проповедей моего брата о Судном дне, разносящихся через динамики на всю общину.

Царапая ногтями каменный пол, я попытался встать. Я заставлял свои ноги двигаться, но они меня не слушались. Снова сделав над собой усилие, мне удалось подняться на колени. Но ослабленные мышцы не выдержали моего веса, и я с грохотом рухнул на спину. Спина ударилась о жёсткий пол, выбив из легких весь воздух. Я тяжело дышал через нос, и внутри меня росло чувство безысходности. Когда мною овладело отчаянье, из правого глаза скатилась предательская слеза. Навсегда въевшееся в меня тёмное существо начало терзать меня своими когтями.

Снаружи послышался визг оживших динамиков.

— Жители Нового Сиона!

В камеру проник голос Иуды, и я прикрыл свои утомлённые глаза.

— Страшная буря, и тьма небес знаменует конец. Не сомневайтесь, грядёт Армагеддон! Наводнения, подбирающиеся к нашему дому, ежедневная борьба, которой подвергаемся мы все, следуя Божьим путем… всё это открывает нам путь к спасению. Усерднее трудитесь над возложенными на вас задачами. Молитесь с еще большей самоотверженностью. Мы победим!

Мой затуманенный разум не уловил остальные слова Иуды. Но это не имело значения. Они были одними и теми же изо дня в день. Мой брат ввергал наш народ в ужасающую истерию. Он вселял страх в каждую минуту каждого дня.

Это Иуда умел лучше всего.

Перед глазами мелькали пятна, пересохшие губы потрескались. Я больше не чувствовал вытянутых вдоль тела рук и знал, что скоро меня потянет вниз. Я чувствовал, как оно надвигается, чтобы меня сломить. Но я боролся. Каждый день я боролся с последствиями наказаний.

У меня не осталось ничего, кроме моей борьбы.

— Люди дьявола уже близко! Наши дни сочтены! Мы должны спасти себя!

Сквозь пронзительный звон в ушах мне все же удалось расслышать последнюю фразу Иуды. Пальцы сами собой сжались в кулаки и задрожали от ярости.

Много лет назад Пророк Давид проповедовал, что однажды посланники сатаны нападут на нашу общину, чтобы стереть с лица земли избранный Богом народ. Только через Пророка можно попасть в рай. Только повинуясь каждому его слову, можно спасти душу. Когда к нам ворвались Палачи и убили моего дядю, многие решили, что это конец. Это оказалось не так. Теперь Иуда проповедовал, что они придут снова.

Где-то прямо надо мной раздался громкий раскат грома. Вздрогнув, я отвлёкся от своих мрачных мыслей. Единственное, что занимало меня все эти дни — это мрачные мысли. Сомнение, самое главное оружие дьявола, словно рак, пожирало мое сердце и душу. Я ощутил на языке привкус соли. Мои длинные каштановые волосы прилипли к лицу; от удушливой жары по коже струился пот.

Я облизал потрескавшиеся губы, жалея, что у меня нет воды. Я предположил, что меня скоро накормят и напоят. Меня кормили дважды в день, как по часам. Ко мне в камеру заходили незнакомые мне женщины и ставили у моих ног поднос с едой. Они оставляли меня на некоторое время, чтобы я поел, а затем молча возвращались, чтобы его забрать. Иногда, если повезёт, они с пустым, отстраненным взглядом омывали мне раны. Потом я оставался один до тех пор, пока не возвращались последователи-охранники и не принимались меня избивать. Все начиналось заново.

Я еще не видел Иуду.

Казалось, всё его внимание было сосредоточено на том, чтобы втянуть общину в истерический хаос. Плести зловещую паутину, чтобы способствовать тому, что я отказывался продолжать. Он хотел священной войны. Хотел уничтожить Палачей.

Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, мне было плевать, даже если все Палачи сгорят в вечном огне сатаны. С другой стороны, когда я думал о трех окаянных сестрах, трех сестрах, которых Иуда снова подчинит своей воле или попросту убьет, мне становилось трудно дышать.


Представив себе, что у них будет за жизнь под властью моего брата-близнеца, я почувствовал, как к горлу подступила желчь. Меня затошнило, как только я вспомнил испещрённое ранами лицо окаянной Далилы, ее остриженные волосы. Когда я подумал о том, что сотворил с ней Иуда на Холме погибели. Я, Пророк, ничего не знал о том, что замышлял Иуда. После этого я понял, что не имею ни малейшего представления, на что он способен на самом деле. Если бы кто-нибудь рассказал мне о том, что случилось с Далилой, я бы в жизни не поверил. Но я видел ее лицо. Я видел страх в ее глазах, когда её заперли на старой мельнице. Это произошло. В этом не было никаких сомнений.

И я не сделал ничего, чтобы это остановить.

Я вспомнил Мэй и последние слова, что она мне сказала. Когда я отпустил ее вместе с сестрами.

«Я всегда верила в тебя, Райдер… Всегда верила, что в глубине души ты хороший человек».

Слова Мэй врезались мне в мозг. И всякий раз, когда я о ней думал, меня накрывало волной боли. То, как смотрели на меня окаянные сёстры, навсегда останется в моей памяти. Они боялись меня и ненавидели. Но хуже всего то, что Мэй заблуждалась на мой счет. Несмотря на то, что я сделал, она считала меня хорошим.

Она ошибалась.

Всё это время во мне жили два человека. И теперь я начал понимать, что ни один из них не был настоящим. Они оба были непревзойдёнными притворщиками. Райдер притворялся Палачом, но при этом всегда оставался лишь сторонним наблюдателем. Каин притворялся Пророком, внешне прикидываясь сильным, но на самом деле захлебывался собственным страхом. Но если оба этих человека всего лишь обман, то кто же тогда я, черт возьми? Кто я на самом деле?

Я понятия не имел.

Снаружи до меня донеслись звуки шагов. Сквозь щель под тяжелой дверью хлынул свет, и мне в нос ударил запах еды. Мой желудок взвыл от голода, рот свело от жажды.

В двери повернулся замок, и в темноту камеры, склонив голову и отвернувшись от меня, вошла женщина. На ней было длинное серое платье, закрывающее ее от шеи до самых ступней, а голову прикрывал белый чепец. Когда она поставила поднос на пол, мне стало видно ее лицо. Заметив выбившуюся у нее из-под головного убора непослушную прядь волос, я удивленно распахнул глаза. Рыжая. Ярко рыжая. У девушки были ярко-голубые глаза; щеки и нос усыпаны веснушками.

«Я ее знаю…»

«Фиби»

Фиби расположила на полу поднос с едой. Она всячески избегала моего взгляда. Изо дня в день мне приносили еду только две женщины, они же промывали мне раны. Фиби никогда раньше ко мне не приходила.

Лицо Фиби ничего не выражало. Не сказав мне ни слова и даже на меня не взглянув, она встала и вышла из комнаты.

Мое сердце забилось быстрее. К моей камере приблизился человек, с которым я общался ранее… сердце замедлилось, потом сжалось. Она никогда не поверит, что я настоящий Каин.

Её запрограммировали верить всему, что говорит ей Пророк.

Это бессмысленно.

Я остался совсем один.

Сделав над собой усилие, я поднялся в сидячее положение, и стиснул зубы, почувствовав, как от напряжения у меня задрожали конечности. Своими опухшими глазами я оглядел содержимое подноса: овощной бульон, кусок хлеба и стакан воды. Сперва я потянулся к воде, с рекордной быстротой опрокинув в себя прохладную жидкость. Я ахнул, затаив дыхание от облегчения. Не обращая внимания на дрожь в руках, я зачерпнул ложкой бульон и поднес ее к губам. Саднящая плоть запылала от боли, когда по поврежденной коже потекла теплая соленая жидкость. Но когда еда попала в мой пустой желудок, я закрыл глаза.

Фиби вернулась с тазом и тряпкой. Встав рядом со мной на колени, она начала смывать с меня кровь. Не произнося ни звука, она методично оттирала мою кожу. Всё это время я за ней наблюдал. Она низко наклонила голову, избегая моего взгляда. Когда мы виделись с ней в последний раз, она выглядела иначе. Ее платье стало еще скромнее. Кожа совсем бледной. Я украдкой покосился на ее щеку, на то, что напоминало заживающий синяк. Сквозь стоящую у меня перед глазами пелену, мне было трудно как следует разглядеть.

Рука Фиби скользнула к моим волосам. Кое-где они присохли к щекам, остальные длинные, спутанные пряди липли к моей груди, закрывая моё лицо. Борода у меня сильно отросла, и тоже вся спуталась. Я не видел своего отражения более пяти недель, но знал, что меня будет сложно узнать.

Она переключилась на мои руки. Я заметил, как она напряглась, смыв с моей кожи грязь и кровь. Ее реакция была еле уловимой, но я все равно ее почувствовал. На руках медленно проступали татуировки — напоминание о времени, проведённом с Палачами. С замиранием сердца я ждал, что она скажет. Как Пророк, я должен был носить тунику, закрывающую всё мое тело. Мои люди не догадывались, что у меня есть татуировки. Но Фиби знала каждый сантиметр тела Иуды, его чистой кожи…

Ее брови поползли к переносице, но она продолжила работу. Смыв с меня всю грязь, Фиби встала на ноги и, подхватив таз и тряпку, быстро покинула камеру.

Я поник всем телом, почувствовав сокрушительное поражение.

В небе снова прогремел гром, надвигалась новая волна сильной грозы. Опустившись на пол, я закрыл глаза и постарался уснуть. Я знал, что у меня всего несколько часов до того, как сюда снова придут последователи-охранники и подвергнут меня наказанию.

Я прижался щекой к жёсткому каменному полу, и меня окутала темнота.

Может, мне повезёт, и я больше не проснусь.



ГЛАВА ВТОРАЯ



Хармони

Самолет подбросило вверх, затем вниз, и я ухватилась за край сиденья. Брат Стефан сказал мне, что это называется турбулентностью. От странного ощущения полета, меня замутило, и я крепко зажмурила глаза.

— Хармони, ты в порядке? — донесся до меня ласковый голос сестры Руфи, и мою руку накрыла её теплая ладонь.

— Это… это так странно, — открыв глаза, ответила я.

Сестра Руфь с беспокойством смотрела на меня.

— Согласна. Сколько ни летаю, а все равно никак не привыкну.

Она ободряюще мне улыбнулась. Я обернулась на брата Стефана. Он смотрел вперед, глядя куда-то в пустоту. Затем повернулся ко мне и одарил меня натянутой улыбкой.