Пленник

Она смотрит удивленно.

– В смысле?

Я набиваю рот салатом. Черт, действительно безупречно. Приносят и разливают по бокалам шампанское. Чокаться со мной Аида не стала. Пьет залпом.

– Тебе чего от меня надо? – спрашивает девушка.

– Собственно, тебя и надо, – говорю я. – Ты приносишь мне удачу.

– Чего? И какую удачу я тебе принесла?

– Это долгая история.

Она не настаивает, чтобы я рассказал. Раздумывает, что все это значит.

– Хорошо, – говорит Аида. – Еще вопрос: ты куда делся той ночью? Я как дура тебя по всей квартире искала. Думала у тебя такой бзик, типа, спрятаться. Ну я же пьяная еще была. Реально, полчаса бродила туда-сюда.

Я засмеялся.

– Извини, – говорю. – Я женат.

– Это я поняла. Но ты же сам…

– Ничего я не сам. Я думал…

– Да брось ты свои отговорки.

– Это не отговорки.

– Окей. Сегодня мы тоже в прятки будем играть?

Она опустошает второй бокал.

– Молчишь?

Она по-мужски хватает меня за ворот рубахи, встряхивает. Приборы на столе бьют чечетку.

– А расскажи мне, друг мой, о чем будет твоя книга? Мне очень интересно узнать.

Я мягко пытаюсь выбраться из ее хватки. На нас оборачиваются.

– Я еще не знаю. Но обещаю, что тебе найдется в ней место.

Она тянется ко мне губами…





Глава пятнадцатая




У меня вопрос. Наверное, Горазд, он обращен к тебе. А с какой радости мне быть откровенным? Почему я должен выкладывать все как на духу? Ты, видимо, думаешь, что если жить мне осталось пару дней или того меньше, то меня потянет исповедаться. Что ж, ты недалек от истины, но проблема в том, что никакая это не исповедь, а форменный допрос с пристрастием, я бы даже сказал, пытка. Да, никто не тянет меня за язык, но мы оба понимаем, что эта, с позволения сказать, книга – мой единственный шанс оправдаться перед Лидой, человечеством и самим собой. Поэтому я не могу молчать. Мне нужно написать хоть что-то в свою защиту. Но есть одно “но”.

Ты редактор. Ты прочтешь это первым и решишь, что со всем этим стоит делать. Вряд ли ты опубликуешь книгу в ее первозданном виде, и дело не в опечатках, а в том, что я выдал в эфир всю твою подноготную. Но этот текст подвластен тебе, а не мне. Боюсь представить, как ты изуродуешь его после того, как меня не станет. Вымарать со страниц свое имя, поменять нас местами, выставить меня негодяем, изменником или неудачником – это лишь малая часть роскоши, доступной тебе здесь и сейчас.

И если честно, я никак не возьму в толк: почему бы тебе самому не написать эту книгу? У меня есть догадка на этот счет: ты бездарь. Точнее, в кое-каком таланте тебе не откажешь, но этот талант противен человеческой природе: ты мастер принуждения. Ты делаешь все, чтобы другие исполняли твои требования. Этот процесс сопровождается ломкой границ и убеждений, но тебе на это плевать. Такова природа твоего извращенного удовлетворения: чтобы прочие соглашались с твоими желаниями.

Я не питаю иллюзий: все, что я напишу, будет использовано против меня. Честной игры мне не видать. И если только ты сам этого не захочешь, мне не суждено обличить тебя в твоих злодействах. Но помнишь, что сказал гранд? Незаменимая книга та, которую написал ты сам. С истиной то же самое. Вырванная с корнем из текста, будто молочный зуб из розовой десны, выщипанная, словно межбровные волоски, самым внимательным редактором-аккуратистом, выжженная, как земля под гектолитрами напалма (гектолитр – это одна сотая литра, стыд-то какой, – примечание редактора), стертая до пустого блеска, – она все равно остается истиной. Я про тебя все знаю, Горазд. Хоть поперек меня разрежь. Я-то все знаю.

К примеру, ты думаешь, я не догадался про Аиду? Нет, разумеется, в состоянии игристого опьянения я и думать не мог, что Аида – твой агент, но сейчас по здравому размышлению, я понимаю, что иначе и быть не могло. Мне стоило обратить внимание на вашу кодовую фразу: “Молчание – знак согласия”. И понять, что там, где двое, третий между ними – Горазд Знатный. Она была первой ласточкой, отправленной в мой стан. Пробным камнем. Трассирующим снарядом. И уж не она ли расхаживала на каблуках за дверью? Эта роль удается ей блестяще – возбуждать любопытство и дарить надежду. Пять из пяти.

Но это все детали. Я хочу, чтобы ты понял: это не твоя книга. Даже если ты поставишь на обложке свое имя, изменишь название, перепишешь концовку или спрячешь рукопись в сейф, она все равно не будет принадлежать тебе.

Мне бы на твоем месте было обидно.





Глава шестнадцатая





Итак, у меня есть деньги, любовница (хоть и декоративная), осталось обзавестись известностью. Тут и подвернулась эта история с самоубийцей. Технически он не был самоубийцей, ибо самоубийца – это тот, кто довел свое самоубийственное намерение до конца (можно ли сказать “воплотил в жизнь”?). А для этого персонажа история закончилась далеко не трагически. В отличие от меня.

Но давайте по порядку. С какого-то времени у меня появляется привычка совершать долгие вечерние променады. Мне кажется, что это подходящий способ обдумать содержание новой книги, но на самом-то деле я размышляю, как бы мне потратить деньги. Выясняется, это непросто, особенно когда денег так много. Я купил дорогущий тур в экзотическую страну для нас с Лидой, полностью обновил гардероб и присматриваюсь к нескольким квартирам в Москва-сити (вложение в недвижимость – удел тех, кто не представляет, как распорядиться богатством), но на этом фантазия иссякает.

В тот вечер я наматываю круги в центре города и усиленно думаю вот над чем: а что если издать новый тираж “Антитезы” за свои деньги? Устроить промо-акцию, запартнериться с “Бестселлером”, нанять лидеров мнений, чтобы они в своих бложиках восхваляли мое творение?.. Но я чувствую: ничего не выйдет. В смысле, почему бы и нет, но я не верю в “Антитезу”. Такое бывает: у романа выходит срок психологической годности, ты просто не в состоянии допустить, что он на что-то сгодится. Когда-то “Антитеза” была частью моей жизни, но книга подвела меня: она плохо продавалась, долгие месяцы, проведенные за ее написанием были потрачены впустую. Если текст способен предать, то это было предательство.

Поэтому тратить деньги на воскрешение “Антитезы” я бы не стал. Но что тогда? Мне хотелось совместить внезапную платежеспособность со своим творческим началом. Писательский стартап? Поэтический конкурс? Литературный журнал? Ты же собирался книгу написать, напоминаю я себе.

И в этот момент передо мной в полный рост встает готовый сюжет. Сюжет так себе, но лучше, чем ничего. Я иду по дамбе, понурив голову, мимо, грохоча поджилками, несутся автомобили. Под мостом залегает слякотный лог. Сквозь грохот машин и собственных мыслей я слышу чей-то голос поднимаю глаза и вижу, что на парапете дамбы, будто канатоходец, балансирует молодой парень в одной футболке. Эта деталь сначала поражает меня больше всего: на улице неуютная осень, ветер такой силы, что хоть поднимай паруса, а он щеголяет в футболке.

– Не подходите! – кричит он.

Я останавливаюсь, но все равно не понимаю, чего он хочет.

– Не пытайтесь меня спасти! – кричит он.

У меня чувство, что я единственный, кто его видит: ни у кого из автомобилистов эта сцена не вызывает удивления. Парень выкрикивает еще что-то, но из-за проехавшего мимо автобуса я его не слышу. Я делаю несколько шагов в его направлении.

– Что? Что вы сказали?

Он делает руками жест, будто прогоняет мошкару. Грозит мне кулаком и тычет пальцем в пропасть. Суицидник, наконец-то доходит до меня. Вся ситуация вызывает пока что только интерес. Я будто оказываюсь в уединенном кинозале, где крутят не самую эффектную, но интригующую ленту о человеке, который собирается свести счеты с жизнью. Я жду развития сюжета. Парень между тем бездействует. Он изредка поглядывает в мою сторону, проверяя следую ли я его строгим инструкциям. В основном он созерцает траекторию, по которой отправится в слякотный лог. Он напоминает бильярдиста, что запланировал сложный удар с отскоками от трех стенок.

Тут я понимаю, что мне стоит вмешаться. Почему? Потому что я просто не хочу запомнить на всю жизнь, как человек при мне лишил себя жизни. Как сиганул в пике и расшиб себе голову. Кроме того, возникнут сопутствующие тяготы: объяснения с полицией, бессонница, бунтующая совесть. Ну их к черту.

Я оглядываюсь по сторонам. На дамбе, кроме меня, ни одного пешехода. На водителей, я так понимаю, надеяться бесполезно. И что прикажете делать? Силой стащить его с парапета? Да, окей, но успею ли я схватить его до того, как он прыгнет?

– Эй! – кричу я. – Как тебя зовут?

Он оборачивается на мой голос и глядит недовольно, будто ответ на вопрос потребует долгого и утомительного объяснения.

– Андрей.

Если вдруг зовут Андрей, раздевайся, не робей, лезет мне в голову идиотская рифма из детства.

– Меня тоже, – говорю я, но не уточняю, что только сегодня.

Я где-то слышал, что представиться тезкой – фирменный прием манипуляторов и мошенников. Испытаем.

– И я знаю, каково это.

– Каково что? – подозрительно прищуривается Андрей.

Каково носить это идиотское имя. Ветер надувает его футболку парашютом. Жаль, что этот парашют его не спасет.

– Потерять смысл. Знаю, каково это – потерять смысл.

– Мне насрать на смысл, – говорит он. – Мне жрать нечего. Мне жить не на что.

Я начинаю подозревать в нем халявщика, который таким путем зарабатывает деньги на жалостливых зеваках. Ну, я в принципе не против. Мне нужно на другую сторону дамбы. И если можно обойтись скромным взносом и больше не торчать на ветру, то окей.

– Если дело только в деньгах, то я мог бы…

– Что ты мог бы? – он неожиданно выходит из себя. Мне кажется, что сейчас он слезет с ограждения и пойдет бить мне рожу. – Что ты мог бы?

– Помочь, – нейтрально говорю я.

– Конечно, ты можешь помочь, – злится Андрей. – Только какой с этого толк? Допустим, сегодня я наемся и найду место, где переночевать, а потом? Что потом? Я тебе скажу: потом – то же самое. Изо дня в день. Жить в окружении тех, кто может тебе чем-то помочь и при этом быть не в состоянии помочь самому себе. Вот что страшно. Вот почему я здесь.

Я внутренне присвистываю. Все хуже, чем я думал.

– А что случилось? – пытаюсь я завести душевную беседу.

– С работы уволили, – говорит он, – стой, где стоишь! – вдруг начинает орать Андрей.

Я оборачиваюсь и вижу, что в нескольких метрах от нас остановилась “Газель” неопределенного цвета и моргает аварийкой. Из “Газели” выбирается высоченный и худой, словно жук-палочник, дядька. Он явно собирается подключиться к нашему мероприятию. С одной стороны, я рад, что у меня нашелся помощник, с другой, понимаю, что чем больше таких спасателей, тем сильнее нервничает самоубийца. Он только планирует им стать, поправляю я себя.

– Не подходи! – орет Андрей газелисту.

Я оборачиваюсь к водителю, прикладываю палец к губам и показываю ему большой палец. Он кивает, остается стоять возле открытой двери.

– Все нормально, – говорю я Андрею. – Не обращай внимания.