Планировщики

– Вы, господин, без нужды в чужие дела суетесь. Давайте не о собаке думать, а о наших с вами делах беспокоиться. Сейчас наша судьба складывается так, что не до переживаний о псинах, – с чувством сказал Мохнатый.

Закрыв молнию, Рэсэн на мгновение замер. И правда, почему он убил пса? В полной растерянности пес стоял подле лежавшего на земле старика. Рэсэн, в спину которого светило солнце, смотрел на собаку. А старый пес смотрел на него. В помутневших карих глазах немало пожившего пса отражалось солнце. Пес не зарычал на Рэсэна, не набросился. Он лишь удивлялся неподвижности хозяина. Рэсэн все смотрел на собаку, слишком она стара, чтобы привыкать к новой жизни. Оседлав верхушку горы, осеннее солнце заливало нежным светом мир вокруг.

– Теперь в этом тихом прекрасном лесу нет того, кто станет кормить тебя. И ты слишком старый, чтобы рыскать по сопкам в поисках еды. Понимаешь, о чем я?

Пес лишь растерянно смотрел на человека грустными глазами. Рэсэн потрепал старого пса по холке. Вскинул винтовку и выстрелил ему в голову.

– Старик, а такой тяжелый, – пропыхтел Мохнатый, пытаясь приподнять мешок.

– Говорю же, собака это. Старик в другом мешке, – раздраженно сказал Рэсэн.

Мохнатый помотал головой, признавая, что вечно он все путает.

– А, ну и тяжела скотина эта мудистая!

Погрузив мешок в тележку, Мохнатый привычно осмотрелся вокруг. В два часа ночи окрестности крематория были погружены в тишину. Если подумать, то по-другому и быть не могло. Никто не заявляется в ночи кремировать своего питомца.

Перегрузив мешки с трупами в печь, Мохнатый открыл газовый клапан, поджег. Как только огонь ворвался в камеру, черные полиэтиленовые мешки в одну секунду скукожились, точно старая кожа слезла со змеи. Полиэтилен расплавился, открыв тела старика и собаки. Старик лежал на спине, а собака, примостившись рядом, положила голову на живот хозяина. Жар заполнил камеру, сухожилия натянулись, и тела дернулись. От этой картины – старик словно пытался за что-то ухватиться в этом мире – всколыхнулась в Рэсэне какая-то внезапная жалость. Однако тут же исчезла. Через два часа от старика останется лишь пыль. А пыль в этом мире есть только пыль.

Рэсэн безучастно смотрел на скрюченный труп старика. Во времена, когда страной правили военные, старик был генералом. Составлял для властей расстрельные списки, а затем являлся в библиотеку к Еноту и на деньги налогоплательщиков заказывал убийства политиков. А сейчас и сам угодил в этот список. Иначе и быть не могло. Хорошие времена рано или поздно, но заканчиваются, и ради самосохранения слабеющая власть вынуждена избавляться от потенциальной угрозы, пусть даже эфемерной. Потому что однажды время опишет круг и ударит в незащищенное место.

Когда Рэсэну было одиннадцать, в Собачьей библиотеке появился старик в военной форме. Мундир его производил впечатление. Подойдя к мальчику, старик спросил:

– Что читаешь?

– Софокла.

– Интересно?

– У меня нет отца, поэтому мне некого попросить разъяснить.

– А где твой отец?

– В мусорном ящике у женского монастыря.

Генерал, на фуражке которого сверкали две звезды, улыбнулся и потрепал Рэсэна по голове. С того дня прошло более двадцати лет. Мальчик все помнил, а вот старик вряд ли сохранил в памяти ту мимолетную встречу с мальчиком, читающим Софокла.

Рэсэн достал сигарету. Мохнатый поднес ему огонь и закурил сам. Вместе с табачным дымом Мохнатый выдал свист. Вышел вперевалку из крематория, чтобы еще раз проверить, нет ли кого поблизости. Рэсэн все смотрел на трупы старика и собаки, соединившиеся в огне в одну горящую груду костей.

Многие из тупоголовых заблуждаются, думая, что совершили идеальное убийство, если самолично сожгли труп. Прихватив канистру бензина, едут они на безлюдный пустырь. Однако, вопреки ожиданию, мертвое тело не желает сгорать дотла. Если поджечь мертвеца, на пустыре останется огромный кусок горелого мяса, распространяющий вокруг себя зловоние. И по этому куску мяса криминалисты, изучив зубы и кости, смогут определить возраст, пол, рост, внешность сожженного человека. Чтобы уничтожить труп без следа, нужно поместить его в герметичную печь и более двух часов сжигать при температуре выше тысячи трехсот градусов. А такой температуры достичь можно лишь в печи крематория, в печи для обжига керамики, для производства древесного угля или в металлургической домне. Вот поэтому Мохнатый со своим крематорием для домашних животных и процветает. После сжигания оставшиеся кости нужно раздробить на мелкие осколки. Всего по трем частям тазобедренной кости криминалисты способны определить возраст, пол, рост, а то и способ убийства. Кроме того, нужно разобраться с пеплом и зубами. Из измельченных в пудру костей можно добыть достаточно сведений, дающих ключ к разгадке, а зубы даже пройдя огонь сохраняют информацию о человеке. Зубы следует разбить молотком и для спокойствия растолочь в пыль. Только в таком случае будет невозможно узнать об этой смерти.

Рэсэн достал новую сигарету, закурил и посмотрел на часы. Десять минут третьего. С делами покончит и вернется домой лишь под утро. Шею и плечи вдруг свело от усталости. Ночь в дороге, ночь в доме старика и ночь на предприятии Мохнатого. Третью ночь он проводит не дома. У кошек, наверное, закончился весь корм… Рэсэн подумал о двух сиамских кошках, сидящих голодными в темной комнате… Одной он дал имя Пюпитр, а второй – Лампа. Удивительно, но животные соответствовали данным им именам. Пюпитр обожала играть с листами бумаги, а Лампа, любившая смотреть в окно, всегда сидела на подоконнике, слегка вытянув шею и силуэтом напоминая настольную лампу.

Вернулся Мохнатый – с бутылкой водки и котелком картошки, сваренной в мундире. Он протянул картофелину Рэсэну. Надо же – снова картошка. Дар старика – шесть картофелин – все еще лежит в машине. Рэсэн был голоден, но отказался.

– Не хочешь? Картошка аж из провинции Канвондо, вкуснятина.

Мохнатый мотнул головой, не понимая, как можно отказываться от подобного деликатеса, и запихал в рот картофелину целиком. Прожевав, вылил в себя половину небольшой бутылки.

– Недавно сжег директора Кима, – сообщил он, довольно отирая рот.

– Директора Кима из Пхучжу?

– Его самого, из Артели мясников.

– Чьих рук дело?

– Вроде как Тухо с вьетнамскими парнями провернул все. В последнее время на вьетнамцев ух какой спрос. Уж больно дешевы, собаки. Да если бы только на вьетнамцев. И китайцы при делах. И перебежчики из Северной Кореи, и выпускники школ спецназа, даже филиппинцы не скучают. Представляешь, иные берут всего пятьсот тысяч[2] вон за то, чтобы убить человека. Нынче киллеру – ссаки блошиные цена. Вот все и стараются как могут. А что до директора Кима, так я, глядючи, как этот господин гундливый выебывается, давно уже думал, что недолго ему осталось.

Рэсэн выпустил длинную струю дыма. Мохнатому нет резона переживать за киллеров, получающих ссаки блошиные в качестве гонорара. Неважно, кто убивает, вьетнамцы или филиппинцы, – чем больше трупов, тем ему выгоднее. Просто болтает, и настроение ему Рэсэн не собирался портить. Мохнатый сжевал еще одну картошку, глотнул водки. Потом заговорил снова:

– А знаешь, тут одно необычное дело замутузилось. После того как тело директора Кима сгорело, я вдруг глянь, а в пепле блестит чевой-то, бусинки какие-то. Думаю, что там за мутотень такая? Глянул, а это рингселы[3]. Бусинок этих размером с соевое зернышко я нашел аж тринадцать штук, представляешь?

– Ну что за чушь! С чего бы вдруг из тела директора Кима вышли рингселы? – Рэсэн и не подумал скрыть недоверие.

– Да я зуб даю! Показать? – Лицо Мохнатого налилось обидой.

– Не надо. – Рэсэн махнул рукой – мол, надоела ему болтовня.

– Говорю ж, правда взаправдашняя. И мне не верилось. Помнишь, какая кликуха была у этого господина? Директор Окей. Потому как он все без разбору греб себе под жопу. Уж как он хапал все, что видел, как из кожи лез вон, лишь бы выгоды не упустить! Так и кончил. Но как из этого гнилого тела могут выйти рингселы, как… Мать твою до селезенок! Да еще целых тринадцать штук! Я-то думал, что рингселы выходят из человека достойного, постигшего истину, подавившего желания, воздержанного во всем. А тут получается, что эти бусинки – просто как счастливый лотерейный билет.

– Это и в самом деле рингселы? – спросил Рэсэн недоверчиво.


– Говорю ж, самые что ни на есть взаправдашние! – закричал Мохнатый и передернул мощными плечами для пущей убедительности. – Я показал их монаху Хечхо из монастыря Вольчонам, так он долго-долго рассматривал, стоял и смотрел, вот так заложив руки за спину. А потом, видно, жадность его обуяла, говорит – а продай мне.

– Зачем монаху Хечхо понадобились рингселы директора Кима?

– А потому что пиздоглист этот до девок слабость имеет, в азартные игры не дурак деньги все спустить, а уж водку жрет кажный день так, что за ушами трещит. Да к тому же и жаден не в меру, поганец мухоебистый. И вечно беспокоится, что люди будут шептаться, если после его кремации рингселов не найдут. А так бы он их заглотил перед смертью, и после его сожжения с десяток бусинок в пепле гарантированы, ловко, да?

Рэсэн рассмеялся. Мохнатый запихал в рот картофелину и запил водкой. Видно было, что ему неловко есть в одиночку, он снова протянул картошку Рэсэну. Тот смотрел на картофелину в мясистой ладони Мохнатого, и вдруг ему вспомнились и цветы, и старый пес, и мясо кабана на вертеле в камине, и картошка, укрытая золой, и рассказы старика. Поскольку пришел дорогой гость, то и ты, картошечка, должна хорошо испечься, чтобы гостю вкусно было. В ушах зазвучал монотонный тихий голос старика. Рэсэн подумал, что это от одиночества старик разговаривал со всем, что его окружало. Так же одинока жизнь зимних деревьев, которые стряхнули с себя все листья, и остались у них только голые ветки, похожие на сетку кровеносных сосудов в организме человека.

Мохнатый все еще протягивал ему картофелину. Неожиданно Рэсэн ощутил зверский голод, он взял картошку и откусил. Он жевал и молча смотрел на огонь в печи. В тлеющих, подернутых дымом костях уже нельзя было различить, кому они принадлежат, старику или собаке.

– Ну что, вкуснятина?

– Вкуснятина, – согласился Рэсэн.

– Да, кстати. А чего так дорого-то в университете учиться? Ты знаешь, моя старшенькая в университет поступила. Учеба и жилье для нее, комната отдельная, мне в пять трупов вышли. Но где взять-то пять трупов в наши дни? То ли ситуация в экономике такая, что убивать стали меньше, то ли мир в праведность впадает, уж не знаю. И в самом деле, жизнь сейчас совсем не та, что в старые добрые времена. И как в этих условиях выживать таким, как я?

Мохнатый скривился, показывая, как тошно ему от этого впавшего в праведность мира.

– Подумай о своих дочерях-красавицах и прямо с сегодняшнего дня начни жить честно. Зарабатывай кремацией исключительно животных.

– Видишь ли, на животине-то особо не зажируешь. Прежде чем засунуть дохляка в печку, его взвешивают, и деньги платят за вес. А все эти зверушки такие мелкие, смех один. Да чего там говорить! Из прибыли надо вычесть плату за газ, налоги, выложить деньги за электричество, одно, другое, третье, и что остается? Хотел бы я жить в такое время, когда люди будут держать жирафов или слонов. Вот тогда я точно богачом заделаюсь.

Мохнатый встряхнул бутылку и вылил в рот остатки водки. Потянулся. На лице его было написано, насколько опротивела ему такая жизнь.

– Может, продать? – спросил он неожиданно.

– Что продать?

– Забыл, что ли? Да рингселы директора Кима.

– Ну и продай. Что толку держать их, – ответил Рэсэн раздраженно.

– Этот проныра дает триста тысяч вон, но у меня такое ощущение, что зря я с ним связываюсь. Пусть эти бусинки вышли из тела Кима, грязного, как говенная половая тряпка, но все равно – это не просто камешки какие-то, а что-то такое священное.

– Да какое там священное. Ерунда все это, – сказал Рэсэн.

– Может, пятьсот стребовать с ханыги?

Рэсэн не ответил. Он устал, и настроение не располагало к обмену шутками. Он молча смотрел на огонь, а Мохнатый, конфузливо повертев в руках пустую бутылку, направился за следующей.

Из трубы поднимался белый дым. Каждый раз, когда здесь сжигался труп, Рэсэна посещали несуразные мысли о душах убитых, которые, задыхаясь от дыма, вылетают через эту трубу. Много убийц сгорело в этой печи. Это их братская, всеми забытая могила. Здесь обратились в пепел убийцы, совершившие ошибку, убийцы, попавшие под прицел полиции, вышедшие в тираж убийцы, а также убийцы, сами почему-то угодившие в список приговоренных к смерти.

Для планировщиков убийств наемники, устраняющие политических деятелей, сродни одноразовым батарейкам. И в самом деле, зачем им нужны престарелые киллеры? Для планировщиков убийцы-пенсионеры – своего рода набухшая мозоль, досадливая неприятность, хранители опасной информации, источники улик. Так что все закономерно. В этом мире никого не волнует судьба одноразовых батареек, из которых утекло электричество.

В этом крематории Рэсэн сжег своего старого друга Чу. Тот был старше его на восемь лет, но они ладили между собой. С того дня, когда он сжег друга, Рэсэн почувствовал, что в его жизни что-то начало меняться. Вдруг в один прекрасный день привычные вещи стали казаться ему незнакомыми. Вот его стол, на нем ваза, водительские права. Но ощущение, будто он видит их впервые. Это чувство отчужденности было очень неожиданным. Однажды он даже попробовал разыскать мужчину, настоящего владельца водительских прав, которыми он пользовался. Соседи рассказали, что этот человек пропал восемь лет назад, – добросердечный отец троих детей, порядочный, на жизнь зарабатывал честным трудом, высококлассный сварщик. Должно быть, по какой-то причине и он угодил в список смертников. Может, труп этого добросердечного сварщика закопан в лесу или, замурованный в бочке, покоится на дне глубокого моря. А может, его сожгли в крематории Мохнатого, кто знает. Прошло уже восемь лет, однако семья все еще ждала пропавшего отца. Возвращаясь домой, Рэсэн издевался над собой: “Вот почему твоя машина до сих пор перевозит трупы”. Пришло ощущение, что он сам живет как труп, что он превратился в зомби. Крайне непривычное чувство.

Чу не стало два года назад. Он был наемным убийцей, как и Рэсэн. Однако, в отличие от него, не входил ни в какую организацию и выполнял работу, скитаясь по разным местам. Есть у мафиози такая поговорка: самый опасный враг – это идиот, страха не ведающий. Человек, думающий, что ему терять нечего; человек, не желающий людям ничего дурного, ничего не требующий для себя; человек, чьи поступки невозможно предугадать; человек, тихо живущий по своим странным правилам и твердым убеждениям, в которые трудно поверить и которые еще труднее понять, – такой человек даже перед самой могущественной силой не испытывает никакого страха. Чу был именно таким.

Ввязавшись в противостояние с человеком, думающим, что ему нечего терять, рискуешь огрести немало проблем. И наоборот – с теми, кто боится что-то потерять, справиться легко. Такие люди – самый лакомый кусочек для планировщиков убийств. Их конец ясен как день. Они умирают, до самого своего последнего момента не желая признать, что не смогут удержать в своих руках нажитое. Чу отличался от всех. Он словно доказывал всем, что если нет у него никаких желаний, то мир, даже обладая огромной, неистовой силой, не справится с ним. Человеком он был жестким, но работу выполнял аккуратно, без каких-либо последствий, поэтому Старый Енот часто поручал ему сложные дела. Он хотел, чтобы Чу работал только на Библиотеку.

– Даже лев, покинувший свой прайд, становится добычей бездомных собак, – сказал как-то Старый Енот.

Чу бросил на старика насмешливый взгляд и ответил:

– Да я-то что? Я не собираюсь жить так долго, трясясь от страха, как вы.

Таким он был человеком.

Не входя ни в одну из группировок, Чу тем не менее трудился убийцей уже двадцать лет. Двадцать лет он выполнял грязную работу, не вникая, кто стоит за заказом – власти, корпорации или мелкие подрядчики из Артели мясников. Для киллера он продержался долго: двадцать лет – изрядный срок.

Однако четыре года назад заводная пружина Чу дала сбой. Никто не знает, почему так получилось. И даже сам Чу признался Рэсэну, что он не понимает, отчего механизм, работавший без отдыха целых двадцать лет, вдруг в одночасье вышел из строя. Чу вернулся с очередного дела, оставив в живых заказанную женщину. Это была дорогая проститутка, двадцати одного года. А вскоре газеты сообщили о самоубийстве члена парламента К., который бросился вниз с крыши, – он оказался в безвыходной ситуации из-за обвинений в коррупции и сплетен о сексуальных домогательствах к школьницам. Сомнительно, чтобы столь низкий тип, любитель малолеток, покончил с собой из соображений чести, давным-давно уже обратившейся в половую тряпку. Разумеется, планировщики первым делом подумали о Чу. А тот не собирался на этом останавливаться, он вознамерился отыскать и убить планировщиков, готовивших убийство проститутки. Однако поиски его ни к чему не привели. Не только Чу, но вообще никто во всем свете не смог вычислить планировщиков, а уж тем более подобраться к ним. В то время Чу был уже в бегах. К тому же планировщиков заботил не только контроль над убийствами, прежде всего они стремились сами остаться в тени, заготовив пути отступления на случай провала.

Мир планировщиков убийств – это огромный картель. Устранить Чу они решили вовсе не потому, что в них вдруг взбрыкнуло попранное достоинство. На этом дне таких понятий, как достоинство и самоуважение, попросту не существует. Убить Чу решили ради будущих клиентов – ради потребителя. Как и в прочих сообществах, в мире планировщиков есть свои правила и представления о дисциплине. Если правила нарушаются, то рушится рынок, а если рушится рынок, то потребители исчезают. Это должен был знать и Чу. Задумав спасти ту женщину, он этим совершил самоубийство. И все же Чу обменял свою жизнь на жизнь женщины легкого поведения, родившейся под несчастливой звездой.



Не прошло и двух месяцев, как сыскари из Артели мясников обнаружили женщину, которую Чу пожалел. Она пряталась в маленьком портовом городке. Прежде дорогая проститутка, принимавшая очень важных персон в люксах фешенебельных отелей, теперь она обслуживала матросню в вонючих номерах дешевых клоповников у порта. Если бы она не вышла на промысел на улице красных фонарей, а тихо укрылась бы себе на каком-нибудь заводе или фабрике, то, возможно, ищейкам понадобилось бы больше времени на ее поиски. Но нашли они ее быстро, в самом грязном и вонючем месте, какое только можно вообразить. Должно быть, у нее закончились деньги. Покидая Сеул, она не смогла ничего взять с собой, поэтому и одежда, и жилье вряд ли отвечали ее запросам. К тому же была зима. Если человек страдает от холода и голода, то страх его перед абстрактной угрозой притупляется. Наверное, ее посещали мысли о том, что какая разница, где умереть, здесь или там. После всего этого стоит ли говорить о ее неразумности. Ей вряд ли нравилось жить в провинциальном портовом городишке, работать дешевой проституткой, отсасывать пьяным матросам. Однако какой у нее был выбор? Достаточно было взглянуть на ее руки, чтобы все понять. Руки у нее были изящные, тонкие, красивые. Обладательница таких рук и вообразить-то не могла, каково это – по десять часов подряд закручивать ими винты, что движутся на бесконечной ленте конвейера, или в зимнем море вылавливать морскую капусту и сортировать устриц. Появись она на свет в благополучной во всех отношениях семье, наверняка стала бы пианисткой. Но родилась эта женщина в семье так себе и с пятнадцати лет зарабатывала на жизнь проституцией.

О том, что на улице красных фонарей никто долго не выдерживает, она наверняка знала. И все же вышла на нее. Нам не дано покинуть землю, на которой оставлены следы наших ног, пусть земля эта – грязь и мерзость. Кто-то не способен сбежать от нее из-за бедности или работы, которая кормит. Другие же… Мы возвращаемся в родные грязь и мерзость, ибо они привычны нам, они наша плоть и кровь. Ибо мерзость и грязь куда менее страшны, чем неведомый мир и одиночество, внутри и снаружи.



Когда поступил новый заказ от планировщика, Старый Енот вызвал в библиотеку Рэсэна. Войдя в кабинет, Рэсэн увидел, что старик изучает какие-то бумаги. Очевидно, то была информация для очередного убийства: фотография, адрес, вес объекта, сведения о работе, увлечениях и людях, с кем объект поддерживал связь. А кроме того, указания, каким именно способом умертвить или воздействовать на объект, если понадобится выбить из него какую-то информацию.

– Всего тридцать восемь килограммов. Сломай ей шею. Работа легкая, как на лягушку наступить. И такое дело заказом называют и деньги платят.