Отшельник

Я отрицательно качала головой. А у самой шумело в ушах.

— Бред какой-то.

— Ты сходи-сходи. Бред или нет — анализ покажет. Я троих выносила, я точно знаю этот поплывший взгляд, это давление и обмороки по утрам. От крови не тошнит, м? Меня выворачивало на фиг. Особенно когда Ваньку носила.

Я даже верить в это не хотела, и когда вошла в кабинет Алевтины Ивановны и попросила тестовую полоску, мне казалось, что я совершаю какие-то абстрактные телодвижения, и это вообще не про меня и не обо мне. Увиденные на тесте две полоски повергли в состояние шока. Я села на стул в кабинете гинеколога, отвечая на ее вопросы и словно зомби глядя то на экран маленького телевизора, то на руки врача, нервно подрагивающие, с шариковой ручкой, зажатой между пальцами.

— Я думаю, что беременность у нас примерно восемь неделек. Завтра отправлю тебя к нашей узистке, она посмотрит и даст более точную информацию. После УЗИ снова ко мне придешь, я дам направление на анализы. Что ж ты молчишь, Надюшка? Кто у нас счастливый отец, м?

В этот момент я подняла взгляд на телевизор и стиснула руки в кулаки. Увидела ЕГО лицо крупным планом. Не слыша, что именно говорит диктор новостей. А потом уже издалека камера выхватывает, как Огинский выходит из машины с той… с блондинкой, чей отец и муж… тогда на вечеринке.

«Я слышала, дочка Неверова как-то была его любовницей. Кажется, пыталась выбить инвестиции для своего мужа. В итоге инвестиций не получила, но член Огинского попробовала. Какой же он любовник, оооох».

Кажется, я рассмеялась в ответ на вопрос Алевтины Ивановны — потому что так называемого отца как раз показывали с очередной шлюхой. Я даже не слышала, что мне говорит врач, вышла шатаясь из ее кабинета и не отпрашиваясь пошла домой. Всю дорогу у меня перед глазами мельтешили две полоски и внутри такой хаос поднимался, что, казалось, с ума схожу. Казалось, я от боли сейчас взвою. Зашла домой, в обуви прошла в ванную, выхватила из шкафчика ножницы, ими принялась кромсать свои волосы. С какой-то одержимой хаотичностью, кусая губы до крови и захлебываясь слезами.

— Ненавижу! Будь ты проклят… как же я тебя ненавижу! Ненавижууууу!

«Мне тебя надо, Надяяя. Тебя… Вместо перекиси, вместо анестезии, ты же сама… сама сказала, что нужна мне».

Ложь! Сплошная ложь! Ты весь ложь! И ребёнка твоего я не хочууу, не хочу, не хочу, не могу больше… не могу.

«К черту всех, когда ты здесь. Когда ты здесь, весь мир может на хер взорваться, и я не замечу. Ты это понимаешь, Надя?

Ткнула ножницами в зеркало и покромсала свое отражение, содрогаясь и задыхаясь от рыданий. Держась одной рукой за раковину, а другой кроша ту дуру в зеркале на осколки.





Глава 32




Глава 32

И буду благодарен я судьбе:

Пускай в борьбе терплю я неудачу,

Но честь победы приношу тебе

И дважды обретаю все, что трачу.

Готов я жертвой быть неправоты,

Чтоб только правой оказалась ты.

Уильям Шекспир

— Ну и что, моя хорошая? Пусть без отца. Какое это имеет значение? Он наш с тобой…

— Не хочу, мамаааа. Он вышвырнул меня… вышвырнул, понимаешь? Он дьявол… не человек. Как можно от такого рожать… ты не знаешь, что это за монстр!

— Тшшшш… посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Во мне ты видишь дьявола?

Захлебываясь слезами, сидя на полу в объятиях мамы, я сквозь рябь слез смотрела на ее осунувшееся лицо и отрицательно качала головой.

— Ну вот… вот… А этот ребенок часть меня, часть тебя… Может, это наш Митя вот так вернулся обратно.

Она гладила меня по щекам, по голове, а я задыхаясь вертела головой из стороны в сторону, размазывая кровь и слезы, сжимая ее пальцы все сильнее.

— Не хочу… ничего от него не хочу. Забыть хочу. Мамааа, забыть. А теперь как? Как я забуду?

— Никак. Любовь невозможно забыть. А если забыла, значит, не было любви. Может, и забудешь, и ребенок не причина в обоих случаях. Это дар свыше. Святое. Чудо из чудес.

Я склонила голову ей на плечо, позволяя себя укачивать и гладить по вздрагивающей спине.

— Он ни в чем не виноват. Какая разница кто отец? Главное, что его мама — это ты. Главное, что мы будем его ждать и любить. Я хочу, чтобы он родился.

Заставила меня посмотреть ей в глаза.

— Он послан нам пережить потерю Мити. Мне послан и тебе.


Я снова обняла ее за шею, всхлипывая и сжимая хрупкое тело в объятиях.

— А жить на что, мам? Нам и так еле хватает.

— Найдем. На Митю хватало и на малыша нашего хватит. Справимся. И не с таким люди справляются. Не война, не голодовка. Вырастим. Кредит возьмем. Я прошлый выплатила еще перед поездкой в Германию.

Мы еще долго так сидели на полу посреди разбросанных волос и битого стекла. Мне казалось, что в этот момент я сидела в осколках себя прежней. От нее почти ничего не осталось. Огинский все же меня сломал. И мне оставалось либо сдохнуть на коленях, либо пытаться воскреснуть назло всему.

Пока что я не была уверена, что у меня получится, что я вообще способна стоять на ногах после того, как мне сломали колени и перебили хребет. Но, оказывается, на свете существует нечто невероятное, мощное, способное возродить женщину даже из одной пепелинки — это ребенок. Я очнулась от своего летаргического сна, когда услышала сердцебиение малыша на УЗИ. Мама расплакалась, а я медленно открыла глаза и слушала-слушала-слушала, чувствуя, как болезненно начинают срастаться переломы моей души. В эту минуту я поняла, что смогу подняться, смогу вздернуть подбородок и ухватится за жизнь. Мне есть ради чего и ради кого. Это только МОЙ ребенок. Все было не напрасно…

Мы наконец-то смогли перебрать вещи Мити и отнести их в дом детей инвалидов. Отдать его кресло-каталку и разные приспособления, которые мы покупали для облегчения его жизни. Убрали вместе в комнате. Я смотрела на маму и понимала, что ей действительно вдруг стало легче. У нее появился какой-то стимул, и она с диким рвением бросилась занимать мне очереди по врачам, проверкам, анализам. Дома появились фрукты и всякая вкуснятина, употребление которой мама контролировала так же, как и питание Мити. И я была счастлива видеть ее такой, а не полумертвой от горя. Когда казалось, что скоро можно будет похоронить и ее саму.

Именно с этих дней я перестала искать информацию об Огинском. Нет, боль и тоска по этому подонку не утихли, не стали слабее, они усилились во сто крат и душили слезами отчаянной безысходности. Но теперь мне, наоборот, хотелось ничего не знать о нем, и чтобы он также ничего не знал обо мне. Я помню как-то вскочила посреди ночи в ужасе, что если монстр узнает, то может отобрать у меня малыша, и я ничем не смогу ему помешать. Тогда я впервые заговорила с мамой о продаже квартиры и переезде в другой город. Она и слышать ничего не хотела, а мне казалось, что я от ужаса с ума сойду. Я накручивала себя день ото дня. Мне даже начало казаться, что за мной следят и что по вечерам у нашего дома стоит незнакомая машина.

— Надюш, ну куда мы поедем, а? Наша квартира стоит копейки. Где мы купим дешевле? Мы и так живем в провинции, можно сказать.

— Значит, и правда, возьмем кредит. Я завтра поеду в город.

Раньше я и слышать о втором кредите не хотела. Прошлый нас чуть не задушил. А сейчас не видела иного выхода. От одной мысли, что Огинский приедет и заберет моего ребенка, мне становилось плохо. Тем более я уже знала, что жду маленького мальчика. Моя любовь к еще нерождённому малышу походила на одержимую болезнь. Я влюбилась в каждое его движение на мониторе узиста, в его ладошки и согнутые ручки, влюбилась в то, как он сосет пальчик. Я уже и не верила, что могла хотя бы на секунду не захотеть его. Мама права — он наш. Не Огинского, а мой и только мой. Я заслужила себе это счастье, этот смысл жизни после всего, что мы пережили.

Нет, мы не думали назвать ребенка Митя. Мама боялась, что имя может принести малышу такие же проблемы, как были у моего брата. Хотя, конечно, первое имя, которое пришло в голову, было именно это имя. Особенно когда мама в очередной раз расплакалась в кабинете врача.

— И куда мы поедем?

— Светлана Анатольевна даст рекомендации и договорится с лучшим другом ее покойного мужа. Он главврач в областной больнице в ***. Тебя тоже возьмут на работу.

— Не знаю, дочка, чего ты так боишься. Этот человек за все время ни разу не попытался выйти с тобой на связь и даже не звонил тебе. Не думаю, что он может узнать о ребенке.

— Он может все, мама. Если захочет. А еще он может в одну секунду поменять свое мнение. И когда это случится, ни один адвокат нам не поможет.

— А может быть, это к лучшему — узнает о ребенке и приедет. Встретитесь — поговорите.

— С кем? С чудовищем? О чем? О том, что использовал меня и вышвырнул из своей жизни, как надоевшую игрушку?

О том, что насиловал меня, гонял по снегу собаками, потом заставил себя полюбить, увидеть в себе человека и после этого разодрал меня на ошметки, и обглодал мои кости.

— Но он же и помог нашему Мите. Если ты помнишь.

— Я за эту помощь заплатила сполна!

Закричала и сама не поняла, как это произошло. Я вообще редко повышала голос, тем более на маму.

— Хорошо. Как скажешь. Как ты решишь, так и будет. Я в любом случае поеду за тобой. Мне здесь без вас делать нечего.

В банк я собиралась очень тщательно. Говорят, от первого впечатления зависит — одобрят ли вам кредит или нет. Я пригладила расческой свои густые волосы, которые мама после моего варварства аккуратно подровняла, и теперь они немного отрасли и едва доставали мне до плеч, завязала их в хвост на затылке. Немного подкрасила бледное лицо. Долго выбирала наряд… и почему-то именно в этот момент думала о том, что выбрал бы Огинский на такую встречу. Во что бы одел меня он. И каждая мысль о нем резонансом боли волнами прокатывалась по всему телу, заставляя закрывать глаза и стараться успокоиться. Но его проклятые глаза словно преследовали меня, словно отпечатались кадрами у меня в голове и на повторе крутили издевательское видео с его дьявольской улыбкой такой белоснежной и заразительной, особенно когда смеялся над моим вкусом и стягивал с меня платье, чтобы взять прямо там посреди разбросанных вещей и потом одевать заново, но уже на свой вкус.

Как же я скучала по его голосу, по вкрадчивым ноткам, пробуждающим от оплетающей паутинки ненависти до огненных нитей похоти, впивающихся в плоть колючей проволокой. С какой отчаянной и бессильной яростью я понимала, что никогда и никто не сможет возродить из пепла мое сердце, пробудить мое тело. Когда любовником был сам дьявол, у простого смертного нет ни малейшего шанса.

Мама иногда говорила мне, что со временем я смогу смотреть и на других мужчин, смогу позволить себе и впустить в свою жизнь еще кого-то. Ведь ребенку будет нужен отец. А я не знала, как объяснить ей, что ни один из мужчин не сравнится с НИМ. Все они по сравнению с Огинским и на мужчин не похожи. Кажутся глупыми, пресными, неинтересными, никакими. У них не такие руки. Не такой запах и голос. Они не он. В них нет и десятой доли его тьмы и непостижимой тайны, которую хочется не только разгадать, в которую погружаешься, как в марево дурмана, и уже не можешь вынырнуть обратно. Роман мог довести меня почти до оргазма одними словами… Иногда, корчась от тоски и от ужасной ломки по нему, я трогала себя так, как это делал он, закрывая глаза и представляя, что это его пальцы или руки.

«Возбуждена до предела, Надяяяя. Вот он голод. Ты теперь понимаешь, что он причиняет боль?»

А потом лежала на боку и захлебывалась слезами, потому что ненавидела себя и свое тело за эту унизительную зависимость от монстра, который в этот момент трахал своих многочисленных шлюх и забыл, как я выгляжу. И да, голод причиняет адскую боль, и это не голод по сексу, это голод по всему, что является ИМ и никогда не будет ни в ком другом.

«Ненавижууу. Как же я тебя ненавижу, как же я хочу тебя забыть». И мама была права. Об Огинском мне напоминал не ребенок. О нем я помнила сама.

Я надела один из тех костюмов, что он покупал мне на свои деловые встречи. Многие из вещей пришлось продать, чтобы оплатить многочисленные анализы, но несколько костюмов и платьев у меня все же остались, как и обувь с аксессуарами. Живот был почти незаметен, и жакет скрыл округлость вместе со свободной блузкой.

Когда садилась за столик менеджера, сердце колотилось быстро-быстро. Стало страшно, что мне, скорее всего, откажут в такой большой сумме.

— Надежда Владимировна, я так понимаю, вы хотите снять данную сумму на покупку квартиры в другом городе?

— Да. Верно… — а потом вдруг что-то показалось мне странным, — я хотела бы взять кредит на покупку квартиры.

Глаза симпатичной молодой женщины слегка округлились. Я бросила взгляд на бейджик на ее груди «Людмила».

— Кредит?

— Д-да. Кредит.

— А зачем?

Ее вопрос явно был задан не по уставу, потому что она сама выглядела очень удивленной. Она еще раз переспросила мою фамилию и номер счета и снова округлившимися голубыми глазами смотрела на меня, как на ненормальную, при этом совершенно не в силах изменить свое выражение лица.

— Мы… мы хотим с мамой переехать. Я продам нашу квартиру, но там сумма будет незначительной, и остальную нам потребуется взять в банке.