Отшельник

Уильям Шекспир



Я снова смотрел, как она спит. На нее можно было смотреть так же бесконечно, как на восход или закат, или на дождь. Я не знал, что происходит со мной и не сплю ли я после виски, выпитого в диком количестве за последние дни. С того момента, как она вошла сюда с этим дурацким подносом, словно ворвалась в мою яму, в которой я бесновался и нарезал круги, как зверь по клетке, чтобы не сорваться и не прийти к ней в очередной раз. Боль от дичайшего желания обладать ее телом затмевала все остальное. Я поджаривался на раскалённых углях собственной одержимости и дурел от понимания, что она никогда не станет взаимной. А теперь я не знал, что было лучше — никогда не ощутить ее ласку и податливость или стать полностью зависимым даже от запаха ее волос и от взмаха длинных ресниц.

Понимание, что она для меня все, а я для нее кошмар, с которым приходится уживаться, и она в любой момент готова выпорхнуть из клетки, едва я хоть раз забуду повернуть ключ в замке и оставлю ее приоткрытой. И как только она это сделает, я начну гнить в своей могиле заживо, потому что уже не могу без нее дышать, жить, есть и пить. Она стала тем самым солнечным зайчиком, который вроде и есть, и даже светит, и вроде бы никуда не девается, но в руки его взять невозможно. Когда-то отец говорил, что нельзя позволять женщине держать себя за яйца. Все было гораздо хуже, она впилась своими розовыми ненакрашенными ноготками в мое ободранное сердце. Похоть, раздирающую мой член, могла утолить любая, но похоть, обгладывающую мое сердце, могла утолить только она. Я хотел ее мозгами. Я хотел ее даже тогда, когда не хотел физически в силу человеческой природы, опустошенный ею до самого дна я продолжал одержимо хотеть ее головой. Как кто-то, кто долго голодал и, насытившись до полусмерти, продолжает смотреть больными глазами на любимое лакомство, боясь, что завтра снова будет голодать.

Оказывается, все в этом мире херня по сравнению с болью от осознания того, что все же есть мечты, которым никогда не суждено сбыться. Что ни хрена все не покупается и не продается, как считал мой отец. Да, бл*дь. Я могу ее заставить, я могу распластать ее под собой и трахать до полусмерти, бить и учить покорности, и рано или поздно она начнет приползать на коленях по первому моему зову и даже приносить ремень в зубах, и подставлять под удары спину. Но я хотел не этого… я хотел вынырнуть из могилы и посмотреть на свет. Я хотел взаимности. Я хотел касаться ее тела и не ощущать волну омерзения, прокатывающуюся по ее коже. И понимал, что это так же несбыточно, как достать руками до горизонта. И я зверел, заперев себя подальше от людей, как когда-то прятался в своей комнате и, задернув шторы, сидел в кромешной тьме. Я никогда не боялся чудовищ из-под кровати или из мрака, потому что меня приучили считать, что настоящее чудовище — это я сам. И я готов был поменяться. Я готов был согласиться орать от ужаса, потому что под моей кроватью засел жуткий монстр, а не бить зеркала со своим отражением и видеть отвращение на лицах других детей. А потом я понял, что монстром быть не так уж плохо. Пусть ссутся от ужаса, когда я на них смотрю и скалюсь. И пусть знают, что я так же безобразен внутри, как и снаружи.

И я снова рисовал, как в моменты самого острого обострения. Иногда советы Очкарика помогали справиться с навалившейся адской тоской и желанием снять с себя скальп. За эти несколько дней я нарисовал бессчётное количество ЕЕ. По-разному. По памяти. И злился до остервенения, что они все и на десятую долю не похожи на оригинал. Рвал рисунки, втаптывал в пол, прижигал сигарой, швырял на пол и рисовал снова.

Когда поднял голову и увидел ее с подносом, испытал самое настоящее потрясение. Еще большее потрясение я испытал, когда она стонала от моих ласк и кончала от толчков моего члена. Бл***дь, никогда и ни с кем мне не было так хорошо. Как с ней. Никогда я не брал женщину в таком исступлении и не орал от наслаждения, изливаясь в нее. Это был катарсис всего, что я когда-либо чувствовал. С меня словно сняли кожу и прошибали волнами чистейшего экстаза. Я не знал, что так бывает.

— Соскучилась по тебе.

Продолжая сжимать мои волосы, а я смотрел в ее полупьяные глаза и рассекал рваными крыльями ослепительно синий небосклон ее взгляда. Ведь так не умеют лгать? Зачем ей? Она никогда не лжет. Наверное, понимание этого поразило меня до глубины души, потому что я ненавидел ложь. Я всегда патологически говорил людям правду, какой- бы отвратительной она не была. Целуя ее веки и брови, чувствуя, как подрагивает внутри нее член, снова наливаясь кровью.

— Тоже вкусно.

Просунул руки под упругие ягодицы и прижал к себе еще сильнее. А я не умею скучать по ком-то… оказывается, я лишь умею подыхать от тоски. Я взял ее еще раз, точнее, я продолжил, не выходя из ее тела. Пока еще медленно, пока еще нежно и прислушиваясь к каждой ее реакции. А хотелось дьявольски быстро. Хотелось со всей дури и так, чтоб искры из глаз сыпались, чтоб себя не помнила. Словно сошел с ума. Я лизал ее тело, как зверь, ласкал до исступления руками, собирал ее оргазмы, как конченый коллекционер. Я позволил ей изучать мое тело и трогать мой член своими маленькими ручками и залил ее ладошки спермой, едва она повела ими вверх и вниз с непосредственным любопытством рассматривая, как меня выгибает на постели от каждого ее прикосновения. Потом она жадно целовала мои губы и говорила, что ей нравится вкус моего языка у нее во рту. Так просто «мне нравится, когда твоя язык у меня во рту». Эта откровенность сводила с ума. И я шокировал ее ответом «мне нравится, когда мой язык везде в тебе, не только во рту». Смущается, краснеет.

Мы завтракали вместе на том же диване, а я думал о том, что завтра, когда ее тело отдохнет от моего натиска, я сожру ее вместе с завтраком, потому что это совершенно невыносимо — наблюдать, как она облизывает пальчики и улыбается мне, когда видит, КАК я смотрю на нее.

Я даже не смог оставить ее дома одну. Забрал с собой в офис, после того как Марк заявил, что, если не явлюсь, мы профукаем жирный кусок компании самого Неверова. Мне было страшно, что я уеду, а когда вернусь, она посмотрит на меня снова, как на больного ублюдка. Оказывается, мне было важно, как именно она на меня смотрит. Какой я в ее глазах.

Я одевал ее сам и дрожал от переполнявшего меня удовольствия видеть, что ей это нравится. Нравится, мать вашу, когда я веду ладонями по ее стройной ножке, надевая чулок, как я поправляю кружева ее трусиков, не забывая повторить, где они заканчиваются, языком. Как ее маленькая грудь исчезает за чашками бюстгальтера, и она покрывается мурашками, когда я очерчиваю ложбинку между полушариями. Подставляю под ее ногу туфлю на шпильке, а она вдруг смущенно просит другую обувь.

— У меня все болит, и я вообще не знаю — смогу ли нормально ходить.

Поднял ее лицо за подбородок, чтоб посмотрела мне в глаза, и осторожно коснулся губами припухших губ.

— Прости, я животное.

Хотя хрена с два я сожалел хотя бы об одном ее оргазме.

— Да, ты животное.

И смеется. Она смеется. На хрена вообще надо ходить? Я вынес ее на улицу на руках и усадил в машину на переднее сидение. К дьяволу водителя и еще кого-то, кто мог бы нам с ней помешать.

Когда мы вошли в мой офис, у Марка вытянулось лицо от шока, а работники словно увидели еще одно пришествие Христа народу. Я, конечно, был далек от святости, но я чувствовал себя определенно богом секса. Потому что солнечная малышка, и правда, слегка прихрамывала после нашей бешеной ночи.

Пока я работал, она бродила по коридорам и рассматривала картины, выглядывала из окна, а я отвлекался, глядя на ее ноги в чулках и попку, затянутую узкой юбкой.

— Роман, смотри, судя по этому графику, завтра будет еще один взлет акций, нам надо переждать. Ты меня слышишь?

— Конечно, слышу.

— Не слышишь. Если бы я не видел лично, как вы обедали, я бы подумал, что ты сейчас голоден до полусмерти.

О, да, я был голоден. Так голоден, что от одной мысли о ее теле подо мной меня начинало трясти. Особенно когда она на меня смотрела из-под опущенных ресниц, смущенная моим взглядом. Она его читала. Никто и никогда этого не умел до нее, а она читала, я это понял еще с самой первой встречи. Осмотрел с ног до головы и поднес высокую чашку с кофе ко рту, сделал глоток крепкого горького кипятка и поставил обратно на столешницу… а она следила, нет, не за мной, а за моими пальцами каким-то заворожённым взглядом.

Проверил — провел пальцами вверх и вниз, выводя круги на абстрактном рисунке и отвечая в этот момент Марку на его назойливые вопросы, и содрогнулся, когда ее рот чуть приоткрылся, словно она потерялась в своих фантазиях, не отрывая взгляда от моих движений. Ускорил движения среднего пальца, и щёки Нади покрылись румянцем, а дыхание участилось, она нервно облизала губы. Чёрт, я поверить не мог тому, что видел — малышка возбудилась от того, как я трогаю чашку. Что она себе представила?… Бл*дь, не знаю, что представила она, но точно знаю, что в этот момент представил я. Её реакция тут же отозвалась в моем собственном теле вскипевшим адреналином. Кровь зашипела по венам почти мгновенно, и эрекция уперлась в ширинку, причиняя адский дискомфорт. Подняла на меня взгляд и, увидев, что я за ней наблюдаю, вспыхнула еще больше. А меня повело… реально повело от этих расширенных зрачков и поплывшего по синему небосклону тумана страсти. Хочу ее взять. Немедленно. И ни хрена не могу этого сделать, потому что Марк исполняет передо мной чуть ли не танцы папуасов, чтобы привлечь внимание. И как назло в этом долбаном офисе снует народ, шатается какая-то делегация из второго филиала, проходит курс обучения. Носятся два курьера с почтой. Перевёл взгляд на Надю и, осмотрев с ног до головы, мысленно пообещал себе взять эту малышку, едва представится удобный момент, взять так, чтоб кричала и билась подо мной как безумная.

Она встала с кресла и снова подошла к окну, а я выматерился про себя, когда увидел, как сквозь шелк просвечивает кружево ее лифчика, и твердый сосок высунулся сверху над ним и уперся в тонкую материю блузки, слегка натягивая ее острым концом. Все, бл*дь, я больше не мог и не хотел терпеть.

Я перевел взгляд на Марка и хрипло сказал.

— Распусти всех домой и сам иди.

— Не понял.

— Рабочий день окончен. Давайте все по домам.

Едва он вышел, я запер кабинет на ключ и в два шага оказался возле нее, стиснул под ребрами, прижался ноющим членом к ее ягодицам и толкнул к окну, вдавливая животом в подоконник.

— Оказывается, ты бесстыжая, наглая девочка. Тебе нравится голод в моих глазах? Да?

— Здесь полно людей, — всхлипнула, когда я обхватил обеими руками ее груди и застонал ей в ухо, найдя большим пальцем тот самый выглянувший сосок, и потер его.

— К черту всех, когда ты здесь, — поворачивая ее лицо к себе, наклоняясь к ее пересохшим губам, не целуя, а именно наслаждаясь их мягкой чувственностью, вдыхая запах ее кожи до боли в груди. — Когда ты здесь, весь мир может на хер взорваться, и я не замечу. Ты это понимаешь, Надя?

Распахнула глаза, утягивая меня в свой бездонный космос удивлением и какой-то радостью, словно ей понравилось то, что я сказал. Опустил голову, набрасываясь на красные губы, сильно втягивая нижнюю и алчно прикусывая в попытке утолить адский голод по ее рту. Ладонями сильнее сжимая грудь. До боли в суставах, стараясь не оставить синяки и в то же время до трясучки желая увидеть метки на ее теле. Спустить руку вниз, скользнуть ладонью по животу, проникая под юбку и касаясь пальцами влажных трусиков.




— Ты это представляла, да, Надя, когда следила за моими пальцами? Ты хотела, чтобы я, — провел по мокрому кружеву, сатанея от понимания, что она для меня течет, — дотронулся до тебя вот здесь? Хотела, чтоб приласкал тебя вот так? — проникая пальцем через ткань в тесную дырочку. — Или так? — отыскивая клитор и надавливая на него, глядя на ее полуоткрытый рот.



Не выдержал, дернул полоску трусиков в сторону, коснувшись влажной плоти, тут же скользнул двумя пальцами внутрь. Свободной рукой сжимая соски, ощущая, как жжет губы от дикого желания ощутить их у себя во рту.

— Хотела, Надяяя? Скажи мне, скажи мне да, маленькая.

— Даааа….



От этого «да» снесло все тормоза. Рывком проник глубже и тут же вынырнул наружу, сцепив челюсти, потому что она там так плотно обхватила их изнутри. Не сводя взгляда с ее бледного лица, зверея от ее эмоций, сверкающих молниями в потемневшей синеве.



Смотрит на мои губы, нежное тело бьет как в лихорадке. И наконец-то эти долгожданные толчки в ней. Так сильно и глубоко на всю длину, средним пальцем растирая клитор, ощущая, как сводит скулы от желания слышать ее крики, и резко проникая внутрь. Уже не жалея, как жалел ее ночью, потому что она готова для меня настолько, что меня подбрасывает от этой реакции.

Смотрит опять в глаза, раздвигая ноги шире, вращая бедрами навстречу ударам моих пальцев. Скорее, неосознанно. В бешеном танце, в погоне за агонией оргазма. Такая отзывчивая девочка. Неожиданно отзывчивая и сводящая с ума своими покрасневшими щеками и прерывистыми тихими стонами. Я тараню ее все быстрее и быстрее, пока не замирает на секунды, широко раскрыв рот, заглотнув воздух и дрожа всем телом, а потом бьется в экстазе, выгибаясь дугой на мгновения и тут же растекаясь влагой на мои пальцы, судорожно сокращаясь вокруг них, покрываясь капельками пота.

— Даааа, малышка, дааа, мать твою.

Хрипло ей в задыхающийся рот, глядя обезумевшим взглядом, как она кончает, извиваясь на моей руке, закатывая глаза и выгибаясь назад. А я смотрю на то, как дрожит ее тело, ощущаю, как сжимает меня мышцами, и сатанею от ее оргазма. Да, я, бл*дь, схожу с ума от того, как она стонет громко, с надрывом, как тихо выдыхает мое имя. Это сносит тормоза, это заставляет собственное тело биться в болезненной лихорадке получить еще… еще больше криков, еще больше стонов, еще больше судорог.

Нависаю над ней сзади, слизывая вкус ее удовольствия со своих пальцев.

— Ты так красиво кончаешь, маленькая, так сочно… так сладко. Попробуй, какая ты на вкус, Надяяя.



И засунуть пальцы в ее рот, глядя, как обхватывает их губами. Провести языком по скулам, по подбородку, свободной рукой возвращаясь к ее груди. Сдавить сосок, перекатывая его между пальцами и одновременно трахая ее рот пальцами, и представляя, как скоро она будет готова принять меня там. Пристроившись сзади, толкаться в ее ягодицы, чувствуя, как разрывает от боли, от трения о ткань ширинки ноющей эрекцией. Расстегнул штаны, выпуская на волю член, изнывающий от адской боли, от дикого желания оказаться в ней, провёл по мокрой плоти, глухо застонав только от одного прикосновения к ней. Взять! Дико и жестко! Как хотел с первой же секунды, как увидел в своем доме. Это не просто боль… это уже агония. Оказаться в ней. Ощутить, что все это не гребаный сон. Да, бл*дь! Ворваться в ее тело! Заставить кричать от каждого толчка. Задрал наверх юбку, сорвал вниз на щиколотки трусики и стиснул пальцами белоснежные бедра, прижимаясь членом к голым ягодицам, наматывая ее волосы на руку, и через секунду рывком вошёл в нее, оттягивая голову назад, заставляя изогнуться ко мне и выпятить грудь с торчащими под блузкой сосками. Застонать, мучительно закатывая глаза, оказавшись в ее тесноте, выдохнув воздух сквозь зубы, когда мышцы лона туго обхватили мой член, принимая в себя.



Сделал первый толчок и тут же понесся вниз прямо в бездну своей одержимости по ней, сорвался с цепи, теряя контроль, чувствуя под руками мягкое тело, горячую кожу, слушая её стоны, её крики.

Удерживая одной рукой лицо развернутым к себе, жадно сжирая взглядом то, как она прикусывает губу, как закатываются от наслаждения её глаза, чувствуя, как мое тело прошибают один за другим электрические разряды от каждого толчка, от звука её сбившегося дыхания. Просунул руку между ее ног, отыскивая клитор, терзая его и вбиваясь резкими толчками по самые яйца, чувствуя, как она вздрагивает всем телом, приняв меня до упора, как под моей кожей вспыхивает болезненное удовольствие от каждого ее стона. Не способный сдержать рычание.

Только запахи наших тел и пота, только шлепки наших тел друг о друга, а внутри уже разливается горячей лавой напряжение, собирается в одну точку, чтобы закипеть, забурлить и выплеснуться наружу. Склонился к открытому рту Нади, впился губами в него, проталкивая язык, сплетая с ее языком, кусая его и ее губы. Рукой сминая груди, дразня соски. Такие твёрдые, такие тугие, и она всхлипывает каждый раз, когда я сжимаю их и прокручиваю между пальцами.

Ловлю губами ею вскрики, жадно слизываю свое имя с её губ. Я сошел с ума еще в первый раз, когда она прошептала его, содрогаясь в оргазме, и сейчас, когда сама не понимает, как стонет его так нежно, срывающимся голоском. По дрожи ее тела ощущаю, что она уже близко, слегка сжимает меня в преддверии оргазма, не отводя взгляда затуманенных глаз.

— Дааа, малышка. Смотри мне в глаза. Надя… смотри мне в глаза и кончай, срывайся, давай, — удерживая за горло, не прекращая двигаться, готовый кончить от того, как в ней стало тесно от сильных судорог, еще более сумасшедшие ощущения, еще глубже сильными толчками, а она сжимает меня так, что больно самому. Бьется в моих руках. Выдыхаю воздух сквозь стиснутые зубы, выходя из нее полностью, чтобы снова ворваться внутрь, быстрым движением, больше не жалея. Ощущая, слыша, как утробно воет внутри монстр, как звереет он, врываясь в нее все сильнее.



Удовольствие вырывается из горла собственными рваными стонами, рычанием, оно наконец вскипает, чтобы взорваться раскаленной лавой, по позвоночнику разряды в тысячи вольт. Первыми струями семени внутри ее тела, заливая изнутри и кусая ее затылок, с гортанными криками выплескивать в нее свое безумие.



Потом вытирать ее салфетками, одергивать юбку, смотреть в ее глаза и смеяться, когда она смущенно прикрывает их ресницами. Вцепилась в мою руку, когда мы вышли из кабинета, и не поднимает головы. А я привлек ее к себе в лифте и, глядя в блестящие глаза, наслаждаясь припухлостью истерзанных мною губ, сказал:

— Все, что происходит между нами, не стыдно, малышка. Это прекрасно, естественно. Я с ума схожу, когда ты показываешь мне, что хочешь меня.

— Там… люди… они могли слышать, как я…

Замялась… а меня просто подбрасывает от этой нежной наивности. От ее стыда, от смущения, которого не встречал практически никогда. Сейчас не модно. Сейчас каждая пытается показать — насколько опытная и искушенная в постели, а у меня при этом тикает счетчик — сколькие ее искушали и учили. Мужчине все же важно быть первым, важно знать, что только его, и плевать на времена, во все времена всегда одно и то же. Женщина теряет свою ценность пропорционально количеству покрывавших ее самцов. И это не опыт — это бл*дство и хождение по рукам.

— Как ты кричала подо мной? — и смеяться, когда она спрятала лицо у меня на груди.

Нет, я не сходил с ума от счастья, как должен был. Мне была чужда способность наслаждаться самыми лучшими моментами в моей жизни, потому что я привык к тому, что они кончаются. Всегда. И я жадно брал все, что она мне давала. Каждый раз, как последний, словно ошалевший.

Я погрузил нас обоих в кипящее масло безумия, в котором я вдирался в ее тело, где только мог. Я не считал дни, неет, я считал секунды. Не мог отпустить ситуацию. И ее не мог отпустить.

Мне казалось, что она не хочет уходить, что она перестала думать о том, чтобы сбежать от меня, и я боялся, что она узнает о моей лжи… ведь я уже довольно долго лгал ей. Впервые в своей жизни я кому-то лгал из страха потерять. Это было низко и ничтожно, но я не мог ничего с этим поделать. Приезжал из офиса, смотрел, как бросается мне на шею, зверел, когда терлась об меня своим телом, и брал ее везде, где только мог взять.

Первые дни она шептала мне в ухо, слабо отбиваясь и все равно целуя меня в ответ.

— У меня там все болит после вчерашнего.

— Где там? — подхватывая на руки и усаживая на край стола в библиотеке, где она что-то писала в своей тетрадке, пока меня не было.

— Там, — опускает взгляд.