Отшельник

которую я не знал, как взять,

и я сломал ей пальцы своим молчанием.

(с) Джонатан Сафран Фоер



Я потянул ее за собой по коридорам, пачкая кровью тонкое запястье и чувствуя, как меня всего рвет на части, трясет, лихорадит. И даже не понимаю, что она не сопротивляется, идет следом, едва поспевая, пока вдруг не дернула меня к себе за руку, и я остановился, глядя ей в глаза ошалевшим взглядом и осознавая, что я пожираю ее лицо, как чокнутый, как какой-то безумец, который вдруг увидел плод своего больного воображения наяву перед глазами. Но мое проклятое воображение оказалось настолько обнищавшим за эти дни, что не смогло передать и десятую долю блеска ее глаз и запаха кожи, который забился в ноздри и заставил чуть ли не застонать от удовольствия.

— Я сама пойду.

Кивнул, но руку ее не выпустил. Сейчас это было равносильно тому, чтобы отрезать себе пальцы. Повел за собой, чувствуя гулкие удары сердца где-то в висках головной болью и пульсацией, отдающей в затылок. Завел ее в кабинет и дверь закрыл. Долго в глаза смотрел и все холодело внутри, застывало от понимания, что там, в ее пронзительно-голубом небе ужас застыл, она ждет от меня только боль… а у меня для нее больше боли не осталось. Только своя собственная, и я не собирался ее отдавать никому. Как самый отъявленный скряга, я впился в нее скрюченными руками и упивался ею словно конченый мазохист, у которого от бешеных эмоций в крови произошел ядерный взрыв, и он не готов отдать ни одну из них даже за анестезию. Я не знал им названия, но я хотел выстрадать каждую из них, потому что вкуснее, чем эта тоскливая боль, у меня никогда ничего не было.

Не отпуская взгляд Нади и чувствуя, как в груди дергается сердце. Оно хочет возмездия. Оно хочет жертву. Жаждет справедливости. Я в другую ее руку осколок тарелки вложил и к себе дернул.

— Режь… давай. Ты же хочешь, я знаю.

Ровные темные брови слегка нахмурились, и в страх в ее зрачках вплетается что-то мне совершенно незнакомое, и в тот же момент я не хочу, чтобы оно появлялось… я не хочу, чтоб он менялся ее взгляд вот так, как сейчас. Мне больше нравилась ненависть в них, а не вот это убийственное разочарование и… жалость?

Забрала у меня осколок, и я услышал, как он со звоном на пол упал.

— Не знаешь. Ты ничего обо мне не знаешь. Мне не нужно причинять кому-то боль, чтоб наказать… я не ты.

Давай. Маленькая. А у тебя неплохо получается давать сдачи. Мне впервые за много лет больно, и я не держу твои удары.

— А что нужно? Чего ты хочешь? Скажи мне…

Молчит, просто высвобождает руку из моих пальцев, а я отпустить не могу, вцепился намертво. А потом разжал ладонь. И все это в глубине ее космоса, все это там в синей бездне моего персонального безумия. Где как в зеркале отражаюсь я — чудище, которое мечтало залить ее небо кровью и болью. Взгляд отвести не могу.

Думал, она сейчас убежит, спрячется от меня, а она мою ладонь перевернула и платок из маленького кармана на груди достает, пальчики дрожат, и она к ране моей прикладывает, завязать пытается.

Я смотрю на ее опущенную голову, на то, как затягивает уголки платка, и меня еще больше трясти начинает. Захотелось исполосовать все руки, чтоб каждую рану вот так трогала без отвращения.

— Перекись надо и забинтовать. Аптечка есть?

На меня снова посмотрела и дух захватило. Это больное ощущение, что я что-то ужасное совершил, что-то омерзительное по отношению к самому себе… Так ведь не бывает. Таких людей, как она. Мне кажется. Она мираж. Так не бывает, что б я ее до крови и в пепел, а она воскресала, и у нее хватало сил и меня оттуда выдергивать просто вот этими касаниями к моим ранам.

Взял ее руки за запястья, слабо дернула назад, но я удержал, к лицу своему поднес, сам не понял, как к губам пальцы ее, заклеенные пластырем, прижал, и все, и накрыло меня. У нее даже подушечки пахнут чем-то непостижимым, чем-то неизведанно-сладким и опасно нежным. Целую ее ладони, прижимаю к лицу, а она не шевелится, так и стоит у двери, готовая в любую секунду бежать от меня прочь.

— Мне тебя надо, Надяяя. Тебя…, - бормочу как умалишенный, тыкаясь губами в холодные маленькие руки, — вместо перекиси, вместо анестезии, ты же сама… сама сказала, что нужна мне.

— Я ошиблась, — едва слышно, и я все еще сжимаю тонкие запястья и ищу ее взгляд, а она куда-то сквозь меня смотрит. — Не нужна. Ты все ломаешь… все, к чему прикасаешься. Тебе никто не нужен.

Наверное, я мог ожидать от нее чего угодно. Я даже хотел, чтоб она взяла в руки кусок стекла и раскромсала мне лицо. Я бы позволил. Я ожидал, что она будет обвинять меня и упрекать, что выплеснет на меня весь яд и ненависть, я хотел этого, я был готов к ее ненависти намного больше. А она взяла и обезоружила меня вот этим тихим голосом и застывшей синевой взгляда.

«— Я не поеду, Лар. Отмени все. Я передумала.

— Ты что — издеваешься? Я уже все организовала и деньги заплатила. Что это за бред?

— Ничего. Возьми себе из тех денег, что тебе заплатил за меня Роман.

— Ты серьезно? Ты хочешь остаться с этим чудовищем? Ты ведь рыдала мне, что он монстр и ты боишься его.

— Боюсь.

— Так какого хрена?

— Я ему нужна… тебе не понять, а я чувствую, что нужна ему. И он не чудовище…»

Да. Она была мне нужна, как кислород, как кусок солнца в абсолютной тьме, как глоток воды иссохшему от дикой жажды. И я… я никогда не слышал, чтоб обо мне говорили вот так. По-настоящему. Сколько раз я прослушал эти слова — не счесть. Наверное, это самое лучшее из всего, что я когда-либо слышал в своей жизни.

«Нужна ему… нужна ему… нужна ему». И нет, это не жалость, это нечто огромное по своей величине. Нечто настолько бесценное, что каждый раз, когда ее голос раздавался у меня в голове, я начинал задыхаться от переизбытка чувств.

— Чего ты хочешь? Проси что угодно…

— Неправда. Ты не дашь, что угодно.

Все так же не смотрит на меня, а я все… я больше не могу себя контролировать, я сжать ее, сгрести хочу в объятия и целовать до умопомрачения, чтоб губы лопались от этих поцелуев, и пальцы судорогой свело от желания притронуться к ее волосам.

— Отпусти меня домой.

Вскинула на меня взгляд своих кристально чистых омутов в обрамлении длинных изогнутых кверху ресниц. И от одной мысли, чтоб отпустить, внутри раздался бешеный рык протеста, я с трудом сдержался, чтоб не зареветь ей в лицо «нееет».


— Что угодно другое.

— А мне больше ничего не нужно.

Я усмехнулся.

— Женщинам всегда что-то надо: вещи, золото, алмазы, шубы, яхты, гаджеты. Хочешь, я куплю тебе город? Страну, хочешь? Звезду твоим именем назову?

— Купи себе сердце, Рома.

Ударила все таким же тихим голосом, и в глазах взметнулась ярость. В ее глазах.

А я ментально пополам согнулся. Метко ударила под дых, чтоб все внутренности в узел.

Прищурился, отпуская тонкие руки и чувствуя, как разъедает душу разочарованием, и оно намного сильнее чем то, когда считал ее предательницей и лживой дрянью. Оказывается, слышать ее правду не просто больно, а я стою перед ней и истекаю кровью.

— Тебя бы это сделало счастливой? Если бы у меня было сердце?

— Это сделало бы счастливым тебя.

Я потом долго вспоминал ее слова, каждое оказалось особенным и имело двойной, нет, тройной смысл. Маленькая провинциалка с наивными глазами и толстой деревенской косой оказалась умнее любого философа. Но она не учла одного, что я не могу купить себе то, что давно превратилось в ошметки и валяется у ее ног.

— Я прикажу перенести твои вещи в твою комнату.

— НЕТ!

Я впервые услышал, как она повысила голос.

— Я хочу оставаться там, где я сейчас. Мне там привычней и понятней.

— Подальше от меня?

— А разве для тебя имеет значение дальше или ближе?

— Верно. Не имеет.

Я ее каждый удар чувствовал, как будто хлестала шипованной плетью и присыпала солью. Я злился на себя. Злился, что полностью ей проиграл. Впервые в жизни моя игра зашла в тупик, и я был тем самым королем, который завалился на собственной стороне игрового поля.

— Я найду тебя везде, Надя. Куда бы ты от меня не спряталась. И я сейчас не только об этом доме.

— Я знаю.

И я по глазам вижу, что знает. Теперь у нее в руках есть оружие острое. Заточенное со всех сторон, и она в любой момент может меня им колоть. Резать. Бить.

— Я могу идти? У меня еще много работы.

— Ты…

— Я хочу. Ты сказал, что я могу делать все, что я хочу. Так вот, я хочу жить там, с девочками, хочу, чтоб ты не приходил ко мне и не трогал меня больше, хочу…

Снова вскинула голову, и я стискиваю пальцы в кулаки, чтобы не врезать ими у ее головы.

— Или это слишком много?

— Продолжай. Огинский слов на ветер не бросает. Развлекайся. Я запоминаю каждое пожелание.

— Хочу, чтоб ты оплатил лечение Алены и Тима, и чтоб не преследовал Ларису и ее мужа.

И тут я не выдержал и расхохотался.

— Ларису? Ты знаешь, зачем она помогала тебе сбежать? Потому что я из-за тебя ее шлюх больше не брал, избавиться от тебя хотела. Она тебя продала. Надя? За несколько тысяч, просто как вещь.

Отвернулась и тяжело вздохнула.

— Можно я уйду?

Дернул ручку двери и распахнул ее настежь.

— Иди.

— Спасибо.

Пошла в сторону ступенек, потом вдруг обернулась.

— А маме… маме можно позвонить?