Оправдание невиновных

— А ты вроде даже и не удивилась. Не говорю уж чтоб расстроилась.

— Я чего-то в этом роде и ожидала. Не убивать же меня, в самом-то деле.

— Вот даже как? — ППШ повторил не только ее реплику, но даже и интонацию.

— Он следил за мной.

— Кащеев? Угрожал? Руки распускал?

— Нет-нет. Только… смотрел. У него взгляд такой, знаете… Помните, мы в школе пушкинский «Анчар» наизусть учили? «Но человека человек послал к анчару властным взглядом, и тот послушно в путь потек». Вот у Кащеева такой же взгляд, чувствуешь себя мелкой козявкой у ног сияющего владыки, все, что велит, сделаешь.

— Гипнотизер, что ли?

— Не то чтобы гипнотизер, но взгляд тяжелый. Почти невыносимый.

— Зачем ты к ним вообще полезла?

— Ну а как еще? Сидит-то невиновный! — воскликнула Арина и уже тише добавила. — Судя по всему. Вот, видите, результаты вскрытия, — она подтолкнула к ППШ прихваченную с собой папочку.

Тот сурово сдвинул брови, но на бумаги взглянул.

— Почему — невиновный?

— Ну как же! — Арина ткнула пальцем в отмеченный Плюшкиным снимок с «небольшой гематомой в области левой скуловой кости». — Вот! Видите? Мальчика ударили, и уж от этого он упал и убился насмерть. А ударили — справа! — торжествующе подытожила она.

— К Плюшкину ходила? — устало вздохнул полковник юстиции.

— Ну ходила, — с некоторым вызовом призналась Арина. — А что, нельзя?

Он неопределенно пожал плечами, изучая снимок.

— Ну «справа» и?

— Так Гулявкин-то — левша! — Арина даже пальцем перед собой потрясла — для убедительности. — Причем не какой-нибудь там амбидекстр, а вполне ярковыраженный левша. Да еще и с правым плечом у него что-то. Это пусть медики определяют, мог он вообще с правой руки ударить или нет.

Пахомов с минуту молча разглядывал Арину, как нечто диковинное.

— С чего взяла, что левша? Ты уж не в колонию ли каталась?

— Ну… — она потупилась.

Суровый ППШ, улыбнувшись, превратился в уютного «Пахомыча»:

— Уволить тебя, что ли? Как спокойно жилось бы.

— И потом, смотрите сами, — продолжала Арина, не обращая внимание на «уволить». Таким голосом об увольнении не предупреждают. — Кащеев за мной следил, мамаша его жалобу накатала. Зачем? Не так уж глобально я их и побеспокоила. А они забеспокоились.

— Испугались, думаешь?

— Похоже на то. Только я не понимаю, чего именно. Хотя если Кащеев явился за своей супругой, когда мальчик был еще жив, это очень многое меняет. Он-то рассказывает, что пришел и обнаружил бездыханное тело сына, а на самом деле?

— Кто сказал, что он раньше пришел?

— Свидетель, Пал Шайдарович.

— Три года спустя? Разве этот… как его…

— Скачко, — подсказала Арина, хотя была уверена: фамилию «летучего» следователя суровый ППШ прекрасно помнит. И цену ему отлично знает. Просто перспектива повесить на родное подразделение очередную проблему его не радует, вот и тянет. А чего тянуть? Ясно же, что Арина, раз уж явилась, не уйдет. Да и проблемы никакой нет, даже наоборот.

— Скачко… — повторил Пахомов. — Он не всех опросил?

Арина неопределенно повела плечом — ну, дескать, выходит, что не всех.

— Ну да, ну да. Свидетель, говоришь? И…

— И. — твердо повторила она. — Вся картина меняется.

Бегло просмотрев протокол допроса Елизаветы Григорьевны Лещенко, Пахомов хмыкнул?

— М-да. Сомнительная история. И что ты хочешь? Возобновить?

Она вздохнула так тяжко, что за пахомовской спиной шевльнулась солнечно-золотистая штора. Или то был сквозняк?

— Не трясись, — буркнул ППШ. — Понимаю. Картину уже представляешь?


Арина покрутила ладонью:

— Приблизительно. Когда Кащеев в этот дом пришел, Витя тогда еще жив был, сидел там играл потихоньку, а эти двое уже в отключке по углам валялись.

— И Кащеев впал в ярость?

— Еще бы! Он даже когда на студии про это рассказывал, хотя три года уже прошло, а он весь прямо кипел… прищурился, глаза сверкают, чуть зубами не скрипит. Сперва он на Гулявкина кинулся — Гулявкин это, кстати, помнит, и даже как мальчик закричал, помнит, хоть и не уверен. Кащеев Гулявкина по голове приложил — каблуком в висок, сам так сказал — и тот, естественно, отключился. Дальше я точно не знаю, но думаю, Кащеев и к Софье в том же остервенении бросился, а мальчишка ринулся мать защищать, ну хотя бы попросить папочку любимого, чтоб мамочку не трогал. А тот уже в раж вошел, отшвырнул пацана, ну и…

— …и тот, падая, об угол приложился, — завершил ее рассуждения Пахомов.

— Ну да, — Арина нетерпеливо мотнула головой. — Может, Кащеев Софью тоже ударил, но она не скажет. Но, может, и нет. А мальчик-то меж тем лежит и не шевелится, тут Кащеев опомнился, давай его поднимать, а он…

— …а он не дышит, — без всякого выражения проговорил ППШ.

Арина вдруг вспомнила, что младшего Пахомова тоже зовут Виктором. Ну да, он давно взрослый, и отец не столько им гордится, сколько стыдится, но ведь когда-то он был маленьким! И она заговорила быстро-быстро:

— Да нет, Пал Шайдарович, нет же, в этом-то все и дело! Это Кащеев так решил, что Витя мертвый. Ну сгоряча. А мальчик ведь еще жив был!

— Жив?! — Пахомов даже в кресле привстал, словно решил, что ослышался.

— Жив, Пал Шайдарович, — подтвердила Арина. — Это не я говорю, это Семен Семеныч говорит. Там следы пепла в бронхах, то есть он дышал еще, когда его в печку совали.

— Так зачем же этот… папаша, — проговорил, как выплюнул, Пахомов, — зачем же он его в печку-то?

— Испугался. Мальчик без сознания, не реагирует, кровь на голове, дыхания, видимо, не слышно — он и решил, что убил. И давай соображать, как вывернуться. Поэтому в печку и засунул. Ведь глупее и придумать нельзя — зачем в печку, неужели не найдут? Он тогда в студии странную фразу сказал, только я сразу не поняла: его спросили, сразу ли он стал сына искать, а он… я, говорит, первым делом в печку заглянул.

— Зачем?

— Вот и я говорю — странно. Ну а дальше он уже сообразил, что пьяные Софья и Гулявкин не свидетели, значит, можно всю историю по-своему рассказать, все на них спихнуть. Тем паче что мамаша ему все уши прожужжала, что Витю Соня на стороне нагуляла.

— Понятно. Мальчишка не внук, а Кащеев сын родной, вот она и кинулась его защищать. Жалобу накатала.

— Может, поэтому, а может, еще как-то. Я не точно пока все представляю, понимаете? И не так уж уверена, что это все кащеевских рук дело.

Откинувшись на спинку кресла, Пахомов пристукнул ладонью по столу:

— Лыко да мочало, начинай сначала?

Но Арина, почти задыхаясь, продолжала:

— Гулявкин этот, ну который сидит, странную фразу сказал: я, говорит, в уголке прикорнул, Сонькин муж меня по голове шандарахнул, я смерть свою увидел. Я спрашиваю, с косой? Он — не знаю, не помню, может, и с косой, я ж отключился, еще малец вроде заорал.

— Там, по-твоему, еще и старуха была?

— Не знаю. Она ведь жалобу пошла писать не сразу. А после того как я в тот дом полезла. Так что один вопрос, кто мальчика отталкивал, а второй вопрос — кто его в печку совал.

— Не вяжется что-то. Дом, как Гулявкина посадили, так пустой и стоит? Почему же Кащеев давно туда не наведался, не забрал то, что его может уличить?

— А если там что-то, что не заберешь? Или даже…

— Что — даже?

— Не знаю, Пал Шайдарович. Что-то не так. Когда он меня в том доме подстерег, он не что-то искать или уничтожать туда пришел, он за мной пришел. Но полноценный обыск делать, конечно, надо.

Лежавший перед Ариной телефон заиграл «Наша служба и опасна и трудна», что означало — звонок рабочий.

— Простите, Пал Шайдарович, надо ответить.

Тот кивнул.

Увидев на дисплее «Борис Ефимыч», Арина тут же переключила аппарат на громкую связь. Что бы ни собирался сообщить кащеевский участковый, пусть Пахомов послушает, чтобы после не пересказывать.

— Арина Марковна? — по кабинету раскатился басок кащеевского участкового.

— Я, Борис Ефимыч. Случилось что?

— Да не особенно. Ты просила за домом брошенным присмотреть. Подожгли его нынче ночью.

— Как — подожгли? — ахнула Арина.

— Да не пугайся, я ж твою просьбу своим, как бы это, тимуровцам передал. Контингент, конечно, тот еще, но глазастые. Так что пожарных мигом вызвали, там толком ничего обгореть и не успело. Я у коллег попросил пару ребят, чтоб посторожили, но это ненадолго. Так что, ежели вам в этом доме что-то надобно, приезжайте с криминалистами, пока эту халупу и впрямь не спалили.

— А кто, Борис Ефимыч? Бомжи набедокурили?