Опоздавшие

Матери держали в ладонях лица сыновей, отцы приглаживали волосы дочкам, прощальные объятья мужей и жен сплющивали младенцев, посапывавших на материнских руках. Седая старуха в оборчатом чепце скинула с плеч шаль и укутала ею худенькую девочку лет девяти, не больше. Похоже, возрастных ограничений для пассажиров не существовало – пароходные компании смягчили правила, стремясь заполнить новые огромные корабли.

Девушка в очереди, стоявшая перед Брайди, была чуть старше ее, лет, наверное, двадцати. Темные волосы ее волнами ниспадали на бархатный воротник пальто. Она поцеловалась с заплаканным парнем, слезы которого ей, видимо, досаждали, потому что она мягко оттолкнула его рукой в перчатке:

– Ну будет! Ступай себе!

Не макинтош ли отца мелькнул в толпе провожающих? Нет, это кто-то чужой, знакомых, слава богу, никого.

Как же прав был Том, настаивая, чтобы они ехали вместе! Брайди сопротивлялась долго. Сперва план был иной. Казалось разумным, если Том уедет один, а после выпишет к себе Брайди. Но потом стало ясно: коли хотят быть вместе, ехать надо вдвоем. Пусть бегство не вполне соответствовало плану, зато сейчас они друг с другом, а это, конечно, самое главное.

Брайди не перенесла бы судьбы иных девушек, что разлучались с любимыми на долгие годы, а порой и навеки. Она не хотела ждать писем, Том был нужен рядом. Она любила его безоглядно. Познакомились они год назад на танцах. Когда твердой трезвой походкой в зал вошел аккуратно причесанный рыжий парень в нарядном твидовом пиджаке, многие девушки положили на него глаз, надеясь, что он пригласит их на танец. Брайди подумала, что такой красавец на нее и не глянет. Парень потанцевал с нахальными двойняшками Флаэрти и еще с какой-то девушкой, а потом направился к Брайди и Лиадан О’Каллаган, стоявшим возле чаши для пунша. Брайди решила, он нацелился на рослую смазливую Лиадан, чьи светлые волосы отнюдь не напоминали копну соломы, однако ее перехватил другой кавалер. Против ожидания, парень не развернулся обратно, но спросил Брайди, не желает ли девушка покружиться. Она зачем-то посмотрела на чашу, словно испрашивая разрешения, и в глазах парня запрыгали смешинки. Брайди не смогла определить цвет его глаз, только отметила очень длинные ресницы. И еще красивые ровные зубы, открывавшиеся в улыбке. За первым танцем последовал другой, и с той поры не было дня, чтоб они не увиделись хотя бы на минутку, чему очень удивились бы ее родители.

Повозкой из Килконли в Туам, потом автобусом до Голуэя, а затем долгая дорога в Дублин, когда, сидя рядышком на жестких вагонных скамьях, они по очереди присматривали за своим багажом. В ее клеенчатой сумке и его перехваченном ремнем чемодане было всё необходимое для начала новой жизни. Ночной паром доставил их из Дублина в Ливерпуль, и вновь они по очереди караулили вещи, бечевкой привязанные к багажной полке, хотя все равно не могли уснуть, чересчур взбудораженные картинами своего будущего. При мысли об открывающихся горизонтах у Брайди екало в животе. Они с Томом сделали то, о чем многие мечтали, но не могли осуществить, – отправились в Америку.

И только одно омрачало ее счастье: они лишены радости, доступной другим.

Отца Макгрори не оказалось на месте, хотя еще не было шести утра, когда они постучали в дверь его дома. Перед отъездом пара хотела обвенчаться. На стук явилась сварливая экономка в ночном чепце; кутаясь в накинутое на плечи одеяло и зевая, она сказала, что ночью за священником прислала повитуха, принимавшая роды. Они никак не ожидали, что не застанут настоятеля дома, хотя заранее не уведомили о визите, боясь, что он сочтет своим долгом оповестить родителей невесты. Отказать в венчании он не мог, поскольку пара была уже взрослая. На днях Брайди исполнилось шестнадцать, и согласия ее родителей не требовалось. И вот экономка миссис Таггарт захлопнула перед ними дверь.

Ужасно, что приходилось вернуться домой, но ничего другого не оставалось. Как пускаться в путь невенчанными? Однако Том ее обнял и сказал:

– Надо ехать, Брайди, иначе билеты пропадут.

Билеты прислал его брат, живший в городе Покипси. Казалось, драгоценные розовые прямоугольники просвечивают сквозь карман Томовой рубашки. Их цена равнялась его двухмесячному жалованью, которое он получал как подмастерье плотника, мистера Долларда. Но если отступить, через двадцать четыре часа они превратятся в никчемные бумажки.

Стараясь не обращать внимания на странную тяжесть в груди, вслед за Томом Брайди спустилась по каменным ступеням крыльца. Густой туман окутывал окрестные поля. Была весна, пора дождей. Уже в двух шагах ничего не разглядеть, но это не страшно. Они выросли на этих улицах и прошли бы здесь даже с закрытыми глазами. Том и Брайди шагали к месту сбора, откуда повозка мистера Макгаллахи доставляла желающих на городскую станцию. Они удивились, услышав колокол, извещавший об отправлении через три минуты. Том нес чемодан и сумку, которую водрузил на голову и придерживал рукой. Брайди рассмеялась: он походил на туземок с иллюстраций в миссионерских книжках. Но так ему было сподручнее. Колокол прозвонил снова. Надо было спешить. Все знали, что повозка отправится раньше времени, если сунуть монетку Макгаллахи. Никто не хотел опоздать на работу – ни мужчины-поденщики, ни женщины, нанимавшиеся служанками, кухарками и прачками. Десятиминутное опоздание каралось штрафом – из жалованья вычитали за час работы.

Скоро и я стану работать, взволнованно думала Брайди. Но только не приходящей служанкой в Листоуэле. Нет, в великом городе Нью-Йорке она получит место в большом доме на улице под названием «Пятая авеню».

Одна девушка, Аделаида, знакомая по монастырским курсам, служила в таком доме и получала хорошее жалованье, отвечая только за глажку. О том она рассказала в письме на тончайшей бумаге. Брайди видела это письмо, ходившее по рукам. На День святого Власия в их церковь набилась уйма народу, поскольку в соседнем приходе вспыхнула чахотка и тамошний храм закрыли. Колонной по трое люди стояли в притворе, ожидая своей очереди пройти к алтарю и получить облатку, так что всем желающим хватило времени ознакомиться с письмом Аделаиды.

Богатые нью-йоркские дамы предпочитают брать в услужение ирландок, писала Аделаида красивым почерком в завитушках, которому монахини обучали курсисток. Ирландки не боятся и не чураются никакой работы. На трезвую голову честны, а еще грамотны и умело распоряжаются деньгами, выдаваемыми на хозяйство, ухитряясь на пенс купить столько, сколько другой купит на фунт. Брайди знала, что в Америке фунтов нет, там доллары. Придется их освоить. Ничего страшного. Деньги она считала хорошо. На уроках счетоводства сестры Джером всегда получала высший балл.





* * *


В порту Ливерпуля Брайди обрадовалась, увидев, что Джеральд, старинный школьный друг Тома, сдержал слово и ждет их на причале. Несколько лет назад он уехал из графства Голуэй. Джеральд направлялся в Америку, однако в Ливерпуле сразу нашел работу. Он стал извозчиком, перевозил табак с пароходов в пакгаузы. Хорошая работа позволила ему жениться на местной девушке, у них родился ребенок. У малыша было что-то с ножками, и потому семья не могла уехать в Америку, принимавшую только абсолютно здоровых, о чем еще на пароходах извещали все брошюры и объявления. Если у человека какой-нибудь изъян, его отправят восвояси. У всех были знакомые, с которыми такое произошло. Не так давно семейство Макгивни из Каслмейна отправилось в путь с четырьмя детьми, двумя парами близнецов. Из-за трахомы двух ребятишек, по одному из каждой пары, развернули обратно. И теперь они жили в Листоуэле у тетки, которая, заменив им мать, растила эти ирландские зеркальные отражения единоутробных американцев, обитавших в Нью-Йорке.





* * *


Джеральд повел их в небольшое кафе, где его приятель служил официантом. Тот, не дожидаясь просьб, накрыл стол к полднику.

– Поешьте напоследок. – Джеральд аппетитно вгрызся в сэндвич. – Всё, что съедите на пароходе, попросится наружу.

– В смысле? – Брайди прихлебнула чай.

– Едва отплывете, вас начнет выворачивать наизнанку. Так оно со всеми. – Джеральд достал из кармана и катнул через стол какой-то бурый шарик. Брайди, приняв игру, катнула его обратно. Перочинным ножом Джеральд расщепил шарик надвое и подтолкнул половинки к Тому и Брайди. – Это мускатный орех. Как поплывете, положите его под язык. Тошнить-то будет, но все же не так сильно.

Затем Джеральд стал давать советы касательно Америки. Поначалу Брайди слушала его недоверчиво, поскольку сам он там не бывал. Но потом сообразила, что Джеральд знает, о чем говорит, ибо в Ливерпуль прибывали не только отъезжающие, но и те, кто возвращался на родину, изведав тяготы заокеанской жизни.

– Как сойдете на берег, не вздумайте кашлять, – предупредил Джеральд. – Пограничники в штатском выглядывают чахоточных и тифозных. Стоит кашлянуть, и вас отправят назад или запихнут в изолятор.

Брайди вдруг захотелось откашляться. Странно, она не была простужена, однако легкое перханье перешло в приступ неудержимого кашля. Брайди зашарила по карманам в поисках носового платка, который на день рождения ей подарила Кэтлин. В груди что-то дрогнуло, когда она увидела свои инициалы, изящно вышитые сестрой.

– Попей. – Том придвинул к ней свой стакан с пивом. Но Брайди глотнула чаю, и кашель прекратился. Лица Тома и Джеральда разгладились. Брайди сунула платок в рукав, чтоб, если что, был поближе.

– Допивай. – Джеральд кивнул на ее чашку с остатками чая. – Там такого не будет.

– В Америке нет чая? – удивилась Брайди. Она-то думала, там есть всё.

– У тамошнего чая вкус помоев, которые без молока и сахара не полезут в горло.

А на первых порах молоко и сахар будут недоступной роскошью. Брайди пригорюнилась, вообразив полдники без чая, и огляделась, гадая, чего еще она лишится. Вон, за стеклянной витриной, ячменные лепешки и кекс на портере, пирожки с начинкой, черный пудинг и свиные ножки. Дома эти яства она видела только по праздникам, а теперь, наверное, не увидит вообще. Вернется ли она когда-нибудь? Аделаида уж два года как уехала, однако ни словом не обмолвилась о возвращении.

Конечно, сильнее всего она будет скучать по братьям и сестрам. Брайди представила, как, по примеру Томова брата, пришлет им билеты с оплаченными визами и одного за другим перетащит в Америку; пока молоды и податливы, их надо отлучить от грубой, затверделой груди родины.


Родителей с места не стронешь, это уж точно. Они недвижимы, словно огромные, обросшие мхом утесы. Их каменное неприятие Тома было главной причиной отъезда.

Мама-то еще ничего. Брайди чувствовала, что где-то глубоко-глубоко в ней и сейчас жива та девушка, какой она некогда была, и потому мать понимает и безмолвно поддерживает старшую дочку.

Сказать это вслух она, конечно, не могла. Почему? Из-за папы! Он-то не принимал Флиннов напрочь. Дурная, говорил, кровь. По опыту Брайди знала: если папе что втемяшится в голову, его уже не переубедишь, он становится неприступен, как скала Кэшел. Отец запретил ей выходить за Флинна. Флинн – фамилия Тома. Его дед по отцу отобрал у Моллоев ферму, которой владело не одно поколение их семьи. Уилф Флинн выиграл ферму в карты и, к великому смятению семейства Моллой, забрал. Бедному папе было двенадцать, когда его выселили из родного дома – белого особняка, в каждый урожайный год обраставшего пристройками.

Поселились Моллои в домишке, стоявшем в череде халуп у подножия холма, несколько кур составляли всё их хозяйство, и папе пришлось с тележки торговать яйцами на рынке в Роскоммоне. Иногда ему удавалось найти поденную работу.

Самое смешное, что Том уезжал вслед за братом, потому что оба не хотели хозяйничать на ферме.





* * *


Накануне вечером вся семья, как всегда, собралась за накрытым клеенкой столом. Кроме Брайди, никто не знал, что ужин этот прощальный. Обычно отъезжающим в Америку устраивали большие проводы, похожие на поминки, но Брайди не смогла бы уехать, если б родня затеяла отвальную. Она не умела прощаться.

Мама подала картофельные оладьи. Шел пост, поэтому мяса не ели вообще, а не только по пятницам. Оладьи были вкусные. Быстро орудуя вилкой, Брайди ела в охотку. Младшие братья по очереди подбрасывали поленья в очаг. За столом их было семеро детей; могло быть девять, но двое умерли младенцами. Впервые в жизни Брайди подумала, что без тех двоих груз на душе капельку легче.

Куинн рассказывал о своей победе на конкурсе по географии, комната полнилась голосами, смехом, чадом, запахом обжаренного в масле лука. Слава богу, в этой кутерьме никто не замечал, что у Брайди глаза на мокром месте. Она понимала, что родную кухню вновь увидит не скоро.

Отца не было дома. Семья уже не ждала его застольной молитвы. «Ешьте без меня, – как-то сказал он матери. – На моем грешном горбу будет одной святой обязанностью меньше». И мать обходилась без его благословения пищи. Она всегда ставила его тарелку во главе стола, но бывало, что место его так и пустовало всю трапезу. Но даже когда его не было, все ощущали его присутствие, словно с отцовского стула на них осуждающе смотрел его призрак.

Расправившись с оладьями, братья откинулись на стульях и закурили. Тут и пришел отец. По тому, как он долго стягивал башмаки, все поняли, что он крепко выпивши.

Мать кинулась за его порцией ужина, которую держала на плите. Брайди облегченно вздохнула, когда отец, пошатываясь, прошел к столу. Иногда он шел прямо в спальню и, не раздеваясь, падал поверх одеяла. А вот если садился к столу, значит, был пьян, но не в стельку. Отец со скрежетом отодвинул стул, мать поставила перед ним тарелку. Отец сел, взял ложку, подхватил горячую оладью и понес ко рту. Брайди представила, как в его желудке добрая мамина еда сражается со спиртным.

В Америке ей не придется видеть отца таким.

Братья тихонько переговаривались, а Кэтлин, потянувшись к солонке, посолила отцовские оладьи – он чувствовал вкус только очень соленого или очень сладкого.

Теперь домашние обязанности Брайди лягут на плечи сестры. Горько, но что поделаешь?

Первый билет в Америку будет для Кэтлин. Как только бедная мама без нее справится? По старшинству Кэтлин вторая после Брайди. Сестра шьет, убирает, готовит и делает многое другое, причем с удовольствием, не в пример ей, Брайди, всегда норовившей улизнуть с книжкой. Прежде чем всё это закрутилось, Брайди представляла себя городской продавщицей в красивых туфлях и шляпке.





3

Брайди




«Мавритания»

Апрель, 1908



На речном причале корабль выглядел белой сверкающей громадиной. Лишь недавно он совершил свой первый рейс, поведал контролер, проверявший у трапа билеты. На фоне неказистых суденышек, перевозивших почту, табак и другие грузы, корабль смотрелся прекрасным белым лебедем в окружении невзрачных серых утят. Далеко не все его пассажиры покидали Ирландию навсегда, как Брайди и Том. Были и такие, кто в отпуск ехал посмотреть на заморские диковины, чтоб потом описать их в своих дневниках или почтовых открытках с яркими марками, которые друзья и родные иногда получали уже после того, как сами путешественники вернулись домой.

Но эти люди ехали первым классом, тогда как Том и Брайди – третьим.

Брайди ежилась, следом за Томом по узкому железному трапу спускаясь на самую нижнюю пассажирскую палубу, которая тем не менее была много выше уровня причала. Даже в пальто и шляпке Брайди зябла. Пасхальный наряд ее был не новый, он достался ей от кузины Агнес, служившей стенографисткой в Лондоне. Одежда, вполне приемлемая для графства Керри, там не годилась.

– Ирландок всегда отличишь по неказистым платьям, которые сидят на них как на корове седло, – смеялась Агнес, когда в Рождество приехала повидать домашних.

Через матушку она передала Брайди и ее сестрам коробку с отвергнутыми вещами, и те еще долго их донашивали. Но Брайди не роптала, ибо кузина обладала неведомо как развившимся вкусом, хоть и выросла в том же жалком приходе, где в домах, не имевших отопления, всё было покрыто слоем сажи от чадящих печей. Увидишь ее на церковной службе и решишь, что она прямо из Парижа.

В дорогу Брайди надела серое пальто, пуговицы и обшлага которого были обшиты клетчатой тканью. Оно ей нравилось, хоть пальто это, не сгодившееся для Лондона, вряд ли сгодится и для Нью-Йорка. Но Брайди понимала: даже самой красивой одеждой не скроешь того, что она – девушка из ирландской глубинки. И ей было жалко, что пальто уезжало вместе с ней, а значит, не перейдет к сестрам, как и все прочие вещи, доставшиеся от Агнес.

При первой возможности она пришлет сестренкам туфли на каблуках, шелковые чулки и платья, виденные в журналах. Том и Брайди шли узкими коридорами, отыскивая свою каюту. Наверное, на все эти двери и стенные панели извели целый лес.

Оглушительно ревели паровые турбины, за их шумом не слышно ни слова.

Наконец отыскалась узкая дверь с номером 2435А. Едва Том и Брайди вошли в каюту, как дверь сама захлопнулась. Ясно, она останется открытой, только если чем-нибудь ее подпереть. В каюте, не имевшей иллюминатора, царил полумрак. Узкая двухъярусная койка, подставка для багажа, столик с привинченной лампой. На десять дней это их дом. Брайди огляделась – чем бы подпереть дверь, чтоб было светлее? Том ее обнял.

– Иди ко мне, миссис Флинн. – Он развязал ее шарфик и поцеловал в шею. Том и раньше так делал, но сейчас Брайди запаниковала. Вроде бы нет причин его останавливать – мать с отцом не застукают, не возникнет констебль с дубинкой, из-за дерева не выскочит братец Дэн с криком «пиф-паф!».

Но дело в том, что она вовсе не миссис Флинн. Наверное, это можно исправить? На пароходе определенно должен быть священник.