Опоздавшие

– Ты мальчик толковый, пора тебе учиться, – сказала она. – Знаешь, как здорово вместе с ребятами ходить в школу?

– А вечером меня отпустят домой? – спросил он.

– Нет.

Без дальнейших разговоров женщина взяла его за руку и привела в просторную комнату, где играли дети, большие и маленькие. Он немного успокоился. Дети были приветливы и научили его новой игре – в тачки. Один берет другого за ноги, и тот наперегонки с прочими тачками на руках спешит к финишу. Он оказался лихой тачкой и почти победил в веселой гонке, желая понравиться взрослой девочке, что держала его за ноги.

Вечером его уложили в малышовую кроватку. От несправедливости этого он расплакался, уперев голову в прутья ограждения, выкрашенного в белый цвет. Он скучал по сестре и матери, да и по отцу тоже. Он вспомнил обгорелого мишку, оставшегося на его постели, и затосковал по его мягкому тельцу. Единственной вещью из дома был мраморный шарик. Приподнявшись, он вынул его из кармана бриджей, висевших на кроватной спинке, и крепко сжал в кулаке. Так и уснул. Ночью проснулся от мокрости. Он описался, чего с ним уже давно не случалось. И что было делать? Так и лежал, мокрый и несчастный. Потом перевернулся на спину и, глядя на полоску лунного света на потолке, стал крутить шарик между ладоней, представляя, что он волшебный и перенесет его в прошлое.

Утром его отругали, искупали и переодели в комбинезон в серо-белую полоску, какие здесь носили все дети. На завтрак была овсянка. Он не мог есть. Живот закаменел, точно мраморный шарик, который он поминутно нащупывал в кармане, проверяя, на месте ли его сокровище.

После завтрака вышли на прогулку. Двор представлял собою забетонированную площадку, отделенную от улицы железной решетчатой оградой с острыми пиками, не позволявшими через нее перелезть. Другие дети старались его утешить, но он не нуждался в их сочувствии. И не желал играть, хотя мальчишки пытались втянуть его в свои забавы. Он стоял у ограды, сквозь прутья глядя на улицу. И всякий раз, заслышав стук каблуков, надеялся, что это мать за ним вернулась.

Так тянулись его дни, а потом началась школа, и он с головой ушел в то, чему предстояло научиться: письмо, катехизис, счет и чтение, которое стало его любимым предметом, ибо весь урок ученики внимали монахине, которая читала вслух, время от времени показывая картинки в книжке.

Приближалось Рождество, и он надеялся, что Макналти его навестят. В эту пору, говорили ребята, многие приемные родители проведывали своих бывших подопечных.





* * *


Наступил сочельник. В столовой стояла большая елка, украшенная свечами, под потолком протянулась гирлянда цветных фонариков, которые зажгут после праздничной службы. Явились приемные родители, но Макналти среди них не было. Он ужасно соскучился по Лоло и гадал, скучает ли она по нему и что ей про него сказали. Они пели рождественский гимн, когда монахиня взяла его за руку: «Винсент, к тебе пришли». Сердце его ухнуло. Шагали длинным коридором, «Тихая ночь» звучала всё глуше. Наконец-то родители пришли! Не терпелось увидеть Лоло. Вот и комната, где он распрощался с матерью. Там сидели две незнакомые женщины. Одна светловолосая, другая темненькая, которая встала, подошла к нему и поцеловала в щеку. От нее исходил приятный цветочный запах.

– Меня зовут Сара, – сказала она. – Я твоя новая мама.

Она отстранилась, разглядывая его, и он смотрел на нее. Голова не работала, никаких мыслей не было.

Светловолосая женщина издала какой-то странный звук, и он понял, что она плачет.

Темненькая повернулась к ней и сказала:

– А это твоя няня Брайди.

Потом впервые в жизни он сел в автомобиль, черный и блестящий, как панцирь жука.





32

Винсент




В дороге

Декабрь, 1914



Он сидел между женщинами и вдыхал их аромат.

На переднем сиденье мужчина в белых перчатках крутил руль, машина подскакивала на заснеженной дороге.

То и дело одна из женщин (он не запомнил их имена) целовала его или поправляла плед, укрывавший его и их колени. Под пледом он ощупывал карман. Все в порядке. Шарик на месте.

– Ты, наверное, проголодался и ждешь не дождешься праздничного ужина? – спросила дама в шубке. Когда она шевелила спрятанными в муфту руками, та меняла свой контур и казалась ловушкой, откуда хотят выбраться плененные зверьки.

– Да, – сказал он, хотя не был голоден. Он привык, что в желудке, постоянно готовом к лишней тарелке супа или куску хлеба, всегда посасывало, но в приюте все получали справедливо равные порции. Если тебе не нравилась какая-то еда (свекла, скажем, или капуста), ты мог отдать ее другому ребенку, и тот становился твоим должником. На прошлой неделе один мальчик рассчитался с ним засахаренным инжиром, который прежде он не пробовал. Инжир пришелся по вкусу, и он охотно съел обе порции, о чем позже пожалел.

– Будет много вкусностей, – сказала вторая женщина.

Ее представили няней, на кого она совсем не походила. Няни носят всё белое, а она была в коричневом пальто и красном шарфе, который сняла и обмотала вокруг его горла. Он обрадовался, потому что в машине было холодно. Ветер задувал сквозь щели в окошках, хлопавших непристегнутыми клапанами.

– Ростбиф с картофельным пюре, пудинги, сладкие пирожки, – подхватила дама в мехах. – А еще колбаски, устрицы, заварной крем…

Устрицы он не любил, но об этом вежливо промолчал.

– Впереди крутой подъем, – через плечо сказал шофер. – Будем заезжать задним ходом.


– Ореховый хлеб и тянучки…

Когда машина накренилась вперед и, переваливаясь на ухабах, двинулась вверх, он ощутил во рту вкус утренней каши, то поднимавшейся к горлу, то спускавшейся обратно. Потом она поднялась и уже не спустилась. Похоже, сейчас его вырвет. Но куда? Погубить блестящее сиденье нельзя. Иначе его опять вернут в приют.

Машина дернулась, и он опростался на руки няни. Как ни странно, она ничего не сказала, а вот другая дама всполошилась:

– Оскар, остановите машину! Мальчику плохо!

Такого белого снега он еще не видел. Няня сунула руки в сугроб, очищая перчатки.

Когда опять сели в машину, дама в мехах придвинулась ближе к дверце. Он понял, что она, как и он сам, опасается повторного извержения.

Пришлось ждать, пока шофер заведет мотор. Машина просела под ногой, ступившей на подножку. А он встал коленями на сиденье и, развернувшись к заднему окошку, сквозь мутный целлулоид смотрел на круговые движения шофера; машина туда-сюда покачалась, потом вновь затарахтела. Шофер ее обежал и запрыгнул на свое сиденье.

– В следующий раз сядешь рядом со мной, – сказал водитель, выезжая на дорогу. – Я научу тебя заводить эту малышку.

Это к нему обращаются? Невероятно! Прикрыв глаза, он вообразил себя за рулем машины. Рядом сидит Лоло и напевает «Греби, греби на лодочке». Вдруг передние колеса отрываются от земли, машина задирает нос и, точно птица, устремляется к облакам.

– Куда мы едем? – удивительно спокойно спрашивает Лоло. Она всё повторяет и повторяет его имя, и он просыпается.

– Винсент, Винсент, мы дома.

Он поднял голову с няниного плеча, на котором остался мокрый след от его слюны.

Сквозь ветровое стекло он увидел дом, не меньше его последнего пристанища, и испугался, что его привезли в новый приют.

Распахнулась дверца, мужчина помог выйти даме в мехах, а потом схватил его.

– Добро пожаловать, дружище. Я твой дядя Бенно. Залезай ко мне на плечи, я тебя понесу, как Санта-Клаус – мешок с подарками.

Сильные руки его подняли, и он оказался на плечах мужчины; столь высокая обзорная точка ему очень понравилась.

Дом был чересчур роскошный, в таких сироты не живут, – угловая башня, стены цвета шоколада.

Распахнулась парадная дверь, какие-то люди кричали, чтоб они скорее заходили в тепло. Поднялись на крыльцо, и он крепко вцепился мужчине в волосы, когда тот пригнулся, проходя через дверной проем.

– Ого! Ну и хватка! – сказал мужчина, и ему стало приятно, что он своей силой впечатлил взрослого.

В доме было тепло и хорошо пахло.

Мужчина снял его с плеч и поставил на ковер с цветочным узором; он себя чувствовал тоже этаким цветком, который разглядывали окружившие его люди.

– Я твоя тетя Ханна, – сказала женщина с красивыми золотистыми волосами. На туфлях ее были вышиты цветастые птицы.

– Я твоя тетя Рейчел, – сказала другая женщина. Боа из белых перьев защекотало ему лицо, когда она наклонилась его поцеловать. На руках у нее была маленькая светловолосая девочка, улыбавшаяся ему совсем как Лоло. – А это Розэ, твоя… твоя…

– Кузина, – из-за его спины подсказала дама в мехах.

Чьи-то руки сняли с него шапку и пальто. Впервые за зиму в помещении ему было тепло и без них.

– А я твой отец. – Мужчина к нему не пригнулся. Глаза его скрывались за дымом сигары. Мужчина протянул руку. Большую, в темных курчавых волосках. Он ее пожал, как учили.

– Пойдем знакомиться с дедушкой, Винсент. – Дама сбросила меха и теперь была в жемчужном платье.

Они шли коридором, где горели лампы, и вместе с ними по стенам в обоях с бархатными шишечками двигались их тени. Миновали диван с ножками в виде львиных лап.

У камина старик в кресле-качалке курил трубку и читал журнал.

– Вот наш рождественский подарок, папа, – сказала дама.

Это он подарок? Кому?

Старик вынул трубку изо рта и подался к нему, а он разглядывал салфетку на подголовнике его кресла. Миссис Макналти вязала такие же.

– Вам всучили заморыша?

Конечно, некрасиво так говорить, но старик улыбался по-доброму.

– Сколько тебе лет, сынок?

Он поднял правую руку и как можно шире развел пальцы, демонстрируя возможности своей пяди.

– Пять? А растопырил на все десять.