Опоздавшие

Однако мадам Брассар осталась и продолжила новую отделку дома: на мебель шились чехлы из тканевых запасов ее сундука, ковры перемещались из одной комнаты в другую, дабы прикрыть «чересчур агрессивный» узор паркета.

Мистер Холлингворт на удивление легко воспринимал перемены в доме, где годами ничего не менялось. Но однажды вечером всё разъяснилось.

Из окна своей комнатки под крышей Брайди, любуясь восходящей луной, в беседке разглядела силуэты хозяина и мадам Брассар. Мистер Холлингворт стоял и смотрел на озеро. Француженка встала со скамьи, взяла его под руку, и они замерли, глядя на темную воду, мерцавшую под лунным светом.

В другой раз Брайди принесла выглаженное постельное белье в Желтую комнату, после несостоявшегося визита президента вновь занятую мадам Брассар, и тотчас заметила, что в постели не спали, хоть простыни были умышленно сбиты. Однако на своем веку она перестелила столько постелей, что ее не обманешь. А в спальне мистера Холлингворта обнаружились светлые волоски на подушке.

Брайди даже удивилась, что сия новость породила в ней не осуждение, но радость. Протестант мистер Холлингворт не ведал о смертном грехе. А душу падшей католички мадам Брассар сильнее, наверное, уже не осквернить.

Брайди их не укоряла, поскольку сама совершила тот же грех. Вместе с Томом покидая Ирландию, она перешла Рубикон, но осознала это уже на борту корабля.





* * *


Порой Брайди задавалась вопросом, захочет ли она вновь испытать подобное счастье. Со смерти Тома прошло уже три года. Но он незримо присутствовал в ее жизни, как будто поделенной надвое: реальная – без него и воображаемая – с ним. Брайди представляла, как они жили бы в сторожке, которую сейчас занимал Оскар. Том мог бы получить его место и служить шофером. И жили бы они в милой комнатке на втором этаже, а не в той захудалой каморке на задах, где обитал Оскар. Брайди ее видела, когда во время его отпуска ей велели сделать там уборку.

Оскар. Каждое воскресенье он пешком сопровождал ее в церковь и обратно, поскольку Брайди отказалась ездить с ним в машине. Она отговорилась полезностью ходьбы, но истинная причина была в том, что ей не хотелось оставаться наедине с мужчиной в замкнутом пространстве.

Хоть по национальности немец, в чем-то Оскар ужасно напоминал Тома: такие же широкие плечи, такой же выразительный взгляд. В детстве он тоже был церковным служкой. И тоже любил мастерить. Он тоже увлекался часами, но, в отличие от Тома, умел их разобрать, а потом собрать. В комнате Брайди не было часов, пока Оскар не нашел в подвале и не починил старые ходики. В ответ на благодарность он легонько поцеловал Брайди в щеку, от чего в ней что-то шевельнулось. Она стала замечать, насколько Оскар хорош собой: светлые волосы, густые и вьющиеся, рельефный профиль, отменно читавшийся, когда его обладатель поворачивался к пассажиру на заднем сиденье.

Иногда, думая о Томе, Брайди вспоминала слова и поступки Оскара, и эта нечаянная измена наполняла ее страхом, что она не сумеет сдержать обещания, данного ее телом, нарушит обет, позволявший считать себя женой, которая в любых обстоятельствах обязана хранить верность мужу.





26

Сара




Лаверстокский родильный дом

Август, 1911



Эдмунд приходил каждый день, приносил цветы. Но его не было рядом, когда настал срок. Ночью Сара проснулась и, ощутив под собою насквозь мокрую простыню, поняла, что время пришло. Ей говорили, что в этом нет ничего страшного, и все равно от стыда обдало жаром. На зов колокольчика, прикрепленного к перильцу по краю кровати, прибежала ночная медсестра.

– По ночам врач не дежурит, но ассистент здесь, – сказала она.

Ассистент всегда был на месте, поскольку жил в комнате цокольного этажа. Сестра отправилась за ним, и тут Сару пронзила боль, да такая, что показалось, будто они с ребеночком умирают.

Под аккомпанемент Сариных стонов два санитара выкатили ее кровать из палаты.

– Не волнуйтесь, – сказал один. – Сейчас вам чего-нибудь вколют.

Коридор заполнили чьи-то вопли, и Сара не сразу поняла, что кричит она сама.

– Тихо, тихо, – уговаривала ее медсестра, качая головой в чепце, похожем на свернутую столовую салфетку.

Въехали в родовую палату, знакомую Саре после экскурсии по роддому.

Там уже стоял, вскинув руки, человек в белом халате – видимо, ассистент. Сестра поднесла ему бачок с жидкостью, в которую он окунул бороду – наверное, продезинфицировал.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Сара.

– Собираемся подарить вам чудесного ребенка. – Врач так и держал руки в воздухе, словно вот-вот исполнит некое волшебство.

– Вот проснетесь и увидите своего ребеночка, – сказала сестра.

– Я не хочу спать, – возразила Сара. Может, отказаться от анестезии? Хотелось как можно скорее увидеть ребенка. Но тут ее снова скрутила боль.

– Сейчас захотите, – пообещала сестра. – Считайте назад от ста.

В белой-белой комнате сверкали металлические инструменты. Для чего они? Думать о том не хотелось. Сара начала считать:

– Сто… девяносто девять…


На лицо ее опустилась темная чашка, укрывшая рот и нос.

– Дышите ровно, – велела медсестра, но Сара вообще задержала дыхание. В нос ей ударил невообразимо гнилостный запах, напомнивший случай из детства: банан, завалившийся за кондитерский пресс, через пару недель источал зловоние, достигавшее верхних комнат.

Сара постаралась не вдыхать этот запах, но безуспешно. Он как будто обрел плоть, и теперь его пальцы лезли к ней в ноздри, проникали в носовые пазухи и вонзались в мозг.

И вдруг оказалось, что, привалившись спиной к желобчатой колонне, она сидит на выкрашенном серой краской полу боковой террасы. Рядом в старой плетеной качалке раскачивается мама. На террасе полным-полно людей: вон улыбается покойная бабушка, вон Эдмунд, отец, сестры и брат, ее подруги, все они болтают и угощаются сэндвичами с яйцом и пикулями, персиками и кремом. Появляется человек с шарманкой, он играет «Эмелину», все встают и начинают танцевать (как они здесь умещаются?), Эдмунд протягивает руку, но Сара не может встать, она как будто приросла к колонне.





* * *


Очнулась она в палате, залитой дневным светом. На запястьях ее были резиновые манжеты, притороченные к кроватным перильцам. Девушка в розовом фартуке подметала пол.

– Где мой ребенок? – спросила Сара.

Девушка вздрогнула и обернулась:

– Как быстро вы пришли в себя!

– Где мой ребенок? – повторила Сара. По спине ее пробежал холодок. В груди почему-то стало тесно.

Девушка выскочила из палаты, но тотчас вернулась с незнакомой медсестрой.

– Где мой ребенок? – в третий раз спросила Сара.

– Крепитесь, миссис Портер, – сказала сестра, высвобождая ее руки из манжетов.

Вошел Эдмунд и почти упал на стул с прямой спинкой возле кровати.

Выглядел он очень усталым.

Эдмунд поцеловал Сару в лоб, взял ее руки в свои ладони. Опять прохватил озноб. Сестра безмолвно вышла из палаты.

Сара вдруг поняла: о ребенке говорить нельзя. И тогда с ним всё будет хорошо.

– У тебя измученный вид. – Она погладила руку мужа.

– Сара… – начал Эдмунд и осекся. Глаза его заволокло слезами.

У Сары всё болело – ломило спину, саднило живот. Как будто она грохнулась с лошади.

– Как там на улице? – спросила Сара. – Жара еще не спала?

Закрытое окно оберегало прохладу палаты, но впускало солнечный свет, золотивший квадратики натертого паркета. На клене за окном ни один листок не шелохнулся. Попрошу сестру открыть раму, подумала Сара.

– Они сделали всё возможное, – проговорил Эдмунд.

– Молчи, молчи, молчи! – Отдернув руки, Сара спрятала лицо в ладони.

Эдмунд встал и, перегнувшись через перильца, обнял ее.

– Мы еще молоды. Попробуем снова.

Сара зарыдала и уткнулась лицом ему в грудь. От слез размякла его накрахмаленная рубашка. Сара подняла голову:

– Кто у нас был, мальчик или девочка?

– Я… не спросил.

Потом появился врач – патрон ассистента, принимавшего роды. Он выразил глубокое сочувствие по поводу столь печального исхода.

– Мы сделали всё возможное, – сказал он, хотя не был на родах.

Выходит, Сара сама виновата. Зачем предпочла безболезненное разрешение от бремени? Зачем трусливо отказалась от проверенного веками – младенец появляется на свет через муки матери – и тем самым нарушила естественный ход событий?

Эдмунд спросил о поле ребенка.

– Девочка, – сказал врач.

– Роза! – вскрикнула Сара.