Оливер Лавинг

– Милый… – В своем голосе Ева услышала снисходительные интонации Чарли. – Не надо строить из себя мученика.

Джед кивнул и вернулся к прерванной работе: принялся вытаскивать из-под завала какой-то деревянный набалдашник; свежая сигарета у него во рту пыхтела, как трактор. Внезапно он потерял хватку и пьяно плюхнулся на задницу.

– Можно я хотя бы тебе помогу?

Подойдя к нему, Ева присела на корточки и попыталась приподнять лист шифера, прикрывавший находку Джеда. Она мельком подумала, что все это донельзя странно – что такой была в данный момент ее жизнь на этой планете: хрипя и кряхтя, вместе со своим помятым мужем/тайным любовником принимать роды мусорного ребенка. Совместными усилиями они наконец-то вытащили этот предмет. Старинный портновский манекен.

– Уже пятый такой, – восхищенно сказал Джед. – Думаю, можно будет начать новую серию.

– Твоя мать ведь была швеей? В военное время?

Джед не ответил. Передав сигарету Еве, он принялся счищать прилипшую к подмышке манекена бурую корку.

– Он заговорил, – сказала Ева.

Джед повернулся к ней, наморщив задубелую кожу на лбу.

– Помнишь Марго Страут? Логопеда. Она почувствовала движение в его левой руке. Как я всегда и говорила.

Ева рассказала про пальпирование и ЭЭГ, про первые «да» и «нет», про алфавит.

– Это он, Джед, – заключила она тихим восторженным голосом. – Это Оливер.

– Я знаю, мне сказали. Доктор Рамбл мне звонил. – Джед посмотрел на нее, словно что-то подсчитывая в уме.

– Тогда я не понимаю. Господи, Джед! Мы все должны праздновать. Почему ты не примчался, как только услышал?

Джед внимательно посмотрел на безголовый манекен, покачал головой:

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

Он забрал сигарету у Евы, втянул губами дрожащий кончик.

– Ты знала, что Чарли приезжал ко мне? – мягко спросил он.

– Да ладно?

Джед потер себе плечо – обычный его жест умолчания, словно он в буквальном смысле удерживал свое мнение при себе.

– В общем, он приезжал.

– Ты не сказал ему о… о нас? Не сказал?

Джед покачал головой.

– Ева. Он задал мне один вопрос.

– Что ж, хорошо.

– Он спросил, почему мы никогда не добивались новых обследований, сторонних консультаций. Насчет Оливера. Спросил, почему мы не узнали. Раньше. Много лет назад.

– И что ты ответил?

– Я не знал, что ему ответить.

– Никому и в голову не приходило… – начала Ева.

– Почему мы их не заставили? – кротко спросил Джед. – Почему ты их не заставила?

– Я не заставила? А почему ты никогда меня не удерживал? Если я все так плохо делала, почему ты не вмешался? Я тебе скажу почему. Потому что ты был неизвестно где. Лежал свернувшись клубочком на дне бутылки бурбона.

Даже и тут Джед промолчал. Он ахнул, сигарета вывалилась и обожгла ему руку.

– Черт! – Джед ухватил себя за запястье. В его глазах была ярость.

– Хочешь знать, почему я не приехал? – прошипел он. – Я не приехал, потому что просто не могу этого вынести. Я правда не понимаю, кому верить.

– В каком смысле?

– В таком, что я все время думал о словах профессора, что мы просто не можем знать, понимает ли нас Оливер. И Марго Страут ведь как-то раз пробовала работать с Оливером, правда? И ты говорила, что не доверяешь ей, помнишь? Мол, она фанатичная христианка, витает в своем мирке. А теперь она вдруг что-то нашла? Послушай. Может, ты и права. Но я не могу позволить себе надежду, пока не буду знать наверняка. Больше не могу.

– Пока не будешь знать наверняка? Это он, Джед. Приезжай и увидишь. Это он.


– Ладно. Я говорю только за себя. Не хочу сказать, что ты не права.

– А что же ты хочешь сказать?

Джед покачал головой:

– Прости. Не слушай меня. Что я могу знать? Ничего.

– Значит, это наконец произошло, – сказала Ева. – Ты полностью утратил способность верить в хорошее. Как грустно.

– Может, ты и права, – ответил Джед. – Как обычно.

Еве в ноздри ударило облако какого-то невыразимого упадка, ртути, смерти и чего-то похожего на йогурт. Что бы она ни хотела сказать, ее ответ был словно увиденная во сне книга: слова исчезали, едва она пыталась их прочитать. Но хотя бы теперь Ева понимала, почему не сразу поделилась новостями с этим ходячим аффективным расстройством размером пять футов девять дюймов, считавшимся ее мужем. Из-за его неверия в любую хорошую новость, беспомощности, которую он усвоил за тридцать с лишком лет, что пытался укрыться в мастерской.

– Удачи с твоими манекенами, – произнесла Ева. – Надеюсь, их общество интереснее нашего.

Она направилась обратно к скрипучей лестнице.

– Хочешь знать, чем мы тут занимаемся? – сказал ей в спину Джед, и она обернулась. – Вот это все, что мы делаем. Мы оба ищем оправдание.

– Оправдание? Оправдание чему?

Джед поднял упавшую сигарету. То, что он произнес потом, прозвучало заученно, как давно сочиненная реплика:

– Того, во что мы его превратили.

Ева смотрела на этого пьяницу с грустными глазами, с посеревшими зубами. Ее шею жег раскаленный добела, всепоглощающий гнев.

– Если сумеешь протрезветь так, чтобы сесть за руль, – сказала она, – может, захочешь узнать, что тебе скажет Оливер.

– Надеюсь, ты права. Искренне надеюсь. – Такие снисходительные интонации никогда не удавались даже Еве. Печаль старика, умудренного священника, что обращается к маленькой девочке.

– Надеешься, что я права? Тут дело не во мнениях. Вот честно, я никогда не смогу тебя понять. Вообще никак.



На обратном пути Ева немного испугалась, увидев, что машины вокруг размываются и искажаются от слез. Но она сосредоточилась на бело-желтых линиях разметки (хрестоматийный пример точки схода) и сумела добраться до «Звезды пустыни». Припарковавшись на подъездной аллее, Ева яростно вытерла нос и так надавила на веки основаниями ладоней, что перед глазами вспыхнули искры. Но, отведя руки, она почувствовала этот запах: из-под масляной вони мусора пробивался острый никотиновый дух Джеда Лавинга.

Ева терпеть не могла курения. Даже когда отец утверждал, что бросил, он все равно часто курил свои сигары в туалетах мотелей; выползавший из-под двери дым наглядно иллюстрировал вредоносное воздействие Морти Франкла на дочь. Ева никогда не могла понять, насколько надо быть глупым, чтобы совать себе в рот и поджигать собственную смерть. Но теперь она яростно втягивала в себя этот ненавистный запах, этот химический привкус саморазрушения. В разболтанном механизме Евиного утомления этот запах стал неотделим от тепла, которое вскрывалось в ней, когда она находилась рядом с мужем. Что такое было в печали Джеда, что всегда сокрушало ее ярость? Может, отец оставил на ее психике какое-то роковое клеймо, установил схему, которую она не могла поломать? Возможно, она… Евина мысль оборвалась, когда она обнаружила эпицентр запаха – костяшки пальцев левой руки, тогда она поднесла их к усеянным слезами ноздрям. Она глубоко вдохнула и подумала, не поехать ли обратно. И еще: «Я в последний раз вдыхаю его запах». Отчасти она понимала, как это сентиментально, и беззвучно потешалась над этой нюхающей кулак Евой. Другой своей частью она в отчаянии продолжала смаковать этот запах.

Когда она расстегнула джинсы и запустила свободную руку под резинку, ощущение почему-то напомнило кражи в магазинах: радость от отвращения к себе, яркое, хотя и своеобразное свидетельство, что Ева давала себе то, в чем мир ей отказывал. Она уже давно, очень давно не трогала себя подобным образом; и теперь та утраченная Ева, молодая Ева, через нажатие пальцев соединилась с этой жалкой стареющей женщиной. Она громко, бездумно застонала и потому не услышала шума приближающейся машины. Однако она не могла не услышать громкое хлопанье дверцы. Ева вздрогнула, вытащила руку, но не успела до конца застегнуться, прежде чем в окошко ее машины постучал Мануэль Пас.

– Мануэль?

Сейчас грозная фигура Мануэля не была похожа на знакомого Еве мужчину, который приходил к четвертой койке с виноватой физиономией. Сейчас возле машины стоял капитан Пас; его рука имела форму пистолета, где дулом служил указательный палец, направленный на Еву. Она сердито опустила стекло.

– Надо же, кто к нам пожаловал.

– Вы должны были перезвонить, – сказал Мануэль. – Почему вы этого не сделали?

– Я была занята.

– Что ж, – печально заметил Мануэль. – В следующий раз, думаю, правильнее будет перезвонить, когда с вами пытается связаться полицейский. Потому что теперь наша беседа будет официальной.

Ева долго смотрела на этого лысого рейнджера, который не совсем убедительно играл роль строгого служителя закона. Позади него, куда ни глянь, земля серебрилась от зноя, голубое небо отражало равнину. Они могли быть наедине, Ева и Мануэль, посреди океана.

– Что ж, ладно, – сказала Ева.



Через десять минут Мануэль Пас выложил на облупленный шпон Евиного стола размытый снимок с магазинной камеры видеонаблюдения, зернистое изображение того, как Ева опускает ноутбук себе в сумку. Почему-то Ева восприняла это свидетельство как нечто давно прошедшее; она смотрела на глянцевую распечатку так, словно изображенная там женщина была не совсем ею. Первой ее реакцией было беспокойство оттого, какой нездоровой – тощей и слегка безумной – казалась женщина на снимке. Но даже сейчас мысль о том, что ее сын разговаривает, могла на инерции перенести Еву через любую пропасть, словно Хитрого койота из мультфильма.

– Охранник прислал пленку, где появляется женщина в деловом костюме, – пояснил Мануэль. – Местные копы не смогли ничего понять, но я вас мгновенно узнал.

Ева кивнула. К этой новости она отнеслась философски. Она подумала о мерцающем огоньке ноутбука, погруженного в электронную дрему. Похоже, она была права: ноутбук действительно оказался испытанием. Вот только она не могла точно определить, испытанием на что.

– Я верну его, – сказала Ева. – Конечно верну.

Мануэль сощурился на нее, ковырнул ногтем в зубах.

– Так-так.

Наконец Ева опустила глаза. Она вспомнила неопровержимые аргументы, которые приводили ей пальцы, прежде чем совершить все эти мелкие кражи. Те самые пальцы, что теперь поглаживали отломанный кусочек шпона: в этом доме они казались пальцами сумасшедшей.