Окно напротив

Как только мы выдумываем себе иллюзию, к нам приходят люди, способные ее разрушить. Я поверила в эти отношения, в любовь, в то, что мы будем верными друг другу всегда. И жила, ослепленная этой сказкой.



А сегодня я пришла и спросила его, уверен ли он, что у него ничего не было с Аней. И он не смог мне ответить. Ничего.



Он просто молчал.



В жизни бывает всякое. Ее нельзя ограничить или остановить. И отношения с другими людьми – лишь часть нашего развития.



Простить можно все. Простить можно?



Все?



Но что делать, если иллюзия, которой мы жили, становится для нас жизненно важной? Без нее мы не мыслим счастья. Не мыслим себя.



И дело даже не в прощении.



Как понять, почему это произошло? Потому что я была далеко, а она рядом, только протяни руку? И ему ничего не стоило наплевать на наши чувства. Никто бы все равно не узнал об их связи. Или он страшился ответственности, обязательств и длительных серьезных отношений?



В любом случае, если это было, то это было предательством. И от этого в моем сердце поселились боль, разочарование, пустота.



- Знаешь, - я села на скамейку рядом с ним, - когда я ее увидела там, такую подавленную, сгорбившуюся, с опущенными плечами, то сразу все поняла. Ее печаль была больше нее самой. Мне даже не нужно было подходить и что-то спрашивать. Просто стало невыносимо жаль ее. Она ведь мне не чужая. А теперь я смотрю на тебя.



Серега поднял взгляд на меня. Его лицо пылало.



- Черт, - прошептал он. – Я…



- Я смотрю на тебя и вижу, что ты не отрицаешь этой возможности. Либо ты твердо знаешь, что между вами что-то было. Либо не можешь со стопроцентной точностью сказать, что этого не было.



Он покачал головой.



- Я не знаю. Правда, теперь ни в чем не могу быть уверенным.



- Либо ты настолько надрался, что перестал отличать сны от реальности.



- Мари, - Донских вскинул голову, и наши взгляды снова встретились. – Я не хочу быть тем засранцем, который все испортил.




- Я не считаю тебя засранцем.



Он отвернулся и уставился вдаль, словно хотел запечатлеть в памяти каждую деталь каждого здания на этой улице.



- Но я не могу даже себе точно сказать, что этого не делал. Я – негодяй.



Почему нельзя отмотать назад и все исправить? Я бы приказала себе не влюбляться в эти блестящие черные глаза, самоуверенную улыбку, лохматые волосы. В его запах, в его чувство юмора, в мир, который мы создали сами для нас двоих.



Я прижала ладони к груди.



Это не могло произойти со мной. Не все это. Не сразу. Я так люблю его. Так безнадежно влюблена, что сердце дико стонет от боли.



Еще можно все исправить. Нужно просто все разузнать, расставить по своим местам. Он любит меня. Меня. И это – самое главное.



Я посмотрела на Серегу, и все тело пронзила нестерпимая боль.



- С чего я вообще решила, что он твой? Прости, сразу подумала о тебе плохое. Нужно же все выяснить.



- Нужно.



- Иди, поговори с ней.



- Ты права.



Мне показалось, что мы попали под проливной дождь. Но это были всего лишь слезы: они появились без приглашения и решили захватить власть над моим лицом. Он прислонился ко мне и вытер их ладонью. Через секунду по щекам побежали новые капли. Нет, струйки, или даже реки слез. А Донских все вытирал и вытирал их своими руками, потом губами, и через минуту уже прижимал меня к себе изо всех сил. Сгреб в охапку и стиснул в своих объятиях почти до хруста в костях.



- Если это твой ребенок, ты должен будешь вырастить его.



Казалось, он трясет головой. Плечи его заходили ходуном.





- А если нет?



Я слушала, как бьется его сердце. Гулко, ритмично, быстро. И мои мысли бились в такт с ним. Теплый июльский ветер набирал силу. Слышно было, как он треплет рубашку на его спине. Словно поторапливает, словно хочет поскорее забрать его из моих объятий и унести с собой.



- Хорошо. - Мой голос прозвучал фальшиво. – Если нет, все будет по-прежнему.



- По-прежнему, - медленно повторил Серега.