Обрыв

И смотрит на меня из-под нахмуренных бровей. Взгляд чуть поплывший от алкоголя. Он пьян. Насколько, не знаю. Но пьет, судя по его виду, далеко не первый день.

Смотреть больно. Особенно от понимания, что ни обнять, ни поцеловать. Ничего не смею и ни на что не имею права. Как же пусто и дико было без него все эти дни. И я в эту секунду осознала — а ведь я не смогу без него. Я просто загнусь от отчаяния и тоски. Даже сейчас, когда между нами пропасть, я начала дышать, увидев его рядом. Не изменился совершенно. Даже этот внешний бардак ему к лицу. Расстегнутая черная рубашка, не заправленная в штаны. Заросшее щетиной лицо, всклокоченные волосы и осоловевший взгляд с каким-то лихорадочным блеском. Он все равно дьявольски красив. Каждый раз рядом с ним чувствуешь трепет, чувствуешь, как мысли уносятся туда, где его губы с запахом виски сминают мой рот, а грубые руки разрывают на мне одежду.

— Принесла мне подписанные бумаги лично? Или есть какие-то просьбы и пожелания? Давай, вываливай, что там тебе надо при разводе. Я заранее на все согласен, лишь бы это поскорее закончить.

Я соскучилась даже по его грубости и сарказму, даже по его болючим словам, и сердце бьется так больно о грудную клетку. Это же мой Максим. Все, что он говорит — это отдача. Это отголоски его собственной боли. Ему больно, я ведь это знаю.

— Нет. Я ничего не принесла. К тебе пришла, Максим. Увидеть тебя хотела.

Сделала шаг навстречу, но он остудил мой пыл презрительным взглядом прищуренных от дыма глаз.

— Увидела? Дверь там.

— Я хочу поговорить, — огромным усилием воли проигнорировала его попытку выгнать меня.

— Мало ли, что ты хочешь. Сделай одолжение — избавь меня от своих капризов и пожеланий. Ближе к сути. Подписала документы? Есть какие-то требования? Если нет, то освободи этот кабинет. У меня нет времени для тебя.

Плевать. Пусть гонит сколько угодно. Я же знаю, что все эти ножи и бритвы, которые он выставил, чтоб ранить меня за причиненную ему боль. Ведь я всегда могла его успокоить… ведь там, где-то, есть незащищенное место, где-то есть хрупкие лезвия, о которые я, если и порежусь, то не до смерти, и сломаю парочку из них. Все еще окрыленная глупыми надеждами.

— Максим… ты видишь меня? Посмотри мне в глаза. Посмотри… ты ничего не видишь?

Ухмыльнулся, отпил из бутылки еще несколько глотков. Челка закрыла ему глаза, и он откинул ее назад.

— Что такое? Ты покрасила волосы? У тебя новое платье? Помада? Насрать. Ничего нового. Я там все уже видел-перевидел. Мне надо подпись. Нет ее? Я ждал предостаточно, и мне начинает надоедать разговор ни о… — что-то вдруг заметил и, сделав шаг ко мне, схватил за плечо, и развернул к свету. Брови сошлись на переносице, и он тронул пальцем пластырь.

— Что это? Откуда это взялось, я спрашиваю?

— Машина съехала в кювет. Ничего страшного. Царапина.

— Царапина?

Я кивнула.

— Заживет… — прошептала и накрыла его руку своей, стиснула пальцы, — я все вспомнила. Максим, я… я вернулась. Слышишь?

Смотрит мне в лицо, сдавил мою руку в ответ, и меня опалило жаром, все тело покрылось мурашками. Какие же сумасшедшие у него глаза. Какие пронзительно синие. Как же сладко тонуть в них, погружаться в его дикость. И от вспыхнувшей надежды дернулось сердце.

Но он отшвырнул мою руку, и его рот презрительно скривился.

— И что? Ты думала, я запищу от восторга? Мне уже насрать, что ты там вспомнила. Это не имеет никакого значения.

Это просто защита, это просто злость. Он на самом деле так не считает. Он ведь только что так сильно сжал мою руку.

— Ты… ты ведь хотел этого. Хотел, чтоб я все вспомнила, чтоб вернулась к тебе. Ты ведь ушел, потому что я стала другой… И вот я здесь. Моя память вернулась. Все вернулось. Все наше. Все…

— Мне нет до этого никакого дела.

Отхлебнул виски еще раз и сунул еще одну сигарету в рот.

— Не имеет больше никакого значения, что ты вспомнила. И если это действительно так — ты прекрасно меня изучила за эти годы. Я ушел, не потому что ты была другой. Если бы я не хотел от тебя уйти, ничто не имело бы значения. Просто ты мне надоела. Все в тебе насточертело. Я больше тебя не хочу. Не люблю. Не вставляет. Не прет. Достаточно или продолжить?

Бьет. Как же больно бьет. Нет, не по лицу. Бьет в солнечное, в живот. В сердце. Полосует хаотично все мое тело.

— Ты… ты нарочно это говоришь, чтобы отомстить за то, что я… за то, что я говорила это тебе.

— Мстить? Тебе? — он хохотал, так хохотал, что поперхнулся дымом от сигареты и прочистил горло еще одним глотком виски. — Это скучно. Ты скучная. Эти слезы, эти дурацкие слова ни о чем. Ты слишком слабая и жалкая, чтоб мне было интересно тебе мстить. Давай быстро разведемся, Даша. Просто сделай одолжение — подпиши документы, и давай разбежимся кто куда. Избавь себя от этих унизительных сцен. Ты только падаешь в моих глазах еще ниже.

Затянулся сигаретой и выпустил кольца дыма в потолок. А я бросила взгляд на его пальцы — и сердце перестало биться, остановилось на мгновения, переполняя все тело болью. Он больше не носил обручальное кольцо. И мое собственное впилось в палец огненными шипами.

— Максим, — едва шевеля губами, — это не можешь быть ты… ты не можешь говорить мне все это. Это же я… я — твой малыш.

А он продолжал усмехаться уголком чувственного рта, а потом отвернулся и отошел к окну, распахнул его настежь.

— Ты. Я прекрасно вижу, что это ты. Я еще не так сильно нажрался, чтобы не отличать галлюцинации от реальности.

— Я… я ударилась головой и… и вся жизнь пронеслась перед глазами. Вся. И там… там столько тебя.

Выкинул сигарету в окно.

— Паршивый табак. Но мои сигары еще не заказали. На хер уволю этого тупого барана Леньку.

— Максим… я такая же как раньше. Я — твоя девочка. Не прогоняй меня. Дай мне еще один маленький шанс. Пожалуйста. О Божеее. Максим… ты меня словно не слышишь. Я. Все. Помню.


— Как трогательно. Как это пронзительно, что ты все помнишь. Самое интересное, что и я все помню. И ума не приложу, как мне все это развидеть. А, Даша? Если расшибить себе башку о стену, я смогу забыть?

Резко повернулся ко мне. И в ярко-синих глазах больше нет равнодушия, нет циничного отторжения. Только меня этим взглядом размазало по стенке. Какой же он смертельно тяжелый сейчас. И я иду ко дну… этот взгляд тянет меня в самую бездну.

Не выдержала и сделала шаг к нему. Но он остановил меня жестом.

— Не надо. Мне комфортно, когда ты стоишь там, где стоишь.

Неужели это маленькая победа? И я сделала еще несколько шагов, пока не приблизилась к нему вплотную, настолько близко, что от его запаха закружилась голова. Тут же возникло дикое желание обнять его, сломать стену отчуждения, целовать его щеки, покрытые щетиной, его ледяные глаза, отогреть его сердце, отдать все, что чувствую сама. Пусть захлебнется вместе со мной.

— Зачем забывать? Просто дай мне шанс.

— Шанс на что? Ничего больше нет. Понимаешь? Хочешь попинать труп?

Ударил еще раз и еще. Намеренно в самую больную точку. Он всегда это умел — убивать словами.

— Уходи, Даша. Здесь больше нет шансов. Ни черта здесь больше нет. Уходи, пока я не приказал тебя вышвырнуть отсюда на глазах у всех. Ты все вспомнила, говоришь? Так вот посмотри мне в глаза сама и пойми, что все кончено. Мне уже наплевать. Понимаешь? Плевать на тебя и на каждое твое слово.

Я долго смотрела ему в глаза, едва сдерживая слезы. Мои силы терпеть его удары уже иссякли:

— И ты спокойно говоришь мне это в глаза? Повтори… я хочу запомнить это. Каждое твое слово. Хочу запомнить после того, как сама простила тебя, после того, как склеивала нас по кусочкам и верила, несмотря ни на что. Ты не верил, ты ненавидел себя. Разве моя любовь не исцелила нас обоих? Скажи мне еще раз в глаза, что не любишь.

Он молчал, и я за эти секунды болезненно умирала и воскресала снова. Нет. Не скажет. Он ведь не откажется от меня. Он всегда говорил, что не отпустит меня. Схватил за плечи и слегка тряхнул, всматриваясь мне в глаза:

— Я тебя больше не люблю, а может, и никогда не любил. Ты для меня ничто, и звать тебя никак. Мне плевать на твои воспоминания. Мне насрать, что ты меня прощала — это были твои решения, и никто тебя не заставлял. А у меня прощать не получается. Для меня человек превращается в пыль, в грязь. А теперь пошла вон. Ты меня утомила.

Последние слова он проорал мне в лицо, и я вздрогнула.

— Почему? — всхлипнула. — Почему ты так поступаешь со мной? За что?

— Потому что я так хочу. Ничего больше. Никакого тайного смысла. Никакой философии и подтекста. Просто хочу, чтоб тебя не было рядом со мной. Мужчины до банального просты в своих желаниях.

— Ты лжешь. Я чувствую, что ты мне лжешь. Это не может быть правдой.

— Неужели? — снова хохочет. — Ты, правда, чувствуешь что-то? Серьезно? А оно на хер уже не надо, ясно?

Он мне казался не просто чужим, он казался мне совершенным незнакомцем, готовым проехаться по мне и не заметить, облив грязью.

— Я… не могу в это поверить. Не могу понять. Слышу тебя и… и ни одно слово мне не понятно. — мой голос сорвался, и по щекам потекли слезы.

— Новая болезнь? После потери памяти — потеря мозгов? Хотя. Они атрофировались у тебя сразу после аварии. И если память восстановилась, то с мозгами проблемы явно остались.

Я не выдержала, впилась в воротник его рубашки обеими руками, сдавила, притягивая его к себе. От слез и от его слов, которые и изрезали мне все вены так, что я не могла стоять на ногах, мне казалось, я умираю. Он превратил этот разговор в сплошное унижение, в мою казнь. И с удовольствием отрезал от меня куски мяса, причиняя боль, чтоб сожрать ее с упоением.

— Зачем ты это делаешь с нами? Зачем ты все разрушаешь? Зачем ты убиваешь нас снова? После всего, что было. Я люблю тебя. Я безумно тебя люблю. Мы ведь столько всего прошли вместе, и это пройдем. Дай шанс. Ради нашей дочки. Я знаю, что ты зол, разочарован, разбит. Знаю, что это моя вина. Но я сделаю все, чтоб мы опять были счастливы.

На какие-то доли секунд его глаза затуманились, словно отражая мою собственную агонию. Тусклая искра тоски. Не яркая и такая зыбкая. Но я схватилась за нее. Я впилась в нее всем существом. Обхватила его шею, прижалась к нему всем телом, зарываясь пальцами в его волосы, жадно прижимаясь губами к его шее туда, где пульсирует вена.

Я должна говорить не смолкая, я должна разжигать эту искру, резаться о его шипы, но не разжимать рук. Пусть я даже истеку кровью. Максим не ожидал, и его ладони обхватили меня, сдавили до хруста, до боли, и я со стоном покрыла поцелуями его скулу, шепча срывающимся голосом:

— Прости меня… прости. Люблю тебя… с ума схожу без тебя. Дышать не могу без твоего дыхания… все еще вижу наши звезды. Верни мне хотя бы одну, и я зажгу для нас миллионы.

Мужские ладони жадно прошлись по моей спине, зарылись в волосы, и я ощутила, как он вздрогнул всем телом и тут же схватил меня за запястья, и силой отстранил от себя. Сдавливая мои руки так, что от боли потемнело перед глазами:

— Погасли все звезды. Их больше нет. Ты их все закопала, и они сгнили. Мертвецы не оживают, Дарина.

— Не бывает так. Ты лжешь. Звезды не гаснут. Они вечные. Значит, не была твоя любовь звездами. Значит, ты никогда меня не любил. Любовь не проходит так быстро.

Сдавил мои пальцы еще сильнее, дергая к себе.

— Она умирает, как и все живое. Если ее методично убивать, если душить ее, сжигать, топтать, предавать. Она умирает, и все… понимаешь? И не важно, что ты этого не понимала, не важно, что ты меня не помнила. Ты меня предавала. Ты верила кому-то, но не мне. Ты играла в какие-то игры. Ты отобрала все наши шансы. Теперь ты пытаешься отковырять из-под земли какие-то звезды? А их больше нет. Ни одной. Я никогда не прощу тебя. Это конец.

— Я оступилась… я была не собой. Я тебя не знала. А они угрожали мне и…

— Зато ты прекрасно знала, что ты делаешь. Ты могла прийти и рассказать мне. Ты много чего могла. Но предпочла быть идиоткой, которая решила сражаться с ветряными мельницами или раздвинуть ноги перед моими врагами.

— Прости меня. Пожалуйста, Максим. Прости меня.

Как же жалко это прозвучало.

— Пусть бог прощает, для этого его придумали. А я… я не могу забыть. У меня все это дерьмо стоит перед глазами. Я, бл*дь, хотел бы потерять память, как ты. Забыть тебя там у стенки, извивающуюся рядом с этим… ублюдком. Хотел бы забыть, как ты орала мне о ненависти и презрении, забыть, как отказывалась от дочки. НО Я НЕ МОГУ. И не хочу. Ты каждый день снова и снова меня убивала. А теперь стоишь тут и просишь воскреснуть? Воскреснуть, когда сердце давно остановилось и уже не бьется для тебя? Думаешь, случится чудо, если вырвешь кому-то сердце и засунешь обратно в дырку, развороченную в груди? Отвечай, Даша?

Тряхнул так, что у меня перед глазами искры рассыпались.

— Не случится. Чудес не бывает. Оно мертвое, ясно? И никто, и ничто его не воскресит. Все во мне сдохло. Ничего не осталось. Все, что касалось тебя, исчезло. Ни чувств, ни сожалений. Пустота. Тишина. И "прости" твое такое ненужное и жалкое. Ты пришла это услышать? Так слушай. Вот она правда. Каждый раз, когда я тебя вижу, мне хочется утянуть тебя в могилу, свернуть твою шею. У меня в ушах твои слова, перед глазами твое лицо, которое мне хочется изуродовать.