О чем знает ветер

Мик нашел на себя целое толстенное досье, посмеялся над расплывчатой, явно сделанной с большого расстояния фотографией и не без удовлетворения хмыкнул, прочитав о своей сообразительности. Решил, шпики ему комплимент сделали. Заметил:

– А на тебя, Томми, досье-то и нету. Ты у нас чист, аки агнец, и таков пребудешь – конечно, если тебя здесь тепленьким не возьмут.

Буквально на этой фразе в окно влетел камень. Ну мы и страху натерпелись. Бросились от стола к стеллажам, залегли. Потом слышим – на улице пьяные горланят; подоспел полицейский, стал их в чувство приводить. Мы выдохнули. И вдруг Мика будто прорвало. Начал изливаться, причем шепотом, да не о компромате на себя или на товарищей, а о жизни, любви и женщинах. Я сразу понял: он хочет обстановку разрядить. Вдруг я перетрухнул, вдруг у меня душа в пятки ушла? И я его не перебивал.

– Почему ты не женишься, Томми? Давно бы уже окрутил какую-нибудь славную литримскую девчонку да заделал с полдюжины голубоглазеньких Смитиков.

– Кто бы спрашивал! Мы с тобой, Мик, почти ровесники. Сам-то чего тянешь, Казанова ты этакий? Женщины тебе сами на шею вешаются.

Он расхохотался, словно минуту назад мы оба не дрожали от мысли, что в помещение вломятся полицейские. Я даже шикнул на Мика.

– Тише ты, дуролом!

Смех сразу оборвался.

– Ты славный парень, Томми. – Оттого что Мик шептал, его коркский акцент только усугубился. – Нам-то, бунтарям, жениться недосуг. А вот ты, похоже, страдаешь от давней занозы. Что, не так разве?

Я подумал об Энн. Я думал о ней чаще, чем следовало. Если быть честным, она вообще не выходила у меня из головы. Но я поспешил отмести догадку Мика.

– Свою единственную я еще не встретил. Сомневаюсь, что встречу.

– И это говорит человек, в упор не видевший авансов, которые раздавала ему первая красавица Лондона!

– Мик, она замужем. Кроме того, ее больше интересовал ты.

Я понял, о ком он. Мик имел в виду Мойю Ллевелин-Дейвис, действительно очень красивую женщину, мать двоих детей. Я познакомился с Мойей, когда сопровождал Мика в Лондон (он ехал с целью написать письмо американскому президенту – надеялся, что Вильсон поддержит Ирландию, осветит ирландский вопрос). Мойя, сама ирландка по национальности, прониклась революционными идеями, или, может, ее пленили романтика борьбы и атмосфера секретности. Как бы то ни было, Мойя предоставила свой дублинский дом, Фёрри-парк, в распоряжение Майкла Коллинза. Дом стал явочной квартирой.

– Это уж потом у нас закрутилось, Томми, – продолжал Мик. – Поначалу-то ей ничего во мне не нравилось: у меня-де и щеки с прозеленью, я и верзила, и горлопан, да еще и курю, как паровоз. Лицом ты был ей куда больше по вкусу. Но она женщина умная: как просекла, что я Майкл Коллинз, а ты простой сельский лекаришка, так и переметнулась.

Мик вдруг облапил меня, затеял сеанс вольной борьбы. Что было вполне в его духе. Так он давал выход эмоциям.

– Может, не такой уж и простой я лекаришка, если ночью торчу в архиве с парнем, за которого награда назначена?

Я закашлялся – в горло попала архивная пыль. Предплечья ныли от попыток стряхнуть Мика, не дать ему цапнуть меня за ухо – он всегда кусал за уши тех, кого ему удавалось уложить на лопатки.

– Этот парень, – живо отозвался Мик, – долг перед Родиной исполняет. Из любви к Ирландии. Ну, еще и чтоб нервишки себе пощекотать. – Он поднялся, едва не задев и не повергнув на пол высоченную стопку бумаг.

Нервишки мы пощекотали – надолго хватит впечатлений. Для меня всё сошло гладко, даже ухо мое уцелело. Перед рассветом явился Нед Брой[27] и тайком вывел нас. Однако ночь в архиве имела огромное значение для Мика, только понял я это не сразу. Я уехал домой, в Дромахэр, к Оэну и Бриджид, ко всем, кому нужен Томас Смит – «простой сельский лекаришка», а не Томас Смит – солдат Майкла Коллинза. Я не представлял, что эта ночь значила в войне Мика. В нашей общей войне.

Именно тогда, в архиве, у Мика зародился план по обезвреживанию британской разведки. Вскоре у него уже был сформирован целый отряд – молодые ребята, совсем юнцы, преданные лично Мику и делу освобождения Ирландии. Кто-то говорит, они – Двенадцать апостолов. Кто-то называет их убийцами. По-моему, они и то и другое. Они выполняют все приказы Мика – жестокие, беспощадные приказы.

Есть темы, которых Мик в разговорах со мной предпочитает не касаться. Что меня вполне устраивает. Но я был с ним в ту ночь на Грейт-Брансуик-стрит, я видел имена и фамилии в толстых папках. Когда в Дублине начались убийства агентов политической полиции, я понял, кто и по какому принципу выбирает жертв. Говорят, сначала потенциальная жертва получает предупреждение. У человека есть выбор – можно уйти в отставку. Перестать действовать против Ирландской республиканской армии. Именно так отныне называют себя борцы за независимость. Не «Ирландские добровольцы», не Ирландское республиканское братство, не Шинн Фейн. Мы теперь – армия. Ни больше ни меньше. Мик только плечами пожимает. По его мнению, мы армией и были, а название – в нем ли дело? Что касается агентов, некоторые пугаются и уходят в отставку. Некоторые – нет. Тогда их ждет смерть. Мне это не по душе. Но я всё понимаю. Наши не мстят. Это такая стратегия. Это – война.

Т. С.





Глава 9

Сделка




Кто говорит: Платонов мир

запущен раз и навсегда

вращаться? Вечность, как вода,

ушла, впиталась

В созвездия. Оголена

Вселенная; с веретена

нить – а уж как была длинна! —

вся размоталась.






У. Б. Йейтс



КРЕПКО СЖИМАЯ ЛАДОШКУ Оэна, я толкнула дверь (над головой звякнул колокольчик) и очутилась среди сокровищ – как истинных, так и сомнительной ценности. Первым в глаза бросился чайный сервиз, затем игрушечный паровозик, далее взгляд упал на витрину с россыпью золотых ювелирных изделий, а уж после пошел блуждать по другим вещам. Мы с Оэном застыли, потрясенные. В ломбарде мистера Келли было, кажется, представлено по экземпляру каждого предмета, когда-либо произведенного человеческими руками. Комната больше походила на коридор, в дальнем конце которого вырисовывалась фигура в белой рубашке – очевидно, мистер Келли собственной персоной. При ближайшем рассмотрении на рубашке обнаружились темные галстук и жилет, а на носу мистера Келли – очочки в тонкой золотой оправе. Мистер Келли имел роскошную седую шевелюру, а нижнюю часть его лица скрывали холеные усы и бородка.

– Добрый день, мэм, – поздоровался мистер Келли. – Ищете что-то конкретное?

– Нет, сэр! – Я оторвалась от созерцания стены, увешанной диковинами, и мысленно пообещала позднее снова прийти сюда с Оэном – как в музей; Оэн не сводил глаз с миниатюрной копии автомобиля Томаса.

– Здравствуй, Оэн, – сказал мистер Келли. – А почему ты сегодня не с доктором?

Оэн вздохнул и дал себя подвести поближе к прилавку.

– Здравствуйте, мистер Келли, – на удивление по-взрослому произнес он; сразу стало легко на душе – по крайней мере один из нас не робеет перед хозяином ломбарда. – Док поехал навестить своих пациентов, – продолжал Оэн еще более авторитетным тоном.

– Доктор Смит очень много работает, – прокомментировал мистер Келли. Впрочем, внимание его было приковано ко мне. Он протянул руку, вроде как для пожатия.

Я коснулась ее, но мистер Келли неожиданно стиснул мои пальцы, сам весь подался вперед, и прежде чем я успела что-то сообразить, пушистые усы прошелестели по моим костяшкам в мимолетном поцелуе. Лишь после этого мистер Келли отпустил меня.

– Я не имел чести быть вам представленным, сударыня.

– Это же моя мама! – пискнул Оэн. Стоя на цыпочках и держась за край прилавка, он раскачивался, крайне довольный.

– Твоя мама? – Мистер Келли собрал лоб в складки.

– Я Энн Галлахер. Очень рада знакомству, – выпалила я без каких-либо пояснений.

В глазах мистера Келли, за очочками, закрутились шестеренки вопросов, но, как человек тактичный, хозяин ломбарда ни один из них не озвучил. Он ограничился троекратным поглаживанием своей бородки, затем поместил руки на прилавок, чуть кашлянул и осведомился:

– Чем могу служить, миссис Галлахер?

Я хотела исправить «миссис» на «мисс», да вовремя прикусила язык. Затем сняла кольцо – камею из черного агата, обрамленную в золото, и понадеялась, что дедушка понял бы и простил мой поступок.

– Имею желание продать ювелирные изделия, сэр. Вас мне рекомендовали как кристально честного человека.

Мистер Келли извлек из кармана большую лупу и нарочито долго рассматривал мое кольцо. Наконец отложил его, снова прошелся ладонями по бородке.

– Вы, миссис Галлахер, изволили произнести «изделия», то есть употребили множественное число. Чем еще вы располагаете?

Вот жук! Цену кольца не назвал, хочет сначала всё увидеть.

– Еще у меня есть бриллианты. – С этими словами я вынула из ушей сережки-гвоздики. Они засверкали между мной и мистером Келли на стекле прилавка.

Брови мистера Келли взлетели к линии волос. Он снова вооружился лупой. Оценивание сережек заняло даже больше времени, чем шоу с кольцом-камеей. Каждая сережка, к слову, представляла собой бриллиант в два карата, оправленный в платину. В 1995 году я ради них раскошелилась почти на десять тысяч долларов.

– Увы, миссис Галлахер, я не в состоянии заплатить вам истинную цену этой вещицы, – вздохнул мистер Келли.

Настал мой черед удивляться.

– А сколько вы в состоянии заплатить? – спросила я с минимальным нажимом.

– Сто пятьдесят фунтов. Но в Лондоне я могу продать ваши бриллианты много, много дороже. У вас шесть месяцев. Не выкупите сережки за этот срок – они отойдут ко мне. На вашем месте я бы не соглашался на такие условия.

– Сто пятьдесят фунтов меня устраивают, мистер Келли, – возразила я: сережки не несли никакой эмоциональной нагрузки, а вот в деньгах я нуждалась. От мысли об этой нужде я едва не заплакала. В 2001 году в Нью-Йорке я имела на банковском счете миллион долларов! Пришлось сделать несколько глубоких вздохов и сосредоточиться на насущной задаче.

– Вы не сказали, сколько дадите за кольцо.

Мистер Келли снова принялся вертеть агатовую камею. Неизвестно, как долго он бы этим занимался, но вдруг Оэн выхватил из карманчика свое собственное сокровище. Прилавок приходился вровень с его мордашкой, и Оэн уставился на мистера Келли с видом почти победным.

– А за мою пуговицу сколько дадите?

Хозяин ломбарда улыбнулся и поднес к пуговице лупу, словно имел дело с дорогостоящим ювелирным изделием. Не понимая, что происходит, я молчала. Процесс оценки затянулся, я хотела уже извиниться за Оэна, когда мистер Келли нахмурил лоб и произнес:

– Здесь написано «S. McD». Что это значит?

– Пуговица очень ценная, – выдал Оэн.

– Ах, как нехорошо, Оэн! – упрекнула я. – Простите, мистер Келли, наша пуговица не продается. Я даже не знала, что Оэн прихватил ее из дому.

– Говорят, Шон МакДиармада нацарапал свои инициалы на нескольких пуговицах и монетах, – хозяин ломбарда понизил голос. – Получается, вы владеете одной из этих пуговиц?