Ночь на хуторе близ Диканьки

Варшавские поляки к тому же искренне верят, что тот, кому взбрело в полночь выпить доброго польского пива, хоть той же «Варки» или чёрного «Окочима», непременно получит заветную кружку из рук самого Борута. А уж если кто сумеет выпить подряд десять кружек да ещё потом и сплясать под диавольскую скрипку, так тот точно уйдёт из кабака с карманами, набитыми золотом!

Смолюх, конечно, рангом пониже, помоложе, но зато выше гонором и ещё не скатился до того, чтоб ловить христианские души по кабакам да чешским госпо́дам! Выходит, что не боится он появляться среди крещёного люда, хотя каждому честному человеку ясно, как запорожцы относятся к шибко добрым панам-католикам. При первой же встрече бьют промеж глаз нещадно!

Как же после всего этого не воспользоваться редчайшим шансом увидеть польского чёрта и не поглазеть на его дуэль с чёртом русским?!

– Шо скажете, паныч Николя?

– Что ж я скажу, друг Вакула…

– Лишних грошей немае!

– Верно. И учиться никогда не поздно.

– Тока чую, от я б молот потяжелее взял. Та так, мало ли шо…

– Лучше два. Один для меня, и не такой тяжёлый.

– В полпуда?

– Вполне.

– Та я до себе двухпудовый возьму. И цепоньку потолще. И ще до того, може, одну икону…

– Стало быть, по рукам? – Чёрт в красной свитке мгновенно разлил на троих и поднял свою стопку в знак полного подтверждения договора.

– Договорились, – церемонно чокнулся Николя.

– От тока сбреши там, нечиста сила, – подтвердил кузнец. – Убью же ж!

Один миг прошёл, все и вздохнуть не успели, как втроём оказались в чистом поле, в незнакомом им месте.

– Мы хучь выпить-то выпили? – жалобно пискнул Вакула, озираясь вокруг.

Николя помнил, что стопки они подняли, вроде даже как чокнулись, но пригубили ли… Кто ж теперь знает?



Странный пейзаж окружал обоих друзей. Под ногами распростёрлась голая, чёрная, обугленная земля, чудом удерживающаяся, чтобы не провалиться в тартарары! Сквозь крупные и мелкие трещины на поверхности её вспыхивали зелёные и оранжевые огни. Небес никак не было видно, всё над головой затянуто плотными грозовыми тучами. То тут, то там сверкают молнии, однако ж ожидаемый спасительный ливень никогда не прольётся на адские пажити.

Справа и слева высились грозные вершины вулканов, выбрасывающие вверх жёлтую раскалённую лаву, брызги коей едва не долетали до сапог наших героев. Горячий ветер доносил издалека стоны и вопли страждущих.

– Га! Здравствуй пекло, дом родной! – в полный голос захохотал коварный Байстрюк, обнимая за плечи товарищей. – Здесь мы Смолюха приветим! А як же? Другого такого миста нема. Бо у пекле ни христианина, ни буддиста, ни иудея, ни католика, ни православного козака – нет. Уси едины! Так як вы, хлопцы, про всё мыслите?

Насмешливый тон Байстрюка быстро вернул нашим героям трезвость ума и жажду жизни. Вакула широко перекрестился, отчего вся природа местная явственно вздрогнула. Земля под ногами испуганно замерла, прекратив вращение и качание, небушко прояснилось, тучки разбежались, а с притихших вулканов ощутимо потянуло свежим ветерком.

– Эй, та вы шо? Вы бы это, не шутковали так, – перепуганно обернулся нахальный Байстрюк. – Мы ж не где-нибудь, а в самом пекле, тут вам не там, здесь оно…

Договорить чёрту не удалось, поскольку Николя твёрдой рукой поймал его за чуб, как опытный учитель в бурсе ловит за ухо нерадивого школяра.

– А почто ж ты, сукино вымя, чтоб тебе, заразе, не довелось поутру рюмку водки выпить, опохмелиться, не сказал, что мы идём в пекло?!

– Я шо… Я ж… хлопцы, так вы… и сами…

– Николя, давай мы ще з тобою и помолимся тут Христу Богу Милосердному, – мстительно предложил кузнец, ловя обеими руками чёрта за усы. – Шоб ты, сукин кот, поганая твоя морда, и куда те надо без нашего согласия хвост поганый не волочил! Га? Га! Шо ты там себе под нос бурболишь, вражий сын?

Байстрюк хоть и был в силе на своей же территории, выражаясь фигурально, у себя дома, где и стены помогают, но тем не менее особо так рыпаться не рискнул. Уж больно решительно выглядели эти два приятеля, гимназист и кузнец, связываться с ними всерьёз выходило себе дороже…

– Дзень добрий, шановне паньство, – мягким баритоном раздалось за их спинами.





Все трое (ну, насколько позволяли возможности) резко обернулись. Позади них, буквально в десяти шагах, стоял стройный красавец-шляхтич, затянутый в чёрный кафтан с пышными рукавами, из которых выглядывала белая свитка такого дорогого сукна, что и сорочинский заседатель не мог бы себе позволить на нижнее белье купить даже в самом стольном Санкт-Петербурге.

Плечи широкие, ровно у того же Вакулы, лик красоты неописуемой, один тонкий нос чего стоит, глаза чёрные, с поволокой, в обрамлении таких дивных ресниц, что хоть десять спичек на них уложи – всё одно выдержат! Сам гладко выбрит, усы устроены на польский манер, длинные и закрученные кверху, на роскошном поясе богатая польская сабля с золоченой гардой и ножнами, усыпанными всяческими драгоценностями.

Да если к тому добавить ещё бархатные штаны с люрексом, а ноги обуть в высокие, до колен, сафьяновые сапоги на каблуке и с загнутым носком… Так, в общем, мимо такого богатого шляхтича пройти да не заметить просто невозможно! Наш местный запорожец Байстрюк в сравнении с ним выглядел буквально голодранцем…

– Пше прошу, если вмешиваюсь не в своё дело. Но у меня тоже есть рахунек[3] к этому украинскому прощелыге! Быть может, пан и его холоп позволят мне избавить их от проблем?

– Шо-то я ни зрозумив, кого вин холопом назвал? – тихо спросил Вакула.

Николя пожал плечами и покрутил пальцем у виска.


– Агась, то е вин глупак?

Николя неуверенно кивнул и, отпустив Байстрюка, обратился к новоявленному дуэлянту:

– Дзенькуе бардзо за комплимент. – Молодой гимназист показал, что при желании легко может говорить и по-польски. – Но раз вы столь прекрасно владеете русским, так охотно представлю вам моего доброго друга, кузнеца Вакулу. Отнюдь не холопа, как это, может быть, у вас принято, а свободного козака, честно зарабатывающего на хлеб насущный молотом и наковальней. Желательно ли пану проверить его рукопожатие?

Обдрившийся от недавней обиды Вакула счастливо шагнул вперёд, обращая под аристократический нос шляхтича пудовый кулак размером с добрую дыню.

Видимо, в тот момент и до поляка дошёл общий смысл сего простонародного аргумента. По ходу дела понял это и Байстрюк…

– Так шо, пан Смолюх, вот он я! А то мои добрые товарищи, сиречь секунданты. А ты шо ж, вражья харя, один пришёл? Или за твою светлость никто не подписался, а?!

Элегантный польский чёрт не стал даже отвечать на столь низкие инсинуации. Он лишь слегка покачал головой и с демонстративным равнодушием щёлкнул пальцами у самого уха. В тот же миг за его спиной выросла странная пара фигур. Судя по доспеху, леопардовым шкурам да имитации крыльев – два польских гусара. Вот только под шлемами их поблёскивали голые черепа, а из пустых глазниц светилось синее пламя. Что уж были за твари сии, из какого ада выпущены, ради чего сюда призваны – оставалось только гадать.

– А вот то и мои добрые приятели, – презрительно скривил губки красавчик Смолюх. – Ещё лет пятьдесят назад героически погибли в бою с татарами. Я их сам выкопал! Жизнь вдохнул, себе на службу призвал. Жалованье, правда, не плачу. Сами кормятся, с клинка сабли, как орлы-падальщики…

В тот же миг, словно подтверждая слова господина своего, оба мертвеца выхватили из ножен тяжёлые карабелы, отсалютовав ими на кавалерийский манер.

– Добро ж тебе, пан Смолюх, потешаться, – сквозь зубы пробормотал Байстрюк, засучивая рукава красной свитки. – Я-то в секунданты живых людей привёл, достойных товарищей, а ты меня мертвечиной потчуешь?!

– Кому что жрать привычнее, – хохотнул польский чёрт. – Бардзо смаково, пан! Дзенькую за свежее мясо. А ты иди грызи кости, шелудивый пёс!

Далее следовала тягомотная дежурная перебранка со взаимными оскорблениями, плевками под ноги, низкопробным бахвальством из разряда «кто круче и у кого больше», с целью не столько унизить соперника, сколько поднять собственный боевой дух. Модный Смолюх всё чаще сыпал польскими ругательствами, более прямолинейный Байстрюк отвечал ему распевным малороссийским матом. Коий хоть и схож по сути своей с русским по буквам да понятиям, но тем не менее произношение оного куда как приятнее для слуха. Вот вроде и лается человек непотребно, а всё как будто бы стихи вслух читает. Быть может, в этой мягкости, душевности, домашней простоте и есть некое отличие дивной нашей родины Малороссии от великой России? Бог весть…

– Э-э, паныч Николя, а шо-то мне кажется (може, перекреститься треба…), шо тот Байстрюк з нами в дурачка играет? Может так быть, шо вин нам вместо ста рублёв дулю покаже, а? – быстро зашептал Вакула.

– Если смотреть на сложившуюся ситуацию с позиции непредвзятого оптимизма, то логическое решение при научном подходе, не лишённом известного скептицизма, говорит нам, что теоретически без экспериментальной методы мы не…

– А можете то ще раз и по-людски?

– При любом раскладе он нас обманет, – уверенно ответил начинающий литератор. – Иначе ведь и быть не могло, раз мы связались с чёртом.

– Так… шо ж?! Ну боже ж мой, я козак простой, тёмный, пропорционального образования не имеющий, но вы-то як?! Вы-то пошто на всё сие дело подписалися?!

– Ради науки! Ну и интересно же всё-таки.

Вот тут кузнец не стал спорить. Вакула и сам по природе своей был любопытен до икоты. Если только вспомнить, что в его жилах текла кровь настоящей ведьмы, так и… Не-не! Кузнец, слава богу, был душой крещёной, даже богобоязненной, а потому за слова «твоя мать ведьма» свернул бы челюсть любому шутнику. Хоть по факту так оно, как водится, и было, но!

Сын ведьмы не всегда сам ведьмак, верно же? Если в жилах доброго кузнеца и была часть «нечистой крови», то она находила себе реализацию в творчестве, а не в чём-то ином. То есть Вакула успешно самовыражался в живописи. Или, честнее, в малювании.

– Так что ж мы, пан Смолюх, будем биться али браниться?

– Дальше за меня будет говорить моя сабля!

– Начинается, – напомнил господин гимназист, толкая локтем друга. – Что ж, господа! Не угодно ли вам примириться?

– Шо? – дружно недопоняли лях и запорожец.

– Ясно, не настаиваем. Тогда предоставьте нам ваши сабли!

Простодушный кузнец, вытаращив глаза свои, с немалым восхищением глядел на образованного приятеля, отнюдь не подозревая за ним таких знаний. Но в Нежинске была неплохая библиотека… И Николя с малолетства относился к категории самых преданных её читателей, нахватавшись всего и всякого в сочинениях господ французов, чья изящная, хоть и несколько затянутая манера повествования изобиловала довольно-таки детальным описанием дуэлей благородных людей. Почему же не применить эти правила к неблагородным чертям?

– Чтоб мне с моста башкой в реку пьяному зимой свалиться, из проруби выбраться та ещё и в сугробе уснуть, – пробормотал Байстрюк, крутя ус. – Ежели я хоть шо понял, но звучит же! Ей-ей, звучит-то как! Бери шаблюку мою, я его и без оружия не убоюся…

– Пся крев, если я хоть на миг позволил бы наглому запорожцу взять верх в храбрости над польским паном, хоть бы тот пан и был самый безродный шляхтич от Катовице до Гданьска и от Варшавы до Кракова! – в свою очередь призадумался Смолюх, кусая тонкие губы. – Что надлежит сделать, мой юный друг? Вы хотите сравнить наши сабли? О, черна курва, это справедливо!

В руки Николя легли две сабли. Польская карабела длиннее и тяжелее, ни малейшего сомнения в том, что уж если удар придётся в цель, то мало никому не покажется. В опытных руках такая сабля и быка напополам развалит.

Запорожский клинок был более изогнут, лёгок и остёр как бритва. Казалось, что и в руках его держать опасно, а уж махать им и вовсе страшное дело – либо ногу себе же отрубишь, либо уши. Таким образом, каждое оружие содержало в себе как плюсы, так и минусы, а посему оба клинка были признаны равными. Не по параметрам, разумеется, но согласитесь, абсолютно честные дуэли невозможны по самому факту.

– Что ж, если примирение сторон не состоялось, то прошу вас к барьеру!

Вообще-то к барьеру обычно становятся с пистолетами, но черти, воодушевлённые взаимной обязанностью соблюдать некоторое подобие правил, всё поняли верно и встали на расстоянии двух шагов друг от друга с обнажёнными саблями в правой руке, левая за спиной, и выставив носок правой ноги вперёд.

– Та бийтись вже, а то стоят, як две знатные панночки у церкви на Пасху! От гуторять и гуторять, глазами лупают, а сами тока и ждут, як бы подруге в космы вцепиться! Ну шо ж, уже бы и начали. Ты дай ему леща, а ты ему плюху! Гоп, гоп, пишлы, пишлы, панове-е…

Неслабо охреневшие от такой малодопустимой фамильярности из уст простого кузнеца, два чёрта заломили шапки, сдвинули брови и бросились в атаку, крутя саблями над головой. Мёртвые польские гусары, ни во что не вмешиваясь, притушили свет своих глазниц, встав в сторонке и скрестив руки на груди. Николя и Вакула, наоборот, хлопали в ладоши, свистели, подбадривая каждый «своего». Парни явно увлеклись, даже забыв, где находятся и ради чего они сюда пришли.

– В лоб ему вломи, поганому католику! Та шоб моему отцу черти в пекле бороду опалили, ежели запорожская нечисть хоть в чём варшавской попустит! Гаси его! Гаси, а то ще и от меня у пятак словишь!

– Смолюх, ух! Не робей! Байстрюку рога забрей!

– Это шо?.. Не зразумив. Вы за кого болеете? За того ляха?! От то ж и фокус…