Черная перепелка

19




«Когда раздался звонок Смушкина, мы с Наташей и Соней были на распутье, пока еще не определились, кому нанести визит.

Если бы меня спросили, как я ночью на машине добиралась сквозь пургу из леса в город, скажу, что на автопилоте.

Думаю, что я к тому времени уже протрезвела и машину вела тихо, аккуратно, думая только об одном — как бы не застрять в каком-нибудь сугробе.

В основном дорога хорошо проветривалась, то есть снег выдувало ветром, но в каких-то местах, где по правую сторону от шоссе темнел лес, прямо на дороге образовывались голубоватые, подсвеченные небом и сверкающие при свете фар снежные холмы, через которые мне надо было, прибавив скорость, проехать, не застряв. Но, к счастью, снег был легкий, пушистый и, врезаясь в очередной такой холм, я хоть и нервничала, но в душе надеялась, что и на этот раз пронесет, что будет преодолено еще одно препятствие.

Когда же мы доехали до города, я распереживалась, что нас остановят менты, чтобы проверить водителя, то есть меня, на алкоголь. Но я выбрала не основную дорогу, а свернула на тихую маленькую улочку Бебеля и, проехав по ней до первого перекрестка, запетляла по еще более тихим улочкам, направляясь к своему дому.

Девчонки мои сидели молча, Соня тихо похрапывала на заднем сиденье, привалившись к плечу Наташи.

Когда мы приехали, ноги меня не слушались.

Я едва вылезла из машины, сделала несколько шагов и чуть не упала — вот до такой степени я, оказывается, была напряжена. Мне пришлось даже сделать несколько приседаний, чтобы вернуть ногам прежнюю подвижность.

Девчонки мои тоже были уставшие, какие-то вялые, помятые.

Мы, не сговариваясь, поднялись ко мне — ни у кого из них не возникло желание, чтобы я развезла их по домам. Никто не хотел оставаться один на один со своими страхами и переживаниями.

И только оказавшись на своей территории, я почувствовала вдруг какое-то облегчение. Ну вот, собственно говоря, и все. Осталось ждать совсем недолго, и все закончится.

В моей квартире три комнаты: гостиная, спальня и комната для гостей. Конечно, гости у меня ночуют редко, потому что все мои подруги живут неподалеку от меня и смысла в том, чтобы оставаться у меня на ночь, как бы нет. Разве что, когда мы засидимся, выпьем хорошенько, расслабимся, тогда другое дело.

Наташа с Соней ночевали у меня последний раз летом, когда мы все вместе вернулись с турбазы, ночью, уставшие, и рухнули сразу спать.

Девчонки спали в комнате для гостей, узкой, длинной, с широкой кроватью, комодом и шкафом, каждой я дала подушку и одеяло. А в спальню они ко мне не заходили.

Это были острые ощущения. Ведь я не запрещала им этого делать, в любую минуту одна из них могла заглянуть туда и увидеть развешанные по стенам фотографии Макса. Но ведь не заглянули!

Значит, не судьба. А если бы вошли туда и увидели, то удивились бы. Что Соня, что Наташа.

Подошли бы поближе, начали разглядывать, а потом посыпались бы вопросы.

Я много раз представляла себе, как бы я им ответила.

„Ну да, дорогие мои, вот вы меня и раскусили. Да, я люблю Макса, а он любит меня. У нас роман, причем давно. И это из-за меня он развелся со своей женой. Мы просто идеально подходим друг к другу, мы любим друг друга“.

А если они не поверят, то я покажу им некоторые предметы мужского туалета, принадлежавшие Максу, носки, пакет с презервативами в прикроватной тумбочке…

Так думала и представляла себе я до того, как Макса не стало.

А как моя пропитанная любовью и почитанием спальня будет воспринята моими подругами сейчас, когда его нашли мертвым?

Я посажу подруг за стол, налью нам водки и расскажу всю правду. Признаюсь Соне, что это я украла ключи от дома Марты, чтобы сделать дубликаты. Что это я, умирая от ревности, дала эти дубликаты Максу. Что я, его настоящая, но брошенная им любовница, появлялась в этом доме всякий раз, когда влюбленные покидали его после жаркого свидания, чтобы прибраться и, главное, увидеть спальню, где простыни еще хранили тепло их тел…

Мои трофеи были скромными: порванная золотая цепочка Милы, которую я нашла на подушке, баночка с кремом, забытая ею на туалетном столике, розовый женский носочек, обнаруженный мною под кроватью…

Ну и кисти, бутафорский набор которых Мила возила с собой в машине вместе с альбомами и холстами, чтобы имитировать свои занятия с художником.

Я даже слышала их вопросы!

Наташа, закатив глаза, спросила бы:

— Зачем ты устраивала им свидания, ведь ты же любила его?!

— В том-то и дело, — ответила бы я, — любила, а потому делала все это из-за любви к нему. Чтобы он был счастлив.

А Соня, захлебнувшись негодованием, возмущением, потрясенная известием о том, что у нас с Максом был роман, задала бы самый главный вопрос:

— Так это ты могла убить их, его?

Я какое-то время помолчала бы, оттягивая кульминационный момент моего признания, после чего просто кротко так кивнула бы, прошептав, глотая слезы:

— Сама не знаю, как это получилось…

Но и на этот раз все обошлось, и моя игра в рулетку со спальней отодвинула развязку — мы, добравшись до моей квартиры, побросали сумки и, дождавшись, когда я постелю постели, разделись и улеглись спать — я в спальне, девчонки мои в комнате для гостей.

Я предполагаю, что каждая из нас думала перед тем, как провалиться в забытье, о том, что теперь-то можно хотя бы на время расслабиться и обо всем забыть.


Такой вот самообман. Игра в страх.



Утром нас, конечно, снова накрыло отчаянье. Каждая из нас, я заметила, плескалась в ванне дольше обыкновенного, словно мы хотели смыть с себя воспоминания. Но это не сработало.

Мы выпили кофе, перекусили остатками салатов и решили сразу же отправиться к следователю, но шило отдать не лично в руки, потому что это было бы нашим признанием того, что нас с трупами что-то связывает, а через „курьера“, которым мог быть любой мальчишка с улицы.

Так мы и поступили. И когда нашли мальчишку, увлеченного скатыванием кубарем с маленькой горки, и оттого похожего на снеговика с алыми нежными щечками, и отдали ему конверт с шилом, никто из моих подружек, конечно, не понимал, что мы только что подписали мне, по сути, смертный приговор. Обеспечили меня казенным матрацем и вонючей баландой, не говоря уже о всеобщем презрении, лет на восемь-пятнадцать.

А меня уже тогда было не остановить, мне уже хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Больше того, мои мозги сыграли со мной злую шутку — я и сама уже поверила в то, что придумала.

Я сама добровольно записала себя в убийцы и готова была понести наказание! И даже гневного общественного презрения захотелось, да так, чтобы в зале суда в меня плевались, чтобы кто-то рыдал, глядя на меня, запертую за решеткой, и недоумевал: „Ну что же он в тебе такое, сука, нашел?!!!“

Заплатив нашему „курьеру“, мы отъехали подальше от здания Следственного комитета, чтобы в случае, если Дождев попытается найти мальчишку и расспросить его, кто дал ему конверт, нас невозможно было найти.

У нас было два варианта, как нам поступить дальше: либо поехать в больницу, либо к Тропининой, чтобы выразить ей свои соболезнования.

Звонок Смушкина заставил мою машину развернуться, и мы поехали к Дождеву»…





20




Семен Макаров, водитель Андрея Закатова, с вечера напился. Его жена Вероника, глядя на мужа, на его страдания, ни слова ему поперек не сказала, все понимала. И в отличие от своей подружки Риты Зотовой, жены начальника службы безопасности Закатова, она переживала не о том, что, если хозяина посадят, муж останется без работы, а об Андрее.

Когда пропала Мила, все всполошились. И никто не понимал, почему Закатов не обращается в полицию.

День прошел, второй, третий…

Все приближенные к Андрею люди, начиная от домработницы и заканчивая охранниками, строили разные догадки, одна нелепее других.

Однако самой распространенной версией была измена. Либо Андрей изменил жене, и она в отчаянии уехала, спряталась от него у матери, сестры или подруги, либо сама Мила изменила и теперь скрывалась где-то с любовником.

Другого объяснения бездействия Закатова найти не могли. Если бы она исчезла на ровном, так сказать, месте, то есть беспричинно, если этому не предшествовал скандал или конфликт между супругами, вот тогда ничего не мешало бы мужу забить тревогу и обратиться в полицию.

Но Закатов принял решение искать Милу исключительно своими силами. Однако люди из его личной службы безопасности, подключив все свои связи, так и не нашли Милу, хотя прошел уже целый месяц!

Семен, хоть и водитель, но человек, преданный Закатову и считавшийся уже его другом, переживал так, что, не выдерживая напряжения и переизбытка чувств, стал делиться ими со своей женой:

— Надо было ему все-таки обратиться в полицию, а сейчас, если случится чего… — Произнося эти слова, он морщился, как от боли. — …Его же первым и арестуют. Так всегда бывает. И вот как он тогда объяснит, что не обращался раньше в полицию?

Он часто повторял одно и то же, Вероника слушала и не перебивала его, боялась, что скажет что-то не то, что-то лишнее, что причинит боль уже самому Семену. И искренне поддерживала мужа.

Хотя черной ядовитой змеей то и дело жалила мысль: «А вдруг Андрей убил Милу?» Но произнести это вслух Вероника никогда не решилась бы.

Начальник охраны позвонил незадолго до Нового года, когда они сидели за праздничным столом.

Дети, дочка с сыном, погодки четырех и пяти лет, спали, Семен принес из холодильника бутылку шампанского и устроил ее на столе между тарелками с закусками. Макаровы, не сговариваясь, решили этот Новый год встретить вдвоем. Как чувствовали, что им будет не до веселья.

Вероника никогда не забудет этого момента, когда Семен, слушая, что ему говорят по телефону, бледнел на глазах, после чего рот его скривился, и по щекам потекли слезы.

— Я понял, выезжаю… — сказал он осипшим от волнения голосом.

Вероника догадалась, что случилось. Ей показалось, что по голове у нее забегали муравьи, и сразу стало страшно.

— Нет, Сёма…

— Ее убили, Ника, тело нашли в сугробе, где-то на окраине Маркса… — произнес Семен каким-то жутким фальцетом.

Вероника ахнула, прикрыв рот рукой.

— Рядом — труп доктора Тропинина.

— Не поняла…

— Ну помнишь, я рассказывал тебе, как в августе, когда мы были в Марксе на рыбалке…

— Конечно, помню, Андрею тогда вырезали желчный пузырь.