Ничего больше

– Подай, пожалуйста, из холодильника масло и молоко.

Она надорвала пакет с пудрой и, открыв ящик перед собой, достала мерную чашку. Мне показалось забавным, что я здесь живу и не знаю, где все это находится.

– Конечно, мэм, – ответил я.

Она повернулась ко мне с дьявольской улыбкой на лице… Я слишком невинен, чтобы на меня так смотреть.





Глава двадцать седьмая




Выяснилось, что я ужасный кондитер. Мне не удалось украсить простой торт, не перевернув в кухне все вверх дном.

– Только одну-две капли, – напомнила мне Нора, как будто полминуты назад, когда она накричала на меня за то, что в первую чашку с глазурью я вылил полбутылки красителя, я не усвоил урок.

Откуда мне было знать, что этой маленькой бутылочки достаточно, чтобы выкрасить рот Эллен в красный цвет на неделю?

– Нам нужно еще сахара, – сказала Нора.

Я схватил со стойки упаковку: пудра пересыпалась на одну сторону, и тут я заметил, что верх пакета отрезан. Прежде чем я успел что-то сделать, порошок оказался на столе и на полу. Мое лицо покрыло облако белой пыли, а Нора махала рукой, и на нее садился сахарный туман.

– О господи! – смеясь, воскликнула она.

Я оглядел устроенный мной беспорядок и положил пакет на стойку. Как бы в насмешку он соскользнул на пол, и последняя пудра клубами взвилась в воздух. Моя толстовка стала почти совсем белой, и изображенный на ней сокол был едва виден. Когда Нора улыбнулась, в уголках глаз у нее появились очаровательные лучики.

– Извини, я не знал, что он был открыт.

Я вытер руку о стол. Хотя ощущение пудры на коже было приятным, я больше никогда не буду ничего печь. Принято к сведению. Черная майка Норы тоже покрылась пятнами сахарной пудры, так же как руки, щеки и темные волосы.

– Ничего страшного!

Она заразительно улыбнулась, и я перестал смущаться из-за устроенного кавардака. Удивительно, что она не сердилась. Не понимаю почему.

Поглядывая на меня и покачивая головой, Нора отодвинула от себя миску для смешивания и взяла рулон кухонных полотенец. Пустила воду и начала руками сгребать в раковину пудру.

– В первом семестре в кулинарной школе я забыла закрыть крышкой пятилитровый миксер и рассыпала четыре с половиной килограмма кондитерского сахара. Думаю, можно не объяснять, что мне понадобилось еще три часа, чтобы все почистить и переделать задание. А мой учитель был таким мерзавцем, что не позволил никому мне помогать.

Ее руки, наводившие порядок, так и мелькали. Наверное, мне нужно ей помочь.

– Ты получила зачет? После того, как все переделала?

– Не-а. Я же говорила, мой инструктор – настоящий засранец.

Я взглянул на нее. Нора подняла покрытую пудрой руку, чтобы почесать лицо, и вытерла щеку, размазав белое пятно по загорелой коже.

Я взял бумажное полотенце и стал помогать ей.

– Вот почему я хочу быть учителем.

Она положила пустой пакет из-под пудры в мусорное ведро.

– Чтобы быть засранцем?

Я рассмеялся и покачал головой:

– Нет. Как раз наоборот. В десятом классе у меня был преподаватель, мистер Хапонек. Он работал с полной отдачей и был замечательным учителем. Но чем старше я становился, тем хуже мои педагоги выполняли свои обязанности. Среди учеников в нашей школе я видел много ребят, которым требовался хороший учитель. Сама понимаешь, это имеет значение.

– Как тебе было учиться в старших классах?

Ужасно. Полная жопа.

– Все было нормально, – ответил я.

Я не думал, что она рассчитывает на правдивый ответ, и не был уверен, что хочу рассказывать ей, как это было на самом деле.

Это было похоже на то, как люди спрашивают «Как дела?» и хотят услышать только «Хорошо». Дальнейшие объяснения вызывают у них только неловкость.

– А я не ходила в школу. Я училась в частном заведении под Сиэтлом. Это был кошмар, – сказала Нора, удивляя меня искренностью.


– В моей школе тоже был кошмар, – признался я.

Нора окинула меня скептическим взглядом.

– Бьюсь об заклад, ты пользовался популярностью. Ты же был качок, да?

Я чуть было не рассмеялся.

Качок? Я? Пальцем в небо.

– Не совсем так. – Я почувствовал, как краснею. – Я был никем, потому что был недостаточно крут, чтобы считаться популярным, и недостаточно умен, чтобы зубрилы принимали меня за своего. Я был где-то посередине, и никто не обращал на меня внимания. Я был толстым, и популярные ребята дразнили меня, когда им надоедало доставать других. Но, если честно, я не осознавал, как плохо мне было, пока не переехал в Вашингтон посреди последнего учебного года. Там моя жизнь оказалась совсем другой.

Нора достала из хозяйственного шкафа щетку и совок. Она стала подметать пол, а я смочил бумажное полотенце и принялся вытирать стол, попутно прикидывая, что бы еще вспомнить о школе, чтобы поддержать разговор.

– Ничего нет хуже компании уродов, которые верховодят в старших классах, – сказала Нора.

В ответ я хихикнул.

– Это самое верное замечание из всех, которые мне доводилось слышать.

– Думаю, я немного упустила, – добавила Нора, глядя в никуда.

На ее лице снова появилось скучающее выражение.

– Ты всегда хотела стать шефом-кондитером? – спросил я ее.

Мы практически убрали сахарную пудру, но я не хотел заканчивать разговор. Я почти жалел, что нет другого пакета, который я мог бы случайно опрокинуть на пол.

Я никогда раньше не слышал, чтобы Нора так много говорила, если не считать случая, когда они с Тессой взахлеб обсуждали поцелуй двух парней на шоу, которое Тесса никогда не пропускала. Обычно я не принимал участия в их разговорах, а сидел в своей комнате и занимался или был на работе. Но сейчас мы оказались одни, и Нора была непривычно разговорчива. Я не хотел пропустить ни единого слова.

Подметая кафельный пол, она взглянула на меня.

– Спасибо, что не называешь меня пекарем. Вообще-то я хотела стать хирургом. Как папа, дедушка и прадедушка.

Хирургом? Этого я от нее не ожидал.

– Правда?

– Не удивляйся. На самом деле я очень умная.

Она наклонила голову набок. Мне нравилось ее шутливое настроение. Она совсем не такая, как Дакота. Не такая резкая и жесткая.

Дакота.

За последние полчаса я ни разу о ней не вспомнил, и это имя показалось мне таким далеким. Значит, я плохой? Только что был голый с ней рядом и забыл о ней через минуту.

Может, она сидит дома и ждет, когда я ей позвоню.

Почему-то верилось с трудом.

– И не сомневался, – я протянул к Норе покрытую пудрой руку, – просто думал, что ты скажешь о чем-то вроде искусства.

Нора посмотрела на меня задумчиво.

– Хм, это еще почему?

Она приставила щетку к столу и нагнулась ко мне. Открыла кран, слегка задев рукой мою толстовку. Я отодвинулся, чтобы не мешать.

– Я не знаю. Мне кажется, что ты творческая личность. – Я провел рукой по волосам, и на пол посыпались комки пудры. – Не знаю, как сказать точнее.

– Ты должен снять это до того, как я подмету. – Ее пальцы поймали тесемку толстовки, я опустил взгляд вниз на ее руку.

– Да, наверное, – согласился я.

Нора приблизилась ко мне. Я задержал дыхание. Она посмотрела мне в глаза и спокойно вздохнула.

– Иногда мне кажется, что ты знаешь меня слишком хорошо, – шепнула она.

Я не мог пошевелиться. Когда она находилась так близко, я не мог ни дышать, ни двигаться, ни тем более говорить. Даже покрытая сахарной пудрой, она была такой потрясающей, что я едва смел на нее взглянуть.

– Возможно, ты права, – сказал я, почему-то почувствовав то же самое.

На самом деле я знал о ней немного, но речь шла не о фактах. Не важно, знаю ли я имя ее матери или любимый цвет. Возможно, чтобы узнать человека, совсем не требуются годы, как мы привыкли думать, может быть, самое важное – намного проще. Значение имеет только то, насколько глубоко мы пытаемся понять, какой друг этот человек или может ли он испечь торт для того, кого не знает, хотя его об этом не просили.