Наблюдательница

– Я рада, что ты не сидишь без дела. Но ты писатель, Элена. Писатель должен писать, не так ли? А не ковыряться в чужих текстах.

Бокал пуст. Снова. Я смотрю на пакет вина.

– Мне не о чем писать.

Сестра подливает и поднимается, чтобы достать из холодильника кетчуп.

– Что твой издатель любит повторять о писательском деле? Что-то о могиле?

Странный звук, похожий на смех, вырывается у меня из горла. Сестра поднимает брови, я снова отвожу взгляд. Я чувствую, что пьянею.

– Копай там, где стоишь, – тихо поправляю я.

– Да-да, – говорит сестра и снова берется за приборы. – Whatever[1]. Ты это много раз упоминала. И использовала этот метод при работе над прежними рукописями.

Я медленно киваю. Большую часть жизни я была наблюдательницей, той, кто смотрит со стороны, сам не принимая участия в событиях. Это пригодилось мне в писательском деле. Я рассказывала о событиях, свидетелем которых была или о которых слышала. Персонажи в моих четырех книгах имели прототипы из моего окружения, хотя не всегда это было очевидно для тех, с кого я писала своих героев. Писателю достаточно напустить туману – изменить возраст и профессию, и люди уже не догадаются, что книга вообще-то о них. Я писала о друзьях и коллегах, о близких людях и случайных знакомых. Я писала о маме и папе, даже о сестре. Не думаю, что она в курсе.

– Помнишь, – расплывается она в улыбке, – как я читала твои рукописи перед отправкой в издательство? В самом начале, до того, как тебя начали печатать? И немного потом тоже. Во всяком случае, твои первые две книги. Ты говорила, что мои комментарии весьма разумны и что я помогла тебе улучшить тексты.

Я только что опустила бокал на стол, но тут же снова поднесла его к губам. Вино льется мне в горло, терпкое, пьяное.

– Я бы снова хотела этим заняться. Помогать тебе с вычиткой, – заканчивает сестра.

У нее на подбородке кетчуп, я говорю ей об этом, и она вытирает лицо салфеткой.

– Как я уже сказала, – говорю я, пока она вытирается, – читать нечего.

– А как же этот совет? Копай, где стоишь. Раз он раньше работал, может, стоит снова попробовать?

Я откидываюсь на спинку стула.

– Почему тебе так важно, чтобы я писала?

– Потому что мне кажется, что тебе нужно по-настоящему во что-то погрузиться. Полностью сосредоточиться на чем-то, пока ты проходишь через… все это.

Мы смотрим друг на друга. Наконец сестра всплескивает руками и бормочет: «О’кей, о’кей». Она спохватывается, протягивает мне кетчуп и говорит, что я к еде не притронулась.

Я отвечаю, что не голодна, и отодвигаю тарелку.

– А где Вальтер? – спрашиваю я, чтобы сменить тему и поговорить о чем угодно, только не обо мне.

– В боулинге, по-моему.

Я всегда думала, что у сестры с мужем прочный брак, но теперь не уверена. Супруги проводят каждый вечер пятницы раздельно, разве это не странно? И почему они больше не путешествуют вместе?

Я изучаю сестру. Может, она о чем-то умалчивает? Может, их отношения с мужем не так хороши, как кажутся?

– Как у него дела? Вы…?

Я не успеваю закончить. Меня прерывает шум из квартиры над нами. Крики, топот, грохот.

– Недавно переехали, – криво улыбается сестра. – Трое детей. Всем меньше семи.

Она поднимает глаза к потолку, я делаю вид, что тоже смотрю вверх, но на самом деле изучаю ее лицо. Форму лба, контуры губ… сходство поразительное. Интересно, в курсе ли она, видит ли в зеркале, чьи черты унаследовала, и если да, то что об этом думает. Если бы наши отношения были другими, я бы задала этот вопрос, но сейчас не могу.

Снова грохот сверху, за ним крики детей и увещевание родителей. Слов не разобрать, но в тоне слышны любовь и нежность. Я потираю глаза обратной стороной ладони. Когда снова смотрю на сестру, она скомкала салфетку и внимательно ее рассматривает.

– Знаешь, – говорит она, – можно жить счастливо и без детей.

Снова меня охватывает ощущение нереальности. Все возвращается и одновременно исчезает. Сестра говорит что-то еще, о себе и Вальтере, о том, что это был их выбор, но… Она понимает, что это горько, но…

– Я хочу сказать… прости, если я перегибаю палку, но неужели ты правда бросишь его из-за этого? Вы же любите друг друга?

Она кладет скомканную салфетку на тарелку и смотрит мне прямо в глаза. Потом протягивает руку и накрывает ей мою. Ее теплая, немного влажная рука лежит поверх моей – сухой и холодной. Я смотрю на ее пальцы, напоминающие мне о маме. В горле растет ком. Я не могу выдавить ни слова.

Наконец она медленно убирает руку и поднимается, чтобы собрать тарелки. Пока она загружает тарелки в посудомоечную машину, я закрываю глаза и чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Что я здесь делаю? Зачем я вообще сюда приехала?

Стол убран, остался только мой пустой бокал. Сестра закрывает дверцу посудомоечной машины.

– На десерт будет мороженое, – сообщает она.

Как в замедленной съемке я встаю, беру бокал и иду к раковине. Мне стоит огромных усилий не выронить его. К горлу волнами подступает тошнота. Поставив бокал, я поворачиваюсь к сестре:

– Думаю, мне пора вызывать такси. Я подумаю об этом завтра.






3




Поездка из квартиры сестры в центре города в дом на окраине занимает сорок минут на автобусе и вдвое меньше на такси. В своем нынешнем денежном положении я не могу себе позволить ездить на такси, но мне плевать. Особенно сегодня вечером.

Я бросаю взгляд на курчавую голову шофера, потом перевожу на окно и в тишине наблюдаю, как городские огни проплывают мимо машины.

Я ушла до десерта, сославшись на усталость. Я сказала, что, возможно, заболеваю, но по лицу сестры видно было, что она мне не верит. Но она промолчала. На прощание мы обнялись в прихожей.

– Увидимся в следующую пятницу, – пробормотала я ей в волосы и поспешила к такси, ждущему снаружи. В следующий раз будет моя очередь приглашать на ужин.

Машина затормозила на светофоре. Красные блики на моем лице сменились желтыми, потом зелеными, и мы едем дальше.

Можно счастливо жить без детей. Неужели ты правда бросишь его из-за этого?

Сестра многого не понимает. Начнем с того, что она сама никогда не мечтала о детях. Но дело не только в этом. Нас разделяет целая пропасть. Я вспоминаю наше совместное детство, когда между нами еще не было этой невидимой преграды. Сестра была частью меня, а я – частью ее. Тогда жизнь была легкой и беззаботной, а мы были невинными и полными надежд на будущее. Как все дети. Потом мы выросли, сестра уехала из дома и все изменилось.

Если бы я только осталась у сестры и открылась ей. Рассказала бы о бессоннице, пустоте и отчаянии, заполнивших мою жизнь без Петера, после Петера.

Но такими вещами мы с сестрой не занимаемся, мы не переворачиваем камни, не тревожим невысказанных слов. Может, у нее есть свои причины для того, чтобы держать эту дистанцию между нами, свои внутренние демоны. Или это все из-за меня, проблемной сестры, ее зеркальной противоположности.





* * *


Кожа на сиденье скрипит, когда я пытаюсь поменять позу. Во рту кислый привкус винной отрыжки. Шофер мигает поворотниками и сворачивает в последний перед моим домом поворот. Темно, фонари стоят вдоль обочины как поникшие спящие великаны. Я смотрю в ночь и чувствую, как темнота проникает глубоко внутрь меня.





* * *


Я снимаю туфли и на цыпочках пробираюсь через прихожую, не зажигая свет. Это мой дом, и у меня полное право быть здесь, но я все равно чувствую себя так, словно вторгаюсь на чужую территорию. Умом я понимаю, что мне очень повезло. Это хороший дом в хорошем районе, и условия договора неплохи, но мне все равно кажется, что со всех сторон из темноты на меня подозрительно смотрят чьи-то глаза.

Дому не нравится мое присутствие. Нам неуютно друг с другом, но такие вещи сложно объяснить моей сестре. Она бы недоуменно уставилась на меня, покачала головой и пробормотала, что я несу всякую чепуху. Или решила бы, что я неблагодарна, и в какой-то степени была бы права. Сестра – единственный человек, который помог мне найти дом на такой короткий срок. И единственная, к кому я могла обратиться за помощью в этом вопросе. У меня не осталось подруг, и прошло много месяцев с тех пор, как я в последний раз общалась с кем-то из моих коллег-фрилансеров.

Я замираю на пороге и вглядываюсь в темную кухню. На столе ничего нет, кроме моего компьютера. Никто не заварил чая и не накрыл чайник полотенцем, чтобы тот не остыл до моего прихода. Никто не сделал бутерброды и не завернул в пластиковую пленку свежеиспеченный бисквит. Никто не оставил записку, чтобы я прочитала ее по возвращении из библиотеки или встречи с писателем в книжном магазине. Записку со словами любви – свидетельство того, как много я значу для него.

Я могла бы вскипятить воды и сама себе приготовить чай. Могла бы сделать бутерброды или испечь пирог. Но это совсем не то. Но что бы я ни делала, я не могу обмануть себя и других и забыть, что больше никто не оставляет мне записок. На кухонном столе, на обратной стороне дверцы шкафчика в ванной, под подушкой. Как пазл из двух фрагментов.

Я опускаюсь на один из стульев, смотрю в окно и пытаюсь привести мысли в порядок. Стараюсь помешать им обратиться к прошлому. Но и смотреть вперед нет возможности: все дороги туда закрыты. Мир сжался, мое существование теперь состоит лишь из того, что я вижу в этом доме. Мне стоило бы подняться и пойти в спальню, попробовать заснуть. Если я не встану сейчас, то, наверное, не встану уже никогда. Останусь здесь в темноте навсегда. Застыну, превращусь в камень. Или в прах. А может, я обречена сидеть здесь и смотреть в окно до конца вечности.

Я сижу, погрузившись в свои мысли, часы тикают на стене, темнота за окном сгущается. Я сижу как в трансе, пока мое внимание не привлекает какое-то движение в саду. Там кто-то есть, тень, освещенная слабым светом фонаря. В следующее мгновение свет фонаря выхватывает мужчину, идущего в дом напротив. Должно быть, это тот же человек, которого я видела на кухне раньше, в костюме. Но сейчас его волосы растрепаны, а пиджак помят. Руки чем-то заняты – поправляют брюки или рубашку. Он идет неровно, шаркая ботинками по земле. Внезапно он спотыкается и почти падает, но удерживается и продолжает свой путь.

Когда он вставляет ключ в скважину, фасад освещается. Свет идет из окна на втором этаже. Из-за тяжелой шторы выглядывает длинноволосая женщина в ночной сорочке и смотрит вниз на мужчину у двери. Одно мгновение – штора задергивается, дверь открывается, и мужчина скрывается в доме.

Свет в окне гаснет, и сад погружается в темноту. Я вижу в окне свое отражение – слабые контуры женщины, сидящей за столом. Есть что-то призрачное в этой картине. Я вздрагиваю и нагибаюсь, чтобы опустить жалюзи. Это действие придает мне импульс, я встаю и выхожу в прихожую. Сквозь дверь в гостиную я вижу книжный шкаф, но не вхожу.

Работа – лучшее лекарство.





4

Муж




Сегодня пятница, я возвращаюсь домой поздно вечером, когда жена уже спит. Но мне все равно кажется, что она ждет моего возвращения, стоит там за занавеской и следит за мной. Может, поэтому я не поднимаю глаз к окну нашей спальни. Не осмеливаюсь встретиться с ней взглядом.