Наблюдательница

– Я знаю, как сильно ты хотела детей, – продолжает сестра. – Понимала, как ты сильно переживала из-за того, что ничего не получается. Но я и не догадывалась, что это настолько важно для тебя, что по этой причине вы расстанетесь.

Я ерзаю на полу. В обычной ситуации после такой реакции сестра сменила бы тему, но не сегодня. Сегодня она нащупала конец нитки и твердо намерена проследовать по ней до конца пути.

– Я знаю, что как-то звонила и спрашивала, что у вас происходит, но ты отказывалась обсуждать личные темы и говорила только о ремонте в подъезде, завале на работе и прочей ерунде. А потом внезапно объявила, что вы расстаетесь. Вот так просто. – Сестра задумывается. – Ты не подпускаешь меня близко, Элена. И я тебе это позволяю. Точнее, позволяла до сих пор. Думала, что, если буду терпеливо ждать, рано или поздно ты мне откроешься. Я словно ждала… – Голос у нее дрожит. – Ждала, когда стану для тебя необходимой.

Ее слова теплой волной окутывают меня. Я бы хотела сейчас посмотреть сестре в глаза и сказать то же самое, но не могу. Муха продолжает биться об стекло. Кто-то должен встать и выпустить ее, но никто не двигается с места.

Внезапно сестра закрывает глаза руками.

– У меня такое чувство, что я предала ее.

Руки приглушают звук ее голоса.

– Кого ты имеешь в виду? Кого ты предала?

Она убирает руки.

– Это было перед… перед тем, как все закончилось… Мама попросила меня позаботиться о тебе.

Слезы подступают к горлу.

– Что?

Сестра изучает свои пальцы. Голос у нее низкий, напряженный. Перед смертью мама попросила сестру позаботиться обо мне. Элене будет нужна твоя помощь, – сказала она. – Пообещай мне, что позаботишься о ней.

Я качаю головой, не веря своим ушам. Зачем маме брать с сестры это обещание? Требовать, чтобы она несла ответственность за мое благополучие? После всего, что случилось? Когда я говорю, что это несправедливо и не похоже на маму, сестра пожимает плечами:

– Ты всегда была ее любимицей.

Я протестую, но сестра меня останавливает:

– Ничего страшного, – говорит она. – Я привыкла к этому. Давно уже. Мы с ней слишком разные. А у вас всегда было много общего. Книги, чтение. И не только. Между вами словно была невидимая связь. Вам как будто было известно что-то, что знали только вы одни.

Звук затихает. Наверное, муха устала. Я покачиваюсь со стороны в сторону. Наконец поднимаюсь на онемевших ногах.

– Ты должна знать одно, – говорю я, разминая ноги. – О чем бы мама тебя ни просила, ты не предала ее.

Сестра смотрит на меня молча.

– Я не хочу, чтобы обо мне заботились. Ты сама это сказала, я всегда держала между нами дистанцию. Нельзя помочь тому, кто не хочет помощи.

Не дожидаясь ответа, я иду к окну. Вижу черное тельце на подоконнике. Это муха медленно ползет вдоль окна.

– Что это у тебя?

Я поворачиваюсь и вижу, куда смотрит сестра, – на стопку бумаги у меня в руке.

– Ничего… Или, может быть…

– Ты снова пишешь? Вот чем ты была занята всю неделю!

Выждав секунду, я киваю. Усталое лицо сестры сияет.

– Так ты снова пишешь! Потрясающе! По-моему, это именно то, что тебе сейчас нужно.

– Я… это не совсем как мои другие книги…

– Я с удовольствием прочитаю, – страстно перебивает сестра. – И скажу свое мнение и дам рекомендации. Как раньше. Ты всегда говорила, что у меня хороший глаз.

Пока она трещит без остановки, я кладу стопку поверх пальто сестры, открываю окно и выпускаю муху на волю.

Небо светло-серое. Улица мокрая после дождя. Дождь все помыл и очистил. Я вдыхаю полной грудью свежий холодный воздух, ворвавшийся в комнату.

Поворачиваюсь и смотрю на сестру. Я готова? Должна быть готова. Но одновременно. Еще немножко, еще немножко времени с ней.

– Ты не… хочешь перекусить?

Сестра одаривает меня ироничной улыбкой.

– Боже мой. Я думала, ты никогда это не предложишь!






42




– Алкоголь, нам нужен алкоголь. Что у тебя есть?

Сестра поднимает жалюзи на кухне, оборачивается и с надеждой смотрит на меня. Я качаю головой и говорю как есть, что спиртного у меня в доме не водится.

– Не обязательно крепкий алкоголь. Вино тоже подойдет. Или пиво? Даже початой бутылки нет? И старого ликера на дне? Все что угодно сгодилось бы.

Я смеюсь.

– Прости. Ничего нет.

Сестра недовольно зацокала.

– Боже мой, пятничный вечер без выпивки. Что за жизнь?

Она рыщет по кухонным шкафам, находит пакет с кофе и облегченно вздыхает. Отмерив кофе в кофеварку для себя, ставит мне чайник.

Мне приятно видеть сестру у меня дома, приятно видеть, как смело и естественно она хозяйничает в чужой кухне. Мы болтаем, как принято у сестер, и я почти верю, что все в порядке. Потом говорю сестре что-то, что заставляет ее смеяться, и она смеется до колик в животе. Грудь вздымается под цветастой блузкой, и мой взгляд замирает на ее руке. Эта блузка, эта рука. Время остановилось. Меня переполняют чувства.

– Ты так похожа на нее, – вырывается у меня. – Вы одеваетесь в одном стиле. У вас обеих короткие пальцы. Точнее… она так одевалась… до того, как…

Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, но боль в груди невыносима. В то мгновение, как мне кажется, что мою грудь разорвет пополам, сестра обнимает меня. Она подводит меня к столу и усаживает на стул, убирает прядь волос за ухо. Точно так, как делала мама.

Она быстро заканчивает начатое. Наливает себе кофе, а мне – чаю и выкладывает остатки овсяного печенья – печенья Лео, как я его теперь называю, – на маленькую тарелку.

– Не самый роскошный ужин. Но можно только порадоваться, что в этом доме вообще есть что-то съестное. И чай с кофе.

Не получив улыбки в ответ на шутку, сестра снова становится серьезной. Присев на стул напротив, спрашивает, как я себя чувствую.

Сестра тянется за печеньем, а я смотрю в окно.

– Ты ее вспоминаешь?

– Конечно, вспоминаю.

Сестра подносит кружку ко рту и пробует горячий кофе.

– Через десять лет мне будет столько же, сколько маме, когда она заболела.

Так выходит, что мы разговариваем о родителях – впервые за долгое время. О маминой болезни. О папиных недостатках. О пустоте, которую они оставили, уйдя из нашей жизни – одна в мир иной, другой – к новой семье. Сестра снова рассказывает о разговоре с папой. На этот раз я слушаю внимательно. Она спрашивает, хочу ли я встретиться с ним, если он приедет повидаться летом. Я пожимаю плечами.

– Я тоже не знаю, – говорит сестра. – Но нам не нужно решать сейчас. Можем подумать об этом позже.

Судя по тому, какую формулировку она выбрала, сестра считает, что это должно быть совместное решение. Это меня трогает. Слезы наворачиваются на глаза. Сестра кончиком пальца подцепляет крошки со стола.

– Сколько времени прошло с тех пор, как мама умерла, а папа встретил как-там-ее и уехал? Полгода? Или меньше? Уму непостижимо. Помню, что единственное, о чем я могла думать, то что еще одно такое потрясение я не переживу. Наверно, тогда я решила не заводить детей. Никогда.

– А я наоборот. Именно тогда я начала мечтать о настоящей семье.

Сестра кивнула.

– Вот почему отсутствие детей стало для тебя таким ударом. Сколько вы с Петером пытались…

– Долго.

Я смотрю на окно. На подоконнике стоит желтая лейка – подарок от Лео.

– Мне так хотелось бы стать чьей-то мамой.

Сестра нагибается вперед и гладит меня по руке.

– Я знаю, – шепчет она, – знаю.

Какое-то движение за кустами привлекает мое внимание. На дорожке появляется Вероника. У нее в руках две сумки – побольше из коричневой кожи и поменьше из черной ткани. Сумки набиты до краев. Она идет решительным шагом, движения резкие, нетерпеливые. Серый джип припаркован на тротуаре с открытым багажником. Она закидывает туда сумки.

– Но ведь ты снова работаешь. Разве это не здорово? Не расскажешь, что ты пишешь?

Вероника закрывает багажник и возвращается в дом. Я понимаю, что все это время задерживала дыхание, и выпускаю воздух. Поворачиваюсь к сестре. По ее оживленному лицу вижу, что она пытается отвлечь меня от грустных мыслей обо всем, что связано с горем, тоской, предательством. Я смотрю ей в глаза и чувствую, как из меня рвутся наружу слова. Не могу ей рассказать. Должна рассказать. Скажи что-нибудь. Что угодно.

– Я уже дописала.