Наблюдательница

Филип с рыжеволосой женщиной. Слезы Вероники на кухне. Черное пламя в глазах, провожающих Филипа. Яростная расправа над розами. Она вонзала в них ножницы так, словно перед ней были не цветы, а живой человек, которого она хотела уничтожить.

– Алло! Элена!

Сестра повышает голос, вырывает меня из транса. Будь она здесь, она бы начала трясти меня за плечи, требовать ответа. Но ее тут нет. Никого тут нет.

– Я переживаю за него.

– За кого? За соседа? Лео?

Я не отвечаю. Мой взгляд обращается к окнам напротив, окнам кухни Стормов. Еще светло, но шторы задернуты. Может, были задернуты весь день. Я берусь кончиками пальцев за лист цветка на подоконнике и тяну – сперва слабо, потом сильнее.

– Судя по всему, ты принимаешь проблемы своих соседей близко к сердцу, Элена. Я надеюсь только, что ты не забываешь про себя. Я много чего наговорила, когда мы общались в последний раз. Я знаю, что обидела тебя, я не хотела…

Я резко выпускаю лист из пальцев. Анорексия. Мама рассказала.

– Увидимся в пятницу и все обсудим. Или, если хочешь, я с радостью навещу тебя раньше.

– Нет-нет, – удается мне выдавить. – Увидимся в пятницу.

Я заканчиваю разговор и кладу трубку. Смотрю на задернутые шторы в окнах напротив до слез в глазах. Но не отвожу взгляда. Что там происходит?

Я включаю компьютер и открываю поисковик. Набираю Веронику Сторм. Результатов немного. Ссылка на студию йоги в паре кварталов – судя по всему, место работы, и ссылка на сайт выпускников юридического факультета. Я поднимаю глаза и смотрю на дом напротив. Значит, Вероника юрист, как и ее муж. Но вместо работы в престижной юридической фирме она работает администратором в студии йоги. Как так получилось? Явно не предел амбиций для студентки юридического факультета? Может, что-то случилось? Что-то, что поставило на карьере юриста крест?

Я мог бы рассказать вещи и похуже. Намного хуже.

По коже бегут мурашки, я поеживаюсь.

Почта открывается автоматически, краем глаза вижу новое письмо. Не задумываясь, щелкаю по значку. И только когда письмо открыто, я понимаю, от кого оно. Ошеломленная, я пробегаю взглядом строчки. Он помнит, что мы договорились связываться только по серьезным поводам. И он пишет, потому что кое-что случилось. Сердце колотится в груди. Я возвращаюсь к первым предложениям, перечитываю их, готовлюсь к худшему.

Я встаю, делаю пару кругов по кухне, выпиваю стакан воды и, снова присев, замечаю Филипа, идущего к дому. Провожаю его взглядом, пока он не скрывается за дверью. Возвращаюсь к экрану. Дочитываю письмо. Такое ощущение, что Петер рядом, стоит у меня за спиной, положив руки мне на плечи. Он хочет обнять меня, ждет, когда я прислонюсь к нему, прижмусь к нему щекой. Два фрагмента пазла.

Я перечитываю несколько раз.

На днях я видел маленькую девочку в парке. Она качалась на качелях и не хотела идти домой. Папа устал, но девочка продолжала кричать, что хочет качаться быстрее, качаться выше. Ты бы слышала ее смех, когда качели взлетали вверх. Она была так похожа на тебя, Элена. У нее были твои цвета, твои ямочки на щеках, и я невольно подумал, что она могла бы быть нашей дочерью. И потом у меня словно глаза открылись. Что мы творим? Что мы уже натворили?



Я вскакиваю, готовая броситься Петеру в объятия. Так сильно я ощущаю его присутствие. Но обернувшись, вижу только тени в углу. В комнате пусто. Я одна, совершенно одна.





21

Муж




Она против обыкновения оставляет шторы задернутыми, не впуская утренний свет. Даже с кровати не встает. Я зову жену по имени, но она не отвечает. Я встаю, она остается в кровати. Я иду в ванную, привожу себя в порядок, одеваюсь, иду завтракать, возвращаюсь в спальню и вижу, что она не сдвинулась с места. Она лежит в той же позе спиной ко мне, поджав колени к груди.

Я зову ее с порога, но безрезультатно. Подхожу ближе и снова повторяю ее имя. Делаю еще шаг и кладу руку ей на плечо, трясу осторожно, потом сильнее, но жена не двигается. Я вижу, что она дышит, сомкнутые веки подрагивают. По крайней мере, она жива. Жива? Как мне вообще пришла в голову эта мысль. Разумеется, она жива!

Я делаю шаг назад, думаю о разговоре вчера за ужином, моем признании. Может, стоило преподнести это как-то по-другому? Существует ли правильный, мягкий способ рассказать жене, что ты встретил другую? Что ты в растерянности и не знаешь, как поступить?

В конце концов мне нужно идти. Работа не ждет. Я наливаю ей стакан воды, ставлю на тумбочку, сжимаю ее плечо под одеялом и оставляю в полумраке спальни. Я испытываю не только чувство вины и угрызения совести, но и облегчение. Облегчение от того, что я наконец рассказал ей правду, от того, что больше не нужно жить во лжи. Облегчение от того, что моя жена отреагировала так, как она отреагировала. Мне больно видеть ее такой, но слезы и апатия все же лучше чем то, что могло быть. Я вспоминаю шрам на ее животе и поеживаюсь.

Я увидел его в нашу первую ночь, но спросил о том, что случилось, лишь через несколько недель. Она сочинила историю о детской травме, связанной с колючей проволокой. Я не стал расспрашивать. Может, мне стоило насторожиться, узнать, попытаться понять по выражению лица, что она врет. Но я был влюблен и видел только то, что хотел видеть. Я целовал этот шрам, когда мы были в постели, и она всегда старалась помешать мне. А когда она рассказала правду, я понял, что не смогу снова взглянуть на этот шрам без содроганий.

По возвращении домой никто меня не встречает. На кухне и прихожей темно. Жена по-прежнему лежит в постели – в том же положении, что и с утра. Шторы задернуты, в комнате темно и душно. Я пытаюсь заговорить с ней, спрашиваю, как самочувствие и могу ли я что-то для нее сделать, но она не реагирует.

Я не хочу и не осмеливаюсь ей надоедать. Понимаю, что жене нужно время. Но с другой стороны… Нельзя оставлять ее в таком состоянии. Дам ей два-три дня, думаю я, и если ничего не изменится, обращусь за помощью. К ночи я чищу зубы и ложусь на свою половину кровати. Странно делить постель с женой, но в то же время совершенно обычно. Мы так близки, как только могут быть два человека, но нас разделяет пропасть.

Можно было, конечно, лечь в другой комнате или на диване. Так ведь поступают в подобных ситуациях? Но нет. Если и существует руководство для супругов по тому, как вести себя в случае измены, нам оно не подходит. Готовые рецепты и советы других людей не для нас. Мы не такие, как все.

Я слышу ее ровное дыхание. Интересно, о чем она думает. Поражаюсь тому, что понятия не имею и никогда, наверное, не имел. Кладу руку под голову и смотрю в потолок. Нет, мы не такие, как все. И дело не во мне. Мы не такие, как все, потому что моя жена не такая, как все.





22


Элена




Вечер переходит в ночь, а я даже не пытаюсь лечь спать. Знаю, что это бессмысленно, все равно не засну. Энергия, мечущаяся внутри меня, ищет выхода, но не находит. Я брожу по дому, замираю на пороге гостиной, обвожу глазами коробки с вещами, сложенные у стены. Надо разобрать хоть пару перед приходом сестры. По крайней мере, будет чем себя занять.

Но вместо этого подхожу к книжному шкафу и снова начинаю переставлять книги. Словно на автомате. Сортирую книги, сортирую мысли. Встаю на цыпочки, чтобы достать верхней полки, но я тянусь не только к книгам, я тянусь еще и к маме.

– Что мне делать? – шепчу я в темноте.

Если бы еще разок почувствовать, как ее руки обнимают меня, как на меня снисходит умиротворение, когда она убирает мне прядь волос за ухо! Но я здесь, одна, беспомощная, без сна, без надежды. Наедине с мучительным выбором, который мне предстоит сделать.

Письмо Петера я заучила наизусть. Каждое предложение, каждое слово. Оно заканчивалось вопросом о встрече. Он спрашивал, не соглашусь ли я с ним встретиться.

Без обязательств, без ожиданий, просто встретиться и поговорить. Я так по тебе скучаю.



Стоит мне подумать о его словах, как меня затягивает вихрем подавленных эмоций, засасывает глубоко внутрь, чтобы потом выплюнуть наружу. Он хочет увидеться. Скучает по мне. Я прижимаю руки к груди, чувствую, как тепло проникает в ледяные ладони. Рассказ Петера о девочке, которая была похожа на меня, которая могла бы быть нашей дочерью. Отчаяние, читающееся между строк, так хорошо мне знакомо.

Что мы творим? Что мы уже натворили?



Рука взлетает сама собой, и прежде чем я успеваю сообразить, что делаю, сжатый кулак ударяется в стену сбоку от шкафа. Я вздрагиваю, смотрю на пальцы, которые словно принадлежат другому человеку.

И внезапно в сознании раздается мамин голос: «Работа – лучшее лекарство».

Вдруг я понимаю, что мне нужно делать. Я бросаю книги, не закончив перестановку. На кухне открываю компьютер и пишу ответ Петеру. Не перечитывая его письма, не продумывая ответ, не подбирая слов. Пишу, что сейчас не могу с ним встретиться, что сначала мне нужно кое-что закончить. Но позже, когда пройдет время и я закончу все дела, и если он все еще будет хотеть встретиться, это возможно. Поставив последнюю точку, я нажимаю «Отправить», не давая себе шанс передумать или изменить что-то. Так получилось. Ничего не поделаешь.

Я открываю текст, с которым начала работать несколько дней назад. Я действовала импульсивно, взялась за новый проект, не зная, что из него выйдет. Но теперь знаю.

Этот фрагмент надо закончить, превратить в полноценный рассказ. Новую историю. Я писатель, а писатель должен писать. Мне нужно отдать всю себя этому тексту, пройти с ним этот путь из тьмы к свету, и когда последняя глава будет закончена, я смогу оставить все, что случилось, позади. А что будет позже, кем меня сделает эта книга, – увидим.

Краем глаза я вижу размытые очертания человека на табуретке рядом со мной, нервно дергающего ногой. Лео. Поднимаю голову, но на стуле никого нет. На кухне пусто. Поворачиваю голову и смотрю во двор. В темноте едва различаю контуры дома напротив. В окнах темно. Все, что я вижу, это свое отражение в стекле, в голубом свете от экрана компьютера. Подвожу курсор к последнему предложению, заношу пальцы над клавиатурой и начинаю печатать.

Слова сами обретают форму под кончиками пальцев. Я пишу всю ночь напролет, страницу за страницей. Когда от усталости в голове начинает шуметь, я перебираюсь в постель, ставлю компьютер на пол и на пару часов забываюсь тревожным сном, полным ночных кошмаров. Просыпаюсь от страха посреди сна, поднимаю компьютер, пишу пару страниц, снова засыпаю. И так повторяется, пока не начинает светать Я возвращаюсь на кухню. Ем черствый хлеб с остатками варенья, пью чай, отмечаю, что нужно сходить за покупками, так как на ужин придет сестра. Продолжаю работать.

Приходит ответ от Петера.

Поступай так, как считаешь правильным. Не спеши. Я подожду, когда ты будешь готова.



Читаю и возвращаюсь к работе.

Во второй половине дня замечаю Лео в саду и замираю. Что ему сказать? Что сегодня я не могу? Что буду занята все последующие дни? Потом понимаю, что он идет не ко мне, а к себе домой. Но идет как-то странно – выпрямив шею, я вижу, что он идет босиком. Босиком? Я вскакиваю со стула и прижимаюсь к окну. Мне не померещилось. Лео идет по выложенной плиткой дорожке в одних носках. Но… как… почему? Он идет не оглядываясь, глазами вниз. Открывает дверь и скрывается в доме.

Мой взгляд поднимается к окну на втором этаже. Шторы все еще задернуты. Я чувствую, что кто-то лежит там в кровати. Лежит весь день. Кто-то, кто все глубже погружается в темноту. Возвращаюсь к экрану.

Пиши. Просто пиши.

И я пишу.





23




Мусорное ведро уже воняет. Достаю мешок, завязываю и несу на помойку во дворе. Поворачиваюсь и вижу перед собой Лео. Хоть он и одет как обычно – в свободную толстовку и мешковатые джинсы, – его худощавое тело кажется еще тоньше.

Смотрю на часы и спрашиваю, что он так рано делает на улице, разве уже пора в школу? Через час, отвечает Лео, но библиотека уже открыта. Он там обычно читает или делает уроки перед началом занятий. Из библиотеки можно напрямую попасть в класс, без необходимости толкаться с другими в фойе.

«Толкаться?» – думаю я про себя. Скорее, без риска, что тебя толкнут или еще что похуже. Опускаю взгляд на ноги Лео. Он обут, но это не привычные белые кроссовки. Спрашиваю, что случилось с ними. Лео не понимает, что я имею в виду.

– Вчера, Лео. Я видела, как ты вернулся домой в одних носках.

Он мотает головой, и челка падает на сторону. Прыщи на лбу кошмарны. С нашей прошлой встречи их стало еще больше. Он снова вертит головой, и челка возвращается на место.