На пороге Будущего

Еще через два часа по всему городу шла резня и горели дома. По улицам метался Кафур с помощниками, следя, чтобы продукты из горящих зданий были вывезены на склады, которые ему удалось отстоять от огня и около которых была выставлена надежная охрана. На одной из нетронутых башен городской стены Легори с товарищами поднимал стяг Алекоса со скалящимся волком на красном фоне.





19




Ей снился снег. Крупные хлопья кружились и плясали в воздухе, свивались в спирали и разлетались под порывами ветра, танцуя опадали на квадратные плиты двора. Метель заволокла город, и все реже виднелись меж пляшущих снежинок красные крыши. Шаги часового оставили на стене темную полоску следов. Створы замковых ворот дрогнули и начали медленно открываться. «Остановите их! Не дайте им войти!» — закричала она. Но замок был пуст, и часовой не отозвался. Взметнувшийся снежный вихрь замел его следы. «Не пускайте!» — снова крикнула она и хотела кинуться из своей комнаты в башне вниз, чтобы собственной рукой наложить засов поперек тяжелых дверей. Но, как это бывает во сне, ноги будто налились свинцом, и она не смогла двинуться с места. В полной тишине в щели ворот показался темный силуэт, цепкие пальцы потянули створ, и воин в шлеме с белым султаном шагнул на пустынный двор. Из-под шлема на грудь спускались длинные белые волосы. Его щит был залеплен снегом.

Евгения проснулась, села на постели, тяжело дыша. Голубое утро рассеивалось под белым светом дня; Хален уже давно покинул спальню. Она встала и замерла, не веря глазам: за оконным стеклом, будто продолжение сна, кружился снег. Первый снег в Ианте за долгие-долгие годы. На календаре была уже весна, но природа, словно желая сказать: «Смотрите, пришел новый олуди!» — обратилась против людей.

Не чувствуя холода, Евгения остановилась посреди двора, вдохнула забытый запах снега, взяла целую пригоршню и лизнула его, ошеломленно узнавая нежный вкус холода. Он рассыпался у нее в руках, остатки растаяли, и она прижала к горящим щекам мокрые ладони. Сердце колотилось, как колотилось оно все последние дни, с тех пор как Хален решил вернуться в Матакрус. Но теперь, стоя на квадратных, укрытых белым одеялом плитах двора, она снова ощутила спокойствие обреченности. Точка невозврата пройдена, и им всем остается идти туда, куда ведет судьба, и делать то, что она велит.

— Делай, что должен, и пусть будет то, что должно случиться, — произнес, подойдя к ней, Хален.

На его похудевшем обветренном лице резче обозначились морщины. В коротко остриженных волосах было много седины. Она с печалью и гордостью смотрела на него, и ее правая рука сжалась в кулак, словно на рукояти меча.

— Я не встретил этого человека там, у Гетты. Надеюсь, нам все же удастся увидеться теперь. И если он олуди, он окажется сильней.

— Никогда этого не будет, пока есть я! — пылко сказала она. — Мой меч и моя любовь защитят тебя!

Ее окликнул Махмели, и потому она не увидела взгляд, которым посмотрел на нее муж. Ничто не изменилось в нем при этом, и, разговаривая с распорядителем, Евгения чувствовала в Халене все ту же спокойную готовность к предстоящим испытаниям. Он хотел отстоять свою землю или погибнуть, защищая ее последний клочок. Того же хотела и она. Она не станет жить без него; он не только ее муж, но и ее царь, и в этом мире не может быть сразу двух олуди. Посреди разговора с Махмели она неожиданно горько рассмеялась. Старик запнулся, удивленно посмотрел на нее. Его лицо вдруг исказилось, будто он собрался заплакать. Махнув рукой, распорядитель вперевалку зашагал прочь.

Со смотровой башни спустился Венгесе. Его почти полностью облысевшая голова была покрыта платком. В этом платке, с седой треугольной бородой и кривым ножом на ремне Венгесе был похож на лихого разбойника.

— Они входят в порт, — сказал он.

Несколько дней назад, несмотря на плохую погоду, Хален отправил к сестре на Острова Алию. А сегодня оттуда прибыли несколько кораблей. Слава Островов направила на помощь Ианте и Матакрусу шесть тысяч воинов. Поднявшись на башню, Евгения увидела, как три корабля входят в порт. Остальные шли на восток, к устью Гетты.

На последнем Совете было решено не медлить. Пока есть возможность сразиться с врагом на чужой территории, ее надо использовать. Хален намеревался, не щадя людей, разбить армию Алекоса и бить до тех пор, пока не падет последний солдат. Это следовало сделать еще несколько лет назад, когда никому не известный вождь захватил Красный дом. Как корил себя Хален за то, что не решился тогда один, без поддержки Матакруса, выступить против Шедиза! Быть может, девять из десяти иантийских солдат полегли бы в этой войне, но сейчас она, эта война, не стояла бы на пороге страны!

Десять тысяч царских воинов, столько же солдат рассов и шесть тысяч островитян должны были выступить к Рос-Теоре, вокруг которой все крепче сжималось кольцо вражеских сил. Готовились сняться с места и другие войска. Пехота: копейщики, лучники и арбалетчики, мечники, — и тяжело вооруженные всадники уже направлялись к мосту через Гетту, который пока не был захвачен Алекосом. Воины Мата-Хоруса должны были высадиться в устье Гетты, а если позволит уровень воды в реке, то и подняться по ней, сколько будет возможно. Обговорив это с командиром союзников, зашедшим в порт, Хален вернулся в замок, чтобы проститься с женой.

Стоя на городской стене, Евгения смотрела на последние не ушедшие отряды, ожидавшие царя. Подняв руки, она воззвала к небу, прося им защиты и победы, и видела, как из белых туч через ее руки на стоящих внизу людей струятся потоки удачи. Да, удача будет с ними!

Хален и Нисий — царевич тоже шел в этот поход — поднимались к ней. Бронк успел раньше них. Он подходил, натягивая и застегивая перчатки, — все еще сильный, с легкой улыбкой на лице, и его отполированные доспехи сверкали, точно зеркало. После снегопада резко потеплело, и сапоги Бронка разбрызгивали лужицы растаявшего снега. Взглянув в его синие глаза, Евгения закусила губу: она увидела, что он не вернется из-под Рос-Теоры.

— Спасибо тебе, моя госпожа. Я прямо чувствовал, как от тебя исходит свет. Твоя молитва принесет нам успех.

Она вслушивалась в его красивый, до сих пор, несмотря на годы, звучный голос и заставила себя улыбнуться, чтобы он не увидел отчаяния на ее лице.

— Тебе ведь уже не двадцать и даже не сорок, Бронк. Нужно ли тебе это? Разве ты мало воевал? Да ни один из этих воинов, даже сам царь не воевал столько, сколько ты, — и в Матакрусе, и в Шедизе, и у Фарады, и здесь, в Доме провинций! Зачем тебе этот весенний поход по слякоти? В Киаре ты будешь полезнее! Ты так нужен мне!

— Я обещал Алекосу, что мы с ним увидимся на поле боя. Может быть, мне не представится другой возможности сдержать обещание.

Их глаза встретились, и Евгения не смогла удержать улыбку на губах — они задрожали. Бронк понял. Понял — и сам улыбнулся.

— Я хочу встретить смерть так, как всегда мечтал, — с мечом в руке, — сказал он, сжал ее похолодевшие пальцы своими руками в перчатках. — Спасибо тебе, Евгения. Я верю, что ты принесешь нам удачу!

Подошли Хален и Нисий, и Евгения повернулась к ним. Оба были светлы и радостны в этот миг — одинаково черноволосые, черноглазые, и улыбнулись ей одинаково ласковой яркой улыбкой, как всегда…

— Молись за нас, — сказал Хален. — Каждый день. А если я не вернусь…

Она перебила:

— Ты вернешься. Вы вернетесь.

Бронк отсалютовал ей на прощанье. Высунувшись в бойницу, Евгения смотрела, как они уходят, и душа ее летела впереди них, увлекая, обещая победу.

Пеликен по собственной воле остался в Киаре. Доказав себе и товарищам, что он остался воином и царским офицером, он вернулся к своим обязанностям. Евгения понимала, что, в отличие от Халена, от нее самой, он не ждет многого от этого похода и потому хочет быть рядом с ней на случай, если война придет на холмы Ианты.

Весна наступила, едва последний солдат покинул пределы провинции Киара. Снег исчез без следа, дожди прекратились, и уже через несколько дней на деревьях появились листья. Из океана возвращались птицы. Люди с благоговением провожали глазами низко летящих гусей и журавлей, песнями встречали лебедей, грациозно опускающихся на пруды и реки. Но среди весенних гимнов все чаще слышались боевые напевы. И в деревнях, и в городах мужчины доставали оружие: мечи, топоры, копья, луки… Нередко оно переходило по наследству через много поколений и сегодняшним владельцам еще не приходилось им пользоваться, кроме как на недавних учениях. Чей-то арсенал заметно устарел. Старинные мечи были в полтора раза шире и тяжелее нынешних, щиты громоздки, стрелы сгнили… Недаром до своего отъезда Бронк приложил немало сил, следя, чтобы все взрослые мужчины получили с царских складов новое оружие, и обязал рассов сделать то же для своих людей. И все они сами делали стрелы, точили мечи и наконечники копий, шили доспехи из толстой кожи, в то время как женщины спешили достать как можно больше соленого и вяленого мяса и рыбы, насушить фруктов, — ведь кто знает, удастся ли собрать следующий урожай!

Но пока все работы шли как прежде. Крестьяне все так же ухаживали за плантациями тутовника, готовили поля под лен, обихаживали сады и виноградники, многие из которых погибли в последние зимы. В городах дымили трубы, медь, серебро, сталь и чугун по-прежнему сплавлялись по Гетте в Готанор, хотя капитаны кораблей нередко видели зарево пожаров на правом берегу и принимали на борт людей, что на лодках и самодельных плотах бежали в Ианту, подчас всего с одним узелком вещей. Лишь несколько лет назад вот так же жители Шедиза, спасаясь от репрессий царя Процеро, пробирались на север по горным тропам, рискуя жизнью обходили пограничные посты иантийцев или пытались подкупить их служащих, лишь бы покинуть свою жестокую родину. Многие из них после смерти Процеро вернулись в Шедиз и теперь верно служили новому повелителю, завоевывая для него Матакрус. Они не колеблясь пошли бы за ним и в ту страну, которая когда-то дала им приют. Самые старые воины признавались, что ни у кого не видели такого блеска в глазах, как у шедизцев, с которыми они скрестили мечи в Матакрусе. Те бросались в бой с криком: «За Алекоса!», боготворили своего царя, не знавшего поражений, завоевавшего большую часть огромной и сильной страны, создавшего волшебные орудия, которые, неся ужас, отдавали вражеские крепости им в руки. Богатейшие города крусов лежали в руинах; тысячи обозов с сокровищами отправлялись в Этаку, и если бы не приказ царя передавать свою долю добычи солдатам специальной части, занимающейся переправкой завоеванного в Шедиз, его воины увязли бы в награбленных драгоценностях. Но этого не произошло и не могло произойти. Пока солдаты сражаются, тюки и ящики с их долей добычи, все подписанные и пронумерованные, будут ждать их в Этаке. Царь Алекос заботился о своих людях. Он держал свои обещания. Его интенданты создавали продовольственные склады в каждом завоеванном городе. У солдат и офицеров всегда было оружие, одежда и еда. А впереди маячил сказочный Золотой город, полный богатств и красивых женщин!

Но Рос-Теора не сдавалась. Работы по укреплению города были начаты сразу же, как только стало известно о вторжении неприятеля на территорию страны. Стены, которыми крусы так гордились, на тот момент не смогли бы их защитить. Чем больше город, тем труднее его оборонять, а в Рос-Теоре жило более двухсот тысяч человек, ее улицы разбежались далеко за пределы стен. Теперь все это было разобрано и сровнено с землей, стены укреплены. Крусы и иантийцы создали пять полос защиты. Степная конница останавливалась перед рвами, полными жидкой грязи. Пехота билась у укреплений, обстреливаемая из возведенных повсюду деревянных башен. Великий город был окружен кольцами фортов, башен, траншей. Здания, оказавшиеся внутри этой зоны, были разобраны, и на долгие тсаны вытянулись каменные и деревянные баррикады. Если нападающим удавалось прорвать одну линию обороны, их встречала следующая, и было понятно, что за нею будут еще и еще.

Отряд шедизцев на трех кораблях, взятых в одном из захваченных речных городов, попытался отбить Иантийский мост. Это была отчаянно смелая операция, которая даже в случае удачи ни к чему бы не привела: между шедизцами и столицей Матакруса все равно встали бы тысячи воинов противника. Но им не удалось подняться на мост. С иатийского берега отчалили корабли и после продолжительного боя потопили суда смельчаков. Царь Алекос объявил, что не сожалеет об их гибели. Так будет с каждым, кто осмелится выступить без его приказа.

О смерти Бронка Евгения узнала раньше мужа. Она часто вспоминала, что когда-то не почувствовала гибель Амарха… Но не его ли душа спустилась к ней в облике орла в тот день, когда пришло известие о нем? В этот раз она увидела смерть старого друга ночью накануне его последнего боя, во сне: сребробородый, могучий, он лежал на носилках, которые уносил в море погребальный плот, и его лицо было, как и при жизни, спокойно… Над водою звучал бесконечно длинный речной плач, что поют благородные женщины, провожая мужа в последний путь. «Следом за закатом утекают реки и уносят тебя навсегда. Я тебя простила, отпускаю, и с тобой отныне вода. Я тебя просила оглянуться, я молила: глаза открой! Знаю, тебе будет не вернуться, тебя больше нет со мной. Полечу по небу над рекою, где вступает в море хрупкий плот. Сложу крылья, тихо глаза закрою и паду беззвучно на тонкий лед. Следом за закатом уплываешь, сложив руки-крылья на груди. Я к тебе вернулась — отпускаешь. Я теперь мертва. Подожди!»


Хален послал Алекосу вызов, как велела старинная общая для всех стран традиция: правители могут решить исход войны в поединке, и люди погибшего должны отступить. Но Алекос не принял этот вызов, ведь приславший его не был царем Матакруса. Хален защищал подступы к мосту; Алекос бился дальше, к востоку от Рос-Теоры. Он всегда принимал участие в важных боях, первым устремлялся навстречу врагу, оставляя за собою горы трупов. Бронк был намного ближе к нему, вверенные ему полки обороняли два городка — спутника столицы, и он тоже вызвал царя Алекоса на бой и получил согласие. Хален узнал об этом, когда все уже кончилось.

Сразиться решили в тот же день, к вечеру, на поле близ городка Лима. Сотни офицеров и солдат с обеих сторон стали свидетелями этой дуэли.

Они приветствовали друг друга как равные и оказали все знаки почтения, какие благородные рассы оказывают друг другу перед поединком. Бронк Калидерад не был монархом; он не имел права обещать за свое войско. Он мог лишь предложить свою жизнь противнику, убить его или погибнуть сам. Бронк вышел на поле радостный и тихий. В глазах его светилось одобрение, когда он пожал руку своему врагу — лучшему врагу, какого он мог себе пожелать. Они принесли друг другу клятвы. «Если я погибну, мои воины не станут мстить за мою смерть, — сказал Бронк. — Если же я убью тебя, твое тело принадлежит твоим людям». «Я слышал, в своей стране ты первый после своего повелителя. Потому обещаю тебе: если ты падешь от моей руки, я буду вечно чтить твою память, — ответил Алекос, и ветер с полей развевал его светлые волосы. — А случится так, что ты окажешься сильней, — месть моих людей никогда не настигнет тебя».

Солнце склонялось к земле, уходило в кроваво-красные облака. Узкая речушка петляла по полю, в ее излучине стояли друг напротив друга два высоких, сильных мужа в богатых доспехах, и в воздухе разносился бодрящий аромат раздавленной травы — их офицеры и рядовые в молчании ждали исхода поединка. Солнечные блики играли на длинных мечах, на украшающих щиты металлических полосах, на шлемах и кольчугах. Меч царя пробил доспех Бронка на третьей минуте боя. Он жил еще несколько минут и успел проститься с Алекосом, хотя никто не слышал, о чем они говорили перед тем, как тот закрыл ему глаза. Царь велел иантийцам достойно похоронить его и обещал поставить памятник на месте боя, когда война закончится.

Хален примчался, когда тело Бронка Калитерада уже лежало на погребальном корабле. Его отправили в Киару по реке и через море — так провожают лишь храбрейших воинов. К оскорблениям, нанесенным Алекосом иантийскому царю, добавилось еще одно. Даже три: тот не принял его вызов, но вышел биться с его другом, которого убил. И в довершение ко всему после данной Бронком клятвы Хален не мог напасть на Алекоса, чтобы отомстить.

Впервые Евгения получила от мужа, пусть и на бумаге, полные злобы упреки. Как могла она не предупредить его о скорой гибели лучшего из сыновей страны, горько вопрошал он. Как посмела утаить, что его друг в душе своей настолько был предан врагу, что предпочел принять неотвратимую смерть от его руки вместо того, чтобы сражаться рядом со своим царем?! Что еще она скрывает? «Вы вернетесь», — сказала она на прощанье им троим, и вот один из трех пал и вернется теперь не в свой дом в Киаре, а на кладбище… Чего ему ждать теперь, каких известий? Она не раз рассказывала ему, как читала смерть на лицах больных, так почему она не предупреждает его, своего царя, о предстоящих потерях?!

Евгения плакала и молилась. В ее душе вновь царило смятение: горе сплеталось с ненавистью. Никого еще она не ненавидела так сильно, как Алекоса. Ей вообще не приходилось прежде испытывать это разрушающее душу чувство, которое сейчас жгло ее раскаленным железом. Она желала ему медленной мучительной смерти, и руки сами тянулись к земле, чтобы темные духи услышали это пожелание и взялись его выполнить. Но она не сделала этого, помня, что небо было благосклонно к ней, когда уходило войско. «Верь мне, победа будет за тобой! — писала она мужу, и слезы капали на бумагу, но то были уже слезы любви и надежды. — Небеса были с нами, когда вы втроем стояли передо мной на стене Киары, а воины наши шагали в Рос-Теору. Я видела тогда, что Бронк скоро оставит нас, но как я могла сказать тебе об этом? Это бы тебя убило… Он шел навстречу своей судьбе, он всегда мечтал уйти из жизни красиво. Ничем он не предал тебя; один из лучших сыновей Ианты, он хотел использовать шанс одержать в войне решающую победу. И быть может, он — ее последняя жертва. Пусть я не вижу будущего, хотя могу видеть в нем смерть, но я знаю, я верю, что скоро ты уничтожишь наших врагов. Моя сила с тобой, а она никогда мне не изменяла. Иантийцы не могут проиграть, пока с ними их олуди. Помни об этом и иди к своей победе!»

Все усилия захватчиков оставались безуспешными. Они атаковали укрепления крусов снова и снова, но им удалось взять только два кольца из пяти. Им нужен был мост; но до него нельзя было добраться, не разгромив десять тысяч иантийцев. И все же Алекос пошел на это. Матагальпа никогда не знала сражений, подобных тому, что разыгралось у Рос-Теоры летом 2762 года. Все свои силы — а они все еще были неисчислимы — он бросил на штурм узкой полосы между ведущим в Ианту мостом и городской стеной. Одновременно с этим к левому иантийскому берегу направились все крупные суда, что были взяты в прибрежных матакрусских городах, с тысячами солдат на борту. И так распорядилась судьба, что именно на этот день была назначена операция — удар в тыл силам Алекоса. Пока по обе стороны моста кипел бой, несколькими тсанами выше вторая армия иантийцев переправилась через Гетту. Командовал ею Эрия Рашарад.

Сражение длилось четыре дня. Четыре дня воздух гудел и содрогался от лязга металла, криков ярости и стонов боли, пения горнов, звонко разносящихся приказов, оглушительных пушечных выстрелов, треска рушащихся в огне укреплений. Четыре дня парили над берегом Гетты стервятники, слетевшиеся, казалось, со всего континента, — для всех хватило пищи. Четыре дня оба царя не выпускали из рук оружия, успевая и отдавать распоряжения, и убивать. Все мужчины Рос-Теоры, все, кто мог биться, от нищих, что ночевали под городской стеной, до первых вельмож, были здесь, у моста, и те, кому не хватило копий и мечей, держали в руках вилы и булыжники.

Мост был уже забыт, разбиты шедизцы, пытавшиеся взять его с иантийского берега. Судьба мира решалась в этой битве, и что значил мост в Ианту, когда сам ее царь в любую минуту этих бесконечных дней мог погибнуть у стен Золотого города!

Однако сила Алекоса была в численности его войска и в маневренности степных конников. На третий день, когда всеобщее внимание сосредоточилось на подступах к мосту, кочевники попытались прорваться к восточным воротам столицы, где у полос обороны осталась едва ли четверть от прежнего числа защитников. Потеряв половину в пути, они пробились к самому городу. Все погибли под обстрелом со стен, но дело свое они сделали: оставшиеся в столице ощутили, как земля закачалась под их ногами. Не помогли укрепления, не помогла помощь союзников — враги проникли в сердце страны! В них рос страх. Они боялись за свою жизнь и богатства, но еще больше боялись удачливого олуди, которому явно помогало само небо.

На пятый день бой затих сам собой. Поля, сады, рощи были завалены телами погибших, а у выживших не было сил ни хоронить товарищей, ни снимать доспехи с трупов неприятеля. Остатки армий — несколько тысяч из сотен тысяч — сходились к стенам Рос-Теоры. Мост был пуст, и Хален с пятью гвардейцами, единственными оставшимися в живых из тридцати, стоял на нем. Неподалеку собралось командование крусов. Самые уважаемые люди города присоединились к ним.

Перед рядами противника появился парламентерский отряд. Шедизские фицеры приближались, подняв свои щиты над головами. Они сообщили, что царь Алекос желает говорить с защитниками города. Он подошел следом, так не смыв с себя грязь и пот. Покореженный шлем нес оруженосец, волосы царя слиплись от крови, и сапоги оставляли влажные следы на камне дороги. В нескольких шагах позади встал Нурмали, его первый военачальник, высокий и худой, едва державшийся на ногах от усталости.

Два царя впервые видели друг друга. Крусы сами не заметили, как подошли к Халену и его людям, будто надеясь, что те защитят их от надменного взгляда олуди. Его лицо было бледным под слоем грязи, но глаза горели неукротимым огнем, таким же, какой встретил его в глазах иантийского царя. Он тихим, но твердым голосом произнес:

— Мы продолжим бой, если вы сейчас не сдадите город.

— Мы продолжим бой, — сказал Хален.

Алекос коротко взглянул на него и повернулся к отцам города.

— Я не стану разрушать Рос-Теору и не трону ни одной монеты из тех, что вы храните за стенами. Мне не нужны руины. Мне нужно великое государство.

Крусы смешались, начали переглядываться. Также незаметно для себя они отодвинулись от Халена и тихо заговорили между собой.

— В Рос-Теоре никогда не будет править захватчик. Это ваша страна! — воскликнул Хален, теряя терпение. — Он убил вашего царя и его наследника, он убьет и мальчика, которому сейчас принадлежит ваш трон!

— Это их трон, — сказал Алекос. — Не тебе решать его судьбу.

— Они мои родичи. Я проливал за них кровь, так же как Амарх воевал за меня. И я готов сделать это снова и снова, столько, сколько понадобится, чтобы добить тебя, проклятый варвар! Я вызываю тебя на бой! Решим это сейчас. Пусть наши мечи скажут, кому достанется город!

Их взгляды скрестились, как тяжелые клинки, но Алекос не поддался.

— Я не могу сражаться с тобой здесь. Они твои родичи, это правда, но это не твоя страна и не твой трон. По законам всех стран царь может вызвать противника на бой, лишь когда защищает свою землю.

Хален заскрежетал зубами, вытащил наполовину меч из ножен.

— Да какая разница?! Ты принял вызов Бронка, прими же и мой!

— Бронк был достойнейшим из людей, — сказал Алекос, и его светлые брови сошлись над переносицей. — Еще в Шедизе я готов был предложить ему должность советника, но знал, что он всегда будет верен тебе. Когда он позвал меня на поединок, я был огорчен этим, но не мог оскорбить его отказом. И ты, правитель Ианты, прости меня сейчас. Мы обязательно встретимся с тобой, на твоей земле или на моей, но не сегодня, — он снова повернул голову к ростеорцам, его голос окреп. — Я обещаю, что не трону вас и ваши дома. Мертвые будут похоронены, разрушенные города отстроены заново. Мои воины заберут свою добычу, но богатства Матакруса неистощимы, и мы восстановим все, что было утрачено. Мне нужна сильная страна и верный народ, и я постараюсь сделать все, чтобы крусы поверили в меня.

Хален засмеялся бы, если б мог.

— Ианте ты тоже пообещаешь отстроить разрушенные города?

— Мы должны посоветоваться, — поспешно сказал Пасесерт Трантиан, глава канцелярии Шурнапала.

— Я жду ответа до полуночи, — сказал Алекос и отошел прежде, чем Хален успел что-либо добавить.

Халена трясло от ярости. Каждое слово этого выскочки, каждый жест были продуманы заранее! Он разыграл эту сцену как по нотам, вселив в сердца крусов одновременно неуверенность и надежду. И ушел он так быстро лишь для того, чтобы не оскорбить Халена еще раз, став свидетелем разговора, что последовал сразу же.

Пасесерт вышел вперед, низко склонился перед царем и поцеловал ему руку.

— Не могу передать, сколь велика наша благодарность тебе, мой господин. После смерти Амарха и Джаваля Хиссанов ты стал нам опорой, и мы никогда не забудем этого. Но царь Алекос прав — решать дальнейшую судьбу Матакруса должны мы. И мы не дадим тебе погибнуть, продолжив бой. Позволь нам обсудить предложение царя Алекоса и принять решение, которое послужит к пользе страны.

Хален пошатнулся. Венгесе, весь перебинтованный, опирающийся на трость, поддержал его. Царь закрыл рукой глаза и долго стоял молча, не в силах взглянуть на этих людей, не в силах вообще смотреть вокруг. Если бы белые стены Рос-Теоры сейчас развалились по камешку, это поразило бы его меньше, чем предательство тех, за кого сражались и погибли тысячи его воинов.

— Он не обманывает своих людей, — сказал кто-то в толпе крусов, — если мы будем с ним, он не обманет и нас.

Варварский вождь выиграл еще одну битву. Хален повернулся и зашагал прочь.