На дне

Чечен расплылся в улыбке, едва нас увидел. Поправил штаны и сделал несколько шагов ко мне навстречу.

— Теперь скажи своим детям — пусть погуляют, а мы с тобой отойдем ненадолго.

А вот этого я не ожидала прямо сейчас. Думала, удастся время потянуть, поговорить. Идиотка. Оглянулась на Яшу и на Таю и стиснула челюсти. Если откажу, что будет? Он ведь с автоматом и ножом. Может убить нас прямо здесь. Тяжело дыша, перевела взгляд на чечена, а он, видя мое замешательство, улыбаться перестал.

— Скажи, чтоб погуляли и никуда не уходили. Не то с собаками найду. И хватит мне улыбаться. Пошли.

Надо медленно выдохнуть и думать только о детях… я должна думать только о них.

— Мам, а можно я поиглаю… — и сотовый мне протягивает. От ужаса у меня зашевелились волосы на затылке и прошибло холодным потом. Если Закир сотовый отберет, то увидит смску и поймет, что кто-то идет за нами и номера узнает. Я выхватила у нее телефон и раздавила его ногой.

— Ах ты сукааааа, — взревел чечен и бросился на меня, схватил за горло. Я отбивалась, что есть мочи, как меня учили на курсах самообороны, как учил сам Максим. Но что я против здоровенного мужика с военной подготовкой? Он навалился на меня, опрокидывая на землю, придавливая всем телом. Замахнулся и наотмашь ударил по лицу, по одной щеке, потом по другой.

— Тварь. Сука. Я тебя на куски порву.

И вдруг глаза широко распахнул и застыл. Потом медленно назад оборачивается, а я увидела Яшу с окровавленным ножом. Видимо, стащил его у чечена, когда первый раз на него набросился. Оттолкнула от себя Закира что есть силы, и он на бок с хрипом завалился, а я вскочила на ноги, схватила Таю на руки и Яшу за плечо.

— Бежим. Быстрее.

Потом все же склонилась к раненному Закиру, который держался за бок и хрипел, выдернула флягу у него из-за пояса, сунула за пояс себе, отобрала автомат, зажигалку, конфеты. Направила на него дуло автомата… потом передумала. И нет, не от жалости… патронов жалко. Я не знаю, сколько их у него там, а нас могут преследовать.

— Яша, беги. Так быстро, как умеешь.

Мы бросились вглубь леса что есть мочи, не оборачиваясь. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Надо выбираться отсюда.

Мы бежали около часа или двух. Путаясь вокруг деревьев и слыша вдалеке собачий лай. Ублюдки обнаружили своего товарища и теперь гнались за нами. Я отрывала от одежды куски ткани и бросала в кустах, а мы мчались совсем в другую сторону, чтобы запутать следы. Так учил меня Максим… Он учил меня всему в этой жизни… всему, кроме того, как жить без него. И это самое жестокое, что он сделал со мной — оставил одну. Одну со всем этим адом, со всеми этими страшными сомнениями, с жуткими доказательствами его вины… нет. Не вины. Хуже. Доказательствами того, что он и не он вовсе. Доказательствами того, что нас не было никогда… А как же небо? Оно тоже мне лгало?

— Даша, — закричал мальчик, и я встрепенулась. — Смотриии.

Нет. Нееееет. Не сейчас. Трясла головой, прогоняла мысли прочь. Выжить. Спасти детей. Вот о чем я должна думать, и я выживу. Выживу, чего бы мне это не стоило.

— Здесь мертвое животное…

Рядом с кустами валялся дохлый шакал, его разодрал какой-то другой зверь и довольно давно, так как в воздухе стоял отвратительный запах. К горлу подступила тошнота. Вспомнились дохлые крысы в детском доме.

— Воняет, — сказала Тая и закрыла носик ладошкой, я отвернула ее так, чтоб она не видела полуразложившееся животное.

— Я устал, — тихо сказал Яша, который до этой секунды не жаловался.

А я… я придумала, как скрыться от собак.

— Закройте глаза и носы и постарайтесь дышать ртами, хорошо?

Я обмазала одежду детей и свою кровью мертвого шакала. Мне казалось, этот сильный и мерзкий запах собьет псов с нашего следа. Яша не жаловался, а Тая хныкала, что ей воняет и першит в горлышке. Наверное, вонь вызывала у моей малышки позывы к рвоте.

— А теперь нам надо найти, где спрятаться.

Вскоре мы все же оторвались от погони, и собачий лай стих, они нас потеряли. У меня получилось. Я сама выбилась из сил, и Яша уже еле переставлял ноги, когда мы наконец-то нашли глубокую охотничью яму. Это было спасением. Мы спустились в нее по двум толстым палкам, предварительно обломав ветви и оставив сучья по бокам. Я показала Яше, как спуститься, а потом посадила Таю к себе на спину и спустилась сама. Оставила ее с братом, выбралась наружу, нашла пушистые ветки и прикрыла яму сверху так, чтоб ее не было видно, потом насобирала дров. Вернулась обратно к детям, постелила свою куртку, разложила ветки и подожгла, чтобы согреть детей и согреться самой. Ночью в лесу было очень холодно и сыро, пробирало до костей. Пока мы бежали, мы этого не чувствовали, а сейчас я видела, как дрожит Тая и кутается в тонкую куртку Яша. Тая уснула сразу, а мальчик лег рядом, но не спал, а смотрел на языки пламени. Такой еще ребенок, совсем малыш. И эти ресницы длинные, как у девочки, носик ровный, губки бантиком. Едва уловимые черты проступающей будущей взрослости, но лишь штрихами, и это сходство с Максимом… И снова полоснуло воспоминанием, как Яша ножом Закира ударил.

— Ты как нож у него украл? — тихо спросила и руки вытянула к огню.

— Когда бросился ему на ногу, почувствовал за штаниной, он в ботинок его спрятал, и рукоять торчала. Я в фильме видел, как один парень так оружие у врага украл.

Тоже встал и ладошки к костру протянул. Рядом с моими они маленькие и тонкие.

— Аааа, как ножом ударить, тоже видел?

— Конечно. Я фильмы про войну смотрел и боевики всякие. Мымра спать ложилась, а я смотрел.

Уверенно отвечает. Даже восторженно.

— Не страшно было человека ножом?

Спросила и затаилась, у самой до сих пор мурашки по коже.

— Неа. Если б я его не ударил, он бы тебя убил. Тут выбирать надо было — или ты, или он.

Кого-то мне это напомнило даже блеск в синих глазах звериный, как у маленького волчонка.

— И ты меня выбрал?

Он кивнул и вдруг обнял меня за шею, прижался всем телом.


— Ты теперь моя мама. Я за тебя кого угодно убью. Даже его.

— Кого его?

— Отца.

Вся сжалась, внутренности перевернулись от его слов, тошнота к горлу подобралась.

— А он здесь при чем?

— Я видел ту газету и узнал его. Мы из-за него здесь… Он плохой.

И сердце ухнуло вниз, сжалось спазмом сильным и болезненным, как будто ребенок озвучил то, чего я так сильно боялась.

— Нет. Ты что? Твой папа не плохой. Мы не знаем, почему он там, нельзя осуждать человека, не выслушав, не дав возможности оправдаться. Посмотри на меня и запомни, — я обхватила личико ребенка ладонями, приблизила к своему, глядя прямо в ярко-синие глаза, — твой отец самый сильный, самый лучший и самый… самый любящий. И никогда не думай иначе. Чтобы не случилось, не смей так думать.

— Тогда что он делает там? Почему не спасает нас?

— Он не знает, что мы здесь. Когда узнает, обязательно спасет. Вот увидишь. Твой отец ради нас землю вверх ногами перевернет и ад подожжет вместе с дьяволом. Понял? Помни об этом. Помни всегда.

Мне ужасно хотелось верить в свои же слова, и пока я страстно говорила свою речь, я верила, всем сердцем и всей душой верила. А когда Яша уснул, и я осталась один на один со своими мыслями и страхами, верить было сложнее.

Утром я скормила им конфеты, дала нагретой воды. Где-то здесь должна быть река или ручей. Я слышала, об этом говорили боевики, когда мы на автобусе ехали. Мне бы найти водоем и помыть детей. Особенно Таю. А потом идти к дороге. Если вода пресная, то можно набрать во флягу… но этого мало, конечно. Найти б какую-то емкость. Люди всегда после себя мусор оставляют, и сейчас мне бы это было на руку.

Ручей я нашла неподалеку от нашего укрытия. Я даже не знала, как это назвать. В географии я совсем не сильна. Течение быстрое и шумное. Я вернулась за Яшей и Таей. Пока дети плескались в воде, я лихорадочно думала о том, куда бежать. Как незамеченными выйти к дороге. У нас ничего нет — ни денег, ни телефона. Ничего.

Яша играет с Таей… Вот она беззаботность детства, когда можно отключить все мысли, забыть об опасности и наслаждаться каждым мгновением. Если бы все это было не здесь… а где-то в другом месте, и Максим был с нами. Смотрел, как они играют вместе. Наши дети. Наша Тая и наш Яша. Он ведь стал моим с той секунды, как я впервые обняла его худенькое тельце и заглянула в синие глаза, полные боли и надежды. Я бы уже никогда от него не отказалась.

— Все. Хватит. Вылезайте.

— Неее. Еще немного. Совсееем чуть-чуть.

— Хорошо. Еще немного… — и устало улыбнулась. Пусть плескаются, ночью придется идти к дороге и, возможно, утром тоже.

И вдруг послышался собачий лай совсем близко. Я подпрыгнула на месте, даже не успела о чем-то подумать, рванула в воду, выхватив автомат, поворачиваясь спиной к детям, закрывая их собой, и лицом к берегу, куда выскочили две немецкие овчарки, а за ними один из чеченов.

— Яшаааа, бери Таю и на другой берег, быстро. Прячьтесь.

Позади нас только каменистый островок и углубление в камнях. Дети наверняка спрятались именно там, потому что больше негде, а я, целясь в боевика, пятилась за ними спиной. От отчаяния и понимания, что это конец, похолодело все внутри, и дыхание застряло в ребрах, причиняя адскую боль.

— Ни шагу. Я тебе башку прострелю, — прорычала чечену, который сделал шаг к воде.

— Опусти оружие, дэвочка, и живая останешься.

Он пошел на меня, а я в доказательство, что не шучу, прицелилась и выстрелила. Пуля зацепила ему ухо, и я увидела, как кровь брызнула на камуфляжную куртку. Да, Максим научил меня хорошо стрелять с любого вида оружия и всегда говорил, что я очень меткая.

— Сссссука.

— Следующий выстрел тебе в глаз.

Чечен опустил автомат и несколько секунд с ненавистью смотрел на меня, потом поднес рацию к лицу.

— Нашел сучку. Нет с ней никого. Только дети. Никуда не денется. На островке они.





ГЛАВА 3




Женщина не может быть счастлива, если она нелюбима, а ей нужно только это. Женщина, которую не любят, — это ноль и ничего больше. Уж поверьте мне: молодая она или старая, мать, любовница… Женщина, которую не любят, — погибшая женщина. Она может спокойно умирать, это уже не важно.

(с) Коко Шанель



Никто и не думал к нам приближаться. Зачем им это? Они просто окружили нас и стерегли с собаками, не давая даже высунуть нос из-за камней. Стреляли то в воздух, то по песку так, что Тая вскрикивала, а Яша сжимал пальцы в кулаки и изо всех сил старался не подавать виду, что ему страшно.

Они знали, что делают. Ведь у нас не осталось ни пресной воды, ни еды. А со мной маленькие дети.

— Кушать хочу… мам.