Мой самый любимый Лось

— Штобы не волновасса, — послушно повторил Эду с самым серьезным видом, сильно коверкая слова, но его отлично поняли.

— Йес! — оживившись, отозвался Лось, многозначительно подняв указательный палец вверх.

Мужчины церемонно коснулись бокалами — не слишком сильно, чтобы предательский звук не навлек на их головы гнева супруг, — и с удовольствием пригубили ароматную жидкость.

К моменту, когда приехал лимузин, на кухне было шумно и весело.

Трое мужчин на дикой смеси русского, испанского, английского и финского что-то рассказывали друг другу, покатываясь со смеху и заедая коньяк раздобытым у мадам Медведицы лимоном.

— Что твои апельсины, что эта Испания твоя, — горячась, вещал раскрасневшийся Миша. — Ты к нам следующей зимой приезжай, я тебе тайгу покажу! Снег! Медведей!

Эду согласно кивал и наливал по новой.

— За молодую семью! — пояснил он с сильнейшим акцентом, повторяя фразу, которой научила его Марина.

— Йес! — проговорил Лось, торжествуя победу над языковым барьером, взяв предложенный ему бокал.

— А испанец-то сечет! — радовался Миша. — Ну, за Аньку мою!

В двери заглянула Марина. С минуту она наблюдала веселье, морща и кусая губы, чтобы не рассмеяться, разглядывая отмечающих великое событие мужчин.

— Нет, Ань, ты посмотри на них, — протянула она, заставив всех троих обернуться на ее нежный голос. — Посмотри на этих алкоголиков! Ну, все же одинаковые, что импортные, что свои…

Анька заглянула на кухню и погрозила не в меру развеселившемуся Лосю пальцем.

— Я тебе покажу, — грозно заявила она. — Если тебя развезет, я тебе рога-то поотшибаю…

Но Лось уже поднялся, оправляя пиджак, стирая с лица улыбку и стараясь выглядеть как нельзя более серьезно.

— Не развезет, — возразил он, подходя к своей невесте, в глазах которой читалась тревога. — Этого слишком мало, чтобы я опьянел.

— О-о-о, Лось, ты еще и бухаешь?! — изумилась Анька, но Лось, смеясь, чмокнул ее в намарафеченную макушку:

— Нет. Не переживай.

— Смотри мне!





* * *


Свадьба удалась солидной, и Миша, принимая поздравления от многочисленных партнеров и друзей, чувствовал себя крестным отцом.

Несмотря на выпитый коньяк, никого из веселящейся троицы не развезло; только у Миши лицо стало чуть краснее, у Лося — чуть веселее, а у Эду голос — чуть звонче. И к тому же, он смог произнести тост почти без акцента, чем несказанно порадовал папу Мишу.

— Вот за что люблю вас, испанцев, — доверительно втолковывал Миша Эду, — так за то, что умеете веселиться и пить!

— Si, — небрежно ответил Эду. — Повто-орим?

Вальс с невестой Лось перед гостями станцевал безупречно; Анька, сияя улыбкой, кружилась, удерживаемая его сильной рукой. Глядясь в его смеющиеся глаза, она ахала, поражаясь, что Лось умеет так красиво двигаться, и танец не смог испортить даже отчаянный рев мадам Медведицы, которая припадала на плечо Миши и сморкалась в его галстук так узнаваемо, что Лось, косясь на нее, не смог сдержаться — рассмеялся, обнимая свою смутившуюся невесту.

— У меня только папа кремень, — шипела пристыженная Анька. — Лось, прекрати ржать!

— А по имени меня сегодня назовешь? — спросил Лось, бережно обнимая невесту и чуть касаясь ее раскрасневшихся губ своими губами под громкие одобрительные крики гостей. — В качестве подарка? Анри — скажи это так, как ты только можешь. Назови!

Лось снова целует Аньку, сладко, нежно, страстно, с ноткой желания, уже не обращая внимания на собравшихся гостей, которые вопят и громко аплодируют этому поцелую.

— Анри, — ядовитенько произнесла Анька, отвечая, однако, на поцелуй, — а расскажи-ка мне, милый муж — о, точно, муж! — что это на моей свадьбе делает эта загарпуненная акула?!

— Загарпуненная акула, — в тон ей отвечает Лось, жадно обнимая ее тонкую талию, — приглашена на мою свадьбу. Все ж он мой брат.

— Черт, и хватило же совести притащиться, — ворчала Анька, рассматривая напряженное лицо Акулы, только-только обросшее новыми бровями. — Он что, совсем непробиваемый?

— Почему? — удивился Лось, покачивая Аньку в медленном танце. Пространство вокруг них медленно заполняли другие танцующие пары, заслоняя собой Акулу, и Анька перестала вертеться в руках Лося, стараясь разглядеть Лассе.

— Ты же видел его в розовых трусах, — сварливо напомнила она. — Я бы на его месте после этого позора легла на дно лет на сто.

— Я его видел, — подтвердил Лось, склоняясь к самому ушку своей маленькой невесты, — а он меня — нет. Он не знает… и я просил бы тебя… не говори ему никогда. Он действительно сильно унижен и раздавлен. С него достаточно. Ты наказала его очень сильно. Сильнее, чем он заслуживает.

Анька даже застонала, закусив губу и мотая головой.


— Лось, почему ты добрый такой?! — удивилась она, ухватив Лося за уши и вглядываясь изумленно в его светлые счастливые глаза. — Ты святой, что ли?! Он же тебя готов уничтожить, сожрать, а ты его жалеешь!

— Быть может оттого, — сказал Лось загадочно, — что я счастливее него? Посмотри — что у него есть? — Анька глянула на Акулу, обтянутого модным пиджачком. — Только то, что он носит. Только то, что с ним рядом, — Лось кивнул, указывая на Нину, которая очень удачно сунулась Акуле под руку. — И все. Завтра одежда обветшает — а он не способен заработать на новую, — девушка удерет, и что с ним останется? Ничего; а у меня есть ты. Ты, моя золотая. Ты, моя хорошая. Ты, моя любимая.

— Ох, Лось, — прошептала Анька. — Ты умеешь проехать по ушам и усыпить совесть. Мне даже жаль его стало.

— И это правильно! Жалей его; жалей, а не злись. Он не стоит твоей ярости.

— Анри, ты сейчас его защищаешь?

— Да, моя ненаглядная; да. Защищаю. Мне его жаль.

— Лось, какой ты сильный! Как будто у тебя не четыре, а восемь копыт!

Лось зарылся лицом в волосы Аньки, смеясь и поглаживая ее тонкую шейку.



— Пусть так, — ответил он просто.

Меж тем неугомонный папа Миша затеивал какой-то перформанс; его лицо сияло так, словно он готов был подложить самую огромную свинью конкурентам, и, судя по тому, как поспешно отирал салфеткой губы Эду, папа Миша принуждал испанца сию минуту отдать долг его дочери.

— А тепер-р-рь, — раскатисто крича он, привстав, — Эдуар-р-рдо…



Анька знает, о чем будет просить ее отец. Она видит взгляд Марины и смеется, машет ей рукой.

— Анри, — шепчет она Лосю на ухо, обхватив его за шею рукой и целуя в ухо, в шею — сладко-сладко, — иди к папе. Я сейчас принесу Эду гитару. Он споет нам… Ты же не умеешь петь серенады? А он умеет; он мне должен!

Эду разговорчив; прижимая руки к груди, он говорит длинную речь на ломаном русском.

— Если бы не было бы Ани, — говорит он, переводя взгляд на невесту, — то не было бы нас.

Он понимает, о чем он говорит. Маринка, обучая его русским словам, объяснила смысл этой фразы, и Эду тронут до глубины души сказанными им словами. Голос его дрожит, он прижимает к себе свою Марину и целует ее, и радостные гости ревут на все лады.

— Сейчас! — кричит Анька, маша Эду рукой и утопая во всеобщем гвалте. Она бежит в подсобку, туда, где лежит его гитара, но не только для того, чтобы ее принести, а чтобы перевести дух и отереть вновь набежавшие слезы. То, что Лось сегодня на ней женится — это невероятно. Она чувствует абсолютное счастье оттого, что теперь они вместе, оттого, что теперь Лось принадлежит ей, и ей хочется кричать о своем счастье — как и крушить. Ломать и убивать тех, кто мешает ее безоблачному счастью.

Когда крики гостей смолкают, она осторожно возвращается назад. Миша о чем-то расспрашивает Эду, тот темпераментно рассказывает, Марина, краснея, переводит, и Лось с интересом слушает — как и все гости. Этого достаточно, чтобы прокрасться к Акуле. Он тоже смотрит на Эду, Марину и Лося, и на его тонком лице играет недобрая ухмылка.

— Ты, глист в обмотках, — говорит Анька очень вежливо и приветливо, сжимая гитару так сильно, как сжимала б его шею. — Ты чего приперся?

Акула отвлекается от темпераментного рассказа Эду. Нинка рядом с ним тоже отвлекается, Анька сморит ей в глаза — и видит ненависть, соперничество и зависть. «Вы самое слабое звено!» — кричит в Анькиной голове писклявый голос, и Анька усмехается, отвечая на откровенно дерзкий взгляд Нины.

— Я приперся, — злобно отвечает Акула, сжимая бокал с выпивкой, — на свадьбу брата. Можно?

Анька мерит его взглядом и едва не плюется. Если б не обещание Лосю, она бы тотчас вывалила Акуле всю правду, рассказала, что Лось видел его унижение, его зеленые яйца и розовые труселя. Но она молчит.

— Не желательно, — цедит она.

— Смотри-ка, — усмехается Акула, меряя Аньку взглядом, — а ты молодец. Ты знаешь, что Ингрид сегодня звонила Анри, чтоб поздравить его?..

Анька и сейчас молчит, захлебываясь яростью. Лось ничего не сказал об этом звонке. С утра их было много. Лежа в свете зимнего неяркого солнышка, пробивающегося длинными тонкими лучами сквозь шторы, с Анькой в постели, абсолютно голышом, прижимаясь к ней вставшим членом и обнимая одной рукой свою невесту, которая через несколько часов станет его женой, он лениво бормотал благодарности всем поздравляющим, а затем и вовсе отключил телефон, зарылся лицом меж Анькиных грудей, раздвинул ее ноги и как следует отлюбил ее — с толком, с расстановкой, до криков. Прижимая ее руки к постели, наслаждаясь ее слабостью, беспомощностью, каждым мигом ее оргазма.

Дозвонилась ли Ингрид? Может, и нет. А если дозвонилась, то Лось отмахнулся от нее и ее жалких слов, утопил их в Анькиных стонах, в горячих поцелуях, в жадных движениях напряженных бедер… Пережил; перегорело. Прошло. И это было так ценно, что Анька едва не теряет сознание от счастья. Акула, сам не понимая, подарил ей на свадьбу самый прекрасный подарок. Ингрид для Лося больше ничего не стоила. Ничего. Она стала мертвым призраком из прошлого, не более.

— Какая ж ты гадина, — шепчет Анька, мгновенно заводясь от ухмылки Акулы и трясясь, как в пляске святого Витта. — Какой же ты козел!..

Акула смотрит на нее с интересом, словно ее ярость позабавила его.

— Да что такого? — невинно интересуется он. — Подумаешь, бывшая звонит… Они часто встречаются.

Анька задумчиво смотрит на него.

— Ты вообще человек? — задумчиво спрашивает она. — Сердце есть у тебя? Ты вообще способен чувствовать что-нибудь? Боль? Ты любил хоть кого-нибудь в своей жизни?

— Бабушку, — беспечно отвечает Акула, глотком осушая свой бокал. — Но она умерла. Давно.

— Умерла, — эхом повторяет Анька, разглядывая лицо Акулы. Ей кажется, что зеленка все еще не смыта с его лба. — Больно было, да? Когда она умерла?

Акула неприязненно смотрит на нее.

— Причем тут это? — холодно спрашивает он, и Анька понимает, что он не соврал.

— Ну, а как бы тебе понравилось, если б я обрядилась в твою бабку и прыгала у тебя под окнами, — цинично говорит она, и Акула вспыхивает. Нинка срывается с места, но он обхватывает ее свободной рукой и удерживает, не дает ей вцепиться Аньке в волосы. — Орала бы от ее имени всякую дрянь, тревожила б твои воспоминания, глумилась бы — например, ночнуху задрала, и сверкала панталонами перед всеми?