Мой 88-ой: назад в…

Глава 6





Дым плавал внутри домика-каморки, сложенного из бетонных плит, лениво выходя через приоткрытую форточку. Мысли, наконец-то, собрались в кучу и родили внятное решение. И появилось оно после очень четкого разрушения одной дубовой гипотезы. Гипотеза говорила о параллельности мира со временем, куда меня занесло и, мол, это не твой мир. Но…

Но все не произнесенные вслух хохмы о слезах из-за семейников, лезвий «Нева» или неплохого, но странноватого на вкус «Космоса», сейчас не хотелось даже вспоминать.

Опровержение ждало меня на грунтовке, знакомой до камешка, в моем прошлом-настоящем густо залитой асфальтом. Здесь грунтовка была собой и пыль вилась вокруг подошв совсем как в детстве. И крыши обычных домиков в восемьдесят квадратов частного сектора Колымы, где жили дед с бабушкой, серели тем же самым шифером.

В хлебном оказался одна из последних теплых буханок белого, но большего и не требовалось. Из магазина, косясь на густые заросли амброзии, начинавшиеся сразу за ним, вышел с той самой тяжестью на сердце. А как еще, если стоишь в своем собственном детстве? И хорошо, что снова потянул сигарету, пройдя сто метров и чуть не добравшись до поворота на нашу улицу. Тут и стало ясно – это именно мое время, мой мир и все мое.

Они, явно отправленные бабушками, стояли у зеленых сорняковых джунглей. Команды, в два голоса, были поданы, ужин ждал и все такое. Дед Андрей, наш сосед, как всегда красный от загара, в выгоревше-рыжей рубашке, заправленной в самые обычные треники. И мой Сергей, в любимой зеленоватой «гимнастерке» и сине-рабочих штанах, присланных дядькой с Севера. Не молодые, откуда тому взяться, но вовсе не старые, прямые и строгие. И живые.

Горло перехватило, но сигарета помогла.

А потом из зелено-волнующихся джунглей, вчетвером, появились мы: Лёха, с Женьком, мой брат и я сам. Значит, я все же там, где и думал. Значит, надо понять – как быть дальше, что, когда, как и с кем делать.

Дальше было проще. Подкативший первый маршрут, позвякивающий задней площадкой, поселок Привет, пустые к сумеркам дачи и сам этот домик, сложенный из… из плит, все верно. Дача моей второй бабушки, давным-давно проданная в пропавшем прошлом, снова ждала.

Ключ нашелся там же, где и всегда. Воды в колодце, набиравшемся полсуток, не оказалось, значит, сегодня тут были мои. Сторожей в восьмидесятых здесь не водилось. Свечка, упрятанная в литровую банку с гречкой, спички, соль, две чашки и тарелка. Воду во флягу набрать я не забыл, хотя сейчас и опасался – хватит ли до утра?

Первым делом вовсе не кинулся пробовать «ту самую» колбасу в прикуску с хлебом из детства, хлебом без улучшителей с комплексными добавками, настоящим хлебом из муки, масла и соли. Первым делом взялся за блокнот с ручкой, записывая имена, фамилии, города и даты. Расчитывать на память, имея под рукой чем и на чем писать, не стоит. Зачем что-то писал? Ну, как… на будущее. Как средство заполнить пустоту собственного просто-существования и для хотя бы какой-то пользы от прибытия с будущего. А потом начался мозговой штурм.

Главным пунктом, как и раньше, оставались документы, вернее, паспорт. Глупо ли, умно, но кое-что придумал. Вряд ли меня одобрило большинство современников, узнай – как и где решил его прошарить, но ни выхода на блатных с их возможностям, ни большого бабла, для выхода на тех, кто блатных знал, у меня не имелось. А вот место в Союзе, где сейчас возможно многое, потихоньку появлялось все сильнее. Если не изменяет память, конечно.

Вторым важным пунктом становилось все дальнейшее. Казалось бы, на первое место должно выйти самое главное… И вовсе не спасение Союза. Союз, сдается мне, уже не спасешь, если ты, конечно, не Сталин из басен, баек и мечтаний. Почему? Да все просто.

Ни перво-последний президент СССР, ни его аналог-конкурент по РСФСР в одиночку страну не развалили. Не бывает такого, когда раз и все лопнуло, такое в одиночку не провернешь. И, тоже в одиночку да при желании, можно… как-то устранить одного из персонажей, само собой. Только это глупо. Если что и поменяется, то лишь станет хуже. Не то, чтобы имелась паранойя именно насчет Госдепа, но кураторы проекта развала точно имелись. Холодная, или нет, но война оказалась проиграна.

А войны выигрывают умные головы в штабах, как бы обидно это не звучало. И запасные варианты имеются всегда, и любой запасной вариант, если вдуматься, всегда чуть хуже первого. Только этого «чуть» может быть достаточно для самой настоящей Гражданской. А уж такого желать своей стране мне и близко не хотелось.

Никаких других вариантов воздействовать на большую историю у меня не имелось. Даже будь я ярым поклонником спасения СССР, что не совсем так, что можно сделать? Ничего, от слова совсем. Спасать страну должно было старшее поколение, сейчас и через три года.

И что тогда остается после того, как я приобрету, наконец, личность с печатями и прочим? Начать помогать своим, спасать тех, кого хочется спасти? Все правильно, будь мне лет двадцать пять… Так и поступил бы. Да есть, мать ее, закавыка. Вернее, кое-кто куда серьезнее.

Откуда я, как и все остальные, получали знания о действиях хронопутешественников? Из книг с фильмами. В основном – разухабистых поделок на разок, отдохнуть и пофантазировать. Притворить в жизнь какие-то мечты с комплексами, сочиняя такие сюжеты или порадоваться за кого-то, чьи мысли схожи с твоими собственными. Мало кто помещал попаданца в тело, скажем, спартанского раба-илота или нашего собственного крепостного, ну, разве что, за исключением красавца Биковича за-ради бабла в новогодние недели. А если и помещал, то, вуаля, одно-другое-третье и все хорошо. Никаких тебе гангрен, черных осп, абсцессов и смертей из-за «просто» заболевшего зуба. Не говоря про социальное положение и трудности, возникающие из-за того, что должны возникнуть.

Я вот завидовал Сварогу. Ему-то было хорошо – раз, и наследный граф, два – и тебе в голову засандалили заклинания и все такое. А еще он десантник, почти спецназовец. Вот окажись я спецназовцем, так сразу отправился бы что-то и кого-то спасать и спас бы, лютопревозмогая, вертя на причинном месте злодеящих вражин и оставляя за собой горы. Горы из, само собой, негодяев, павших от моей руки, сподвижников, ошалевших от моей крутости и женщин, удовлетворенных одним брошенным взглядом, не говоря о чем-то большем. Угу, так бы и случилось, к гадалке не ходи.

Марку Твену было простительно, Марк Твен создал идеального Марти и отправил в идеальное как-бы Средневековье. А у меня тут вовсе не Марк Твен, Бушков, Башибузук или еще какой-то из современников, отправляющих тренеров-фехтовальщиков завоевывать ландграфства. У меня тут дилемма, выглядящая крайне погано. И решить её нужно с точки зрения настоящей, неподдельной, человеческой морали.

Бабочка взмахивает крылом, а где-то начинается цунами. Хронопутешественник сходит с тропы, ломая цветок, а жизнь на Земле меняется из-за чужой невероятной цивилизации. Марти скачет с гитарой на школьном балу и смотрит на собственную исчезающую руку. Джейк убивает Освальда и возвращается к ядерному пепелищу вместо своего коттеджа.

Причины и следствия – штука простая, как черенок от лопаты и сложная, как теорема Ферма для большинства землян. Любое действие имеет последствие, превращающееся в совершенно новый виток событий, меняющий чужие жизни.

Если в октябре девяносто четвертого я как-то вмешаюсь в жизнь своей же семьи, случится многое. Но самое главное – может не случится знакомства с одной милой девчушкой со строгими глазами через три года. И если оно не произойдет, то через девять лет на свет, просто-напросто, не появится наш сын.

Не появится. Его не станет таким, какой он есть. Не будет любить смотреть на поезда метрополитена в три года, не спросит «где рррыба» в то же время, не возьмет в руки Лего и не влюбится в «Форсаж» в свои шесть, не нарисует… не напишет акварели на пленерах в четырнадцать. И дальше, еще неизвестное, у него тоже не случится. Совсем.

Каждое действие рождает последствия и только мне решать – какими они будут. И…

Малодушно, но решения о семье я так и не принял. Не хватило духу, что ли. Все, что случится уже очень скоро, казалось самым настоящим разменом: теряешь одно, но находишь другое. И уже не знаешь – как быть, что больше боишься потерять?!

Зато смог определиться кое с чем другим.

Страну пусть спасают другие, мало ли, вдруг такой же, как я, сейчас трясется в поезде, идущем по железке? Трясется и точно знает, как ему быть. Написать все известные фантастические книги, стать миллионером и, заодно, раскрыть глаза обычным людям на неласковое будущее. Успехов, удачи и т.д, тчк.

Страну, на самом деле, не спасти. Скоро появится много сортов колбасы вместо трех-четырех и наступит счастье, вместе с доступными джинсами-мальвинами, порнухой, СПИДом-Инфо, СКВ и сигаретными бычками в поллитровых банках в девяносто втором. Пацанами с клеем в пакетах. Пацанами в кирзачах, умирающих на Кавказе. Пацанами в спортивках, убивающими друг друга в эпоху первичного накопления капитала. Девчонками в лосинах, пока еще не знающих о подтяжках лица и работе в Мак-Даке. Девчонками, пожалуй, что последними прыгавшими через натянутые резинки на переменах. Девчонками, порой не возвращающимися домой от подруги.

Борзых Николай Николаевич, семьдесят первого года рождения, Москва. Пять доказанных жертв и куча неопознанных вещей со следами крови.

Легоньков Михаил Юрьевич, семьдесят третьего года рождения, Нижний. Три неопровержимых случая.

Их и еще пять ФИО, а также города, что точно вспомнил, сразу же записал в блокнот. Когда имеешь хобби – писать, порой лопатишь в Сети много странных страниц. Например, о тех, кто встречал на темных улицах девяностых девчонок в «мальвинах» и тех потом больше не видели. Живыми.

А вот мертвыми и даже по частям – да.

Так что я точно знаю – кем и чем займусь в ближайшие десять лет. Ну, кроме того, что, либо мне ехать на Кавказ лет через шесть, либо…


Я ж не герой. Просто ставлю доступные цели, если они могут хотя бы кому-то помочь. Избавить от самого настоящего страха, ужаса, продирающего до печенок и чего похуже. А все остальное – время покажет. Ну, последнюю перед сном и в люлю. Можно даже на улицу выйти.

Амброзия густо росла за забором, её, сколько помню, вырубали, но она лезла, лезла и лезла. Самые настоящие зеленые джунгли, мать их, как те, где Рэмбо воевал с Вьетконгом.





ССД-2 (немного ностальгии)




Кольт дал некоторым людям больше шансов. Калашников их уравнял.

Мой советский калаш был красно-пластмассовым, с отсоединявшимися желтыми прикладом, магазином и рукояткой. В комплекте еще шел синий штык-нож, но он постоянно терялся. Точно также, как через несколько проведенных тактических «войнушек» АКМ превращался в АКСУ, когда ствол почему-то легко отламывался.

У Женьки, жившего в соседнем доме, имелся настоящий металлический ППШ с трещоткой, доставшийся в наследство от кого-то из трех братьев. Леха, живший дальше, гордо пользовался металлическим ТТ, заставляя переживать за все-превсе пластмассовые орудия войны, что я хранил в бывшей собачьей будке у моих деда с бабушкой. Металлического оружия в перспективе не наблюдалось и это приводило мои детские нервы в состояние полного расстройства. Не, а как, когда у пацанов оно есть, а у меня фига? Именно, что так неправильно.

В семь лет ситуация поменялась. Мама с отцом вдруг заехали на улицу, хотя не собирались, все занятые моей недавно родившейся сестрой. Сестра, как всегда, что-то там скрипела и орала в коляске, а на столе вдруг появилась малиновая коробка с нарисованным вороненым пистолетом.

Не знаю, как чувствовал себя коммандо Шварц, обнаружив тайник торгашей оружием и увидев его наполнение и, да, как и всем, в детстве очень хотелось оказаться в подвале, вскрытом дядей Бобом во втором «Терминаторе», битком набитом оружием. Тогда, летом восемьдесят седьмого, мне выпало счастье. Черное, блестящее, со снимающейся крышкой и длинным стволом самого настоящего игрушечного маузера. Дождаться, когда пацаны поужинают и мы снова отправимся крушить всех наших врагов, было почти нестерпимо.

– Ничо так, – сказал Женька и поправил чуть большие новые штаны, снова доставшиеся от кого-то, – с пистонами?

– Пистонов не купили, не было. – как-бы нехотя сказал я, видя, что Женек заценил и вообще.

– Вот так можно. – Леха снял прямоугольную крышку, доходившую до ствола и прищелкнул под ним, неожиданно превратив пистолет почти в маленький автомат. – Круто, короче.

И мы отправились туда, где пели суровые ветры войны, несшие запахи несуществующего, но обязательно сожженного, пороха, пролитой крови неисчислимых вражьих полчищ и влагой джунглей. Джунгли были почти всамделишние, огромный кусок пустыря между улицами пригорода и лежащих в километре-полутора сараях с огородами, сплошь заросший амброзией. Аллергии у нас не наблюдалось и мы уходили в высоченные поросли, откуда кое-где торчали раскидистые клены, шелестели кусты или высились тополя.

Лешка учился уже в пятом и смотрел Рэмбо, рассказывая нам с Женькой про ужасные бои в джунглях, настоящих вьетнамских и суровых джунглях. А Рэмбо, так уж вышло, явно был нашим врагом, почему-то уничтожавшим советских солдат как Илья-Муромец поганых. Всем давно стало обидно и стоило как-то компенсировать весь ужас, рассказанный старшим товарищем. Нашими джунглями стали заросли и там хватало место не только нам.

Мы, партизаны Вьетконга, знали все три места, где кучкой всегда валялись недавно выжатые тюбики из-под клея, а порой, добавляя перца, виднелись и сами потребители резко воняющей хрени, превращаемой пальцами в густые сопли. Обдолбанные наемники капитала, не иначе, устраивали свои лагеря в этих свободных джунглях и нам приходилось идти тише соседских и своих котов, стараясь не хрустеть или, еще хуже, трещать всяким дерьмом, густо лежавшим под ногами.

Идти след в след, как настоящий Чингачгук с Натти, принятые на службу в нашу армию и выглядывая следующие опасности, выпавшие разведгруппе, всегда было круто. Нам троим вполне хватало выдуманных врагов, чаще всего хорошо знакомых. Например, сторож нескольких фундаментов для каких-то коттеджей, что никак не строили. Эта, не иначе как эсесовская, сука владел тремя дворнягами, прикормленными и слушавшимися его команд прямо как цирковые. Пройти мимо нескольких лабиринтов, вырытых под коммуникации и спрятанных внутри прямоугольников из блоков, было практически невозможно. Удирать от собак приходилось всегда, а с собой требовалось брать гранаты, чтобы хотя бы как-то откидываться от зубастых сволочных гавкалок. Особенно от невысокой черно-рыжей и лохматой сволочи, иногда бежавшей за нами до самой улицы.

Настоящие и живые враги встречали нас возле Горы. Наверное, когда-то при строительстве крохотного района пятиэтажек неподалеку сюда свозили строительный мусор и сделали отвал, закопав все это. Гора покрылась травой, кустами и торчала из зарослей ровно посередке между нашими одноэтажными параллельными улицами и светлыми высотками. Там нас караулили пацаны с Жигулевской, почему-то желавшие общаться с нами троими исключительно с помощью рук, ног и желания накидать лещей.

В день товарища маузера вражья оказалось больше. Мы отступали, а Леху, сцепившегося с двоими, прикрывали, бросая удачно попавшимся сгнившим репчатым луком. Кто вывалил его тут – нас не волновало, он жутко вонял и, попадая в «жигулевских», разлетался липкими соплями, заставляя тех злиться и прятаться. На прорыв их не тянуло после двух попаданий в головы.

Леха отступил с достоинством, заполучив подбитый глаз, не потеряв оружия и даже не порвав одежды. Основной противник страшной рукопашной орал что-то, булькая разбитым носом, второй молчал, держась за живот и смотря на нас блестящими глазами в слезах. Мы отступили, заросли-джунгли, шелестя, скрыли наши пути отхода. А вот мой товарищ маузер лишился той самой клевой крышки.

Через месяц приехал с севера двоюродный брат и, под шумок, мама купила мне новый маузер, подарив возможность стрелять по-македонски.





Глава 7




Я оставил два рубля, выходя из домика. И не потому, что считал правильным платить собственной бабушке за не причиненный ущерб, а просто из уважения.Она-то просто поймет – кто-то тут был, может и расстроиться, а так…

Домик помог разобраться с последними доказательствами моей «-инности». Удостоверение сгорело в тазу, пластик телефона превратился в кляксу и оказался закопан вместе с пеплом документа. Батарейку, по дороге, закинул в компостную яму явно заброшенной дачи, а сам корпус, размолотив в хлам, выкинул на пустырь, выходя из поселка. Плейер канул в Лету трухой, разбитый молотком и выброшенный в недавно привезенный кому-то навоз.

Куда двигаемся дальше? Сперва, будем честными, отправимся в баню, самую обычную общественную номер один, стоящую прямо на остановке первого маршрута.

Подивишись еще не появившимся контролерам с кондукторами, купил билет и пробил в компостере. Честность пока в ходу, надо же, даже двое парней, совершенно не смахивающих на тимуровцев, сделали то же самое.

Серый шифер бани заметил издалека. Как и поворот перед ней, где продавали пиво раз в неделю. То ли привозили его в субботу, то ли еще не время, но в относительно раннее воскресное утро народа с банками-тарой да канистрами, под «жигули», не наблюдалось.

Баня пахла… баней. Сыростью из отделений, мылом, доносящимся духом парной, дезинфекцией от полотенец с простынями, нагревшимся металлом тазов, едва уловимой ржавчиной труб с лейками. Был, не забудешь, прямо как семьсот тридцать дней в сапогах.

Деду, выдававшему тазы со шлепанцами, сунул рубль оставляя рюкзак:

– Не в службу, а в дружбу, приглядите?

Дед кивнул и рюкзак спрятался где-то под прилавком. Честность – честностью, только тут же рядом интернат. А те времена в интернате водились такие ребятки, что подсматривание за женским отделением казалось цветочками. Одежду они не сопрут, мимо деда этого не пронесешь, большая для подростков, на себя тоже не напялишь, а вот деньги с барахлом…

Ну, или это просто приобретенная испорченность и ничего больше. А на честных советских ребят сложной судьбы наговариваю, вот и все.