Мюнхен

— Боюсь, дорогая, что без паники не обойдется. — Он бросил взгляд на дверь: кто-то проходил мимо и шаги вроде как остановились. Хью понизил голос, но заговорил с предельной убедительностью: — Позже ночью выбраться из Лондона может быть трудновато. Уезжайте сейчас, пока дороги свободны.

Женщина попыталась возразить.

— Памела, не спорь со мной, — прервал ее он. — Способна ты хоть один чертов раз просто сделать так, как я тебя прошу?

На миг повисла тишина.

— А как же ты? — тихо спросила она.

— Мне придется остаться на ночь. Попытаюсь позвонить позже. Мне пора идти. Ты исполнишь мою просьбу? Обещаешь?

— Ладно, раз ты так настаиваешь.

На заднем плане слышались голоса детей.

— Тихо! Я с вашим отцом разговариваю! — прикрикнула она на них. Потом снова поднесла трубку к уху. — Хочешь, занесу тебе сумку с ночными вещами?

— Нет, не беспокойся. Я попытаюсь улизнуть на пару минут при удобном случае. Сосредоточься на том, чтобы выбраться из Лондона.

— Я тебя люблю — ты это знаешь?

— Знаю.

Памела ждала. Хью понимал, что должен сказать что-то еще, но не находил слов. Послышался щелчок, когда она дала отбой, и теперь в трубке раздавались только короткие гудки.

Кто-то постучал в дверь.

— Секунду! — Легат сложил заметки о встрече с начальниками штабов пополам, потом еще вдвое и сунул во внутренний карман.

В коридоре стоял посыльный Рен. Подслушивал он или нет? Но инвалид сказал лишь:

— Би-би-си здесь.



Впервые с начала кризиса на Даунинг-стрит собралась изрядная толпа. Люди неторопливо стекались к кучке фотографов на противоположной от дома номер десять стороне. Основное их внимание привлекал, судя по всему, большой темно-зеленый фургон с эмблемой Би-би-си и надписью золотыми буквами «РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ» на обоих бортах. Припаркована машина была сразу слева от главного входа. Пара техников протягивала из фургона кабели через мостовую, а потом в окно с поднимающимися рамами.

Легат стоял в дверях и пререкался с молодым инженером по фамилии Вуд.

— Простите, но боюсь, что в данный момент это невозможно.

— Почему?

На Вуде был вельветовый пиджак, а под ним свитер с треугольным вырезом.

— Потому что до половины восьмого у премьер-министра совещание в зале заседаний кабинета министров.

— А он не может собрать его где-нибудь в другом месте?

— Не говорите ерунды.

— Ну, в таком случае почему бы нам не организовать прямой эфир из какой-нибудь другой комнаты?

— Нет. Он хочет обратиться к британскому народу из сердца правительства, то есть из зала заседаний кабинета.

— Ну так слушайте: прямой эфир назначен на восемь. Сейчас уже седьмой час. Что, если произойдет сбой, потому что мы не успеем проверить оборудование как надо?

— В вашем распоряжении будет по меньшей мере полчаса, и если я смогу выкроить для вас еще какое-то время, то пожалуйста…

Хью не договорил. За спиной у Вуда с Уайтхолла на Даунинг-стрит сворачивал черный «остин» десятой модели. В сгущающемся сумраке водитель включил фары и ехал медленно — из опасения задеть кого-нибудь из зевак, запрудивших дорогу. Кинорепортеры службы новостей узнали пассажира раньше, чем это удалось Легату. Свет их юпитеров ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью, извинился перед Вудом и сошел на мостовую. Когда машина остановилась, Хью открыл заднюю дверцу.

Сэр Хорас Уилсон сидел сгорбившись, зажимая между ног зонтик и держа на коленях портфель. Он вяло улыбнулся Легату и вылез из машины. На крыльце дома номер десять посол на секунду повернулся. На лице у него читались уныние и растерянность. Замелькали вспышки. Словно испугавшееся яркого света ночное животное, Уилсон ринулся в двери и даже забыл про спутника, который вышел из автомобиля с другой стороны. Тот приблизился к Хью и протянул руку:

— Полковник Мейсон-Макфарлейн. Военный атташе в Берлине.

Полицейский взял под козырек.

Уилсон был уже в вестибюле и снимал плащ и шляпу. Особый советник премьер-министра был худощавым, почти тощим, с длинным носом и глазами навыкате. Легату он всегда казался человеком предельно вежливым, не лишенным подчас даже скромного обаяния, — типа старшего коллеги, который способен в минуту откровенности сболтнуть нечто такое, чего не стоит слышать. Репутацию Уилсон себе составил в Министерстве труда, ведя переговоры с вожаками профсоюзов. Мысль, что именно его могли отправить вручать ультиматум Адольфу Гитлеру, вызывала некоторое удивление. Однако премьер-министр считал Уилсона незаменимым.

Тот сунул свернутый зонтик в стойку рядом с зонтиком шефа и обратился к Легату:

— Где ПМ?

— В своем кабинете, сэр Хорас. Готовится к вечернему прямому эфиру. Все остальные в зале заседаний.


Уилсон уверенным шагом направился вглубь здания, дав знак Мейсон-Макфарлейну идти следом.

— Вы должны как можно скорее ввести ПМ в курс дела, — сказал он полковнику, после чего повернулся через плечо к Легату. — Будьте любезны известить премьера о моем возвращении.

Посол распахнул двери зала заседаний и вошел. Легату бросились в глаза черные костюмы, золотые галуны, напряженные лица и клубы сигаретного дыма, расплывающегося в тусклом освещении. Затем двери закрылись.

По коридору мимо кабинетов Клеверли, Сайерса и своего собственного Хью прошел к главной лестнице. Поднялся, минуя ряд черно-белых гравюр и фотографических изображений: все премьер-министры, начиная с Уолпола. Стоило ему достигнуть площадки — и здание из клуба для джентльменов преобразилось в роскошную деревенскую усадьбу, каким-то волшебством перемещенную в центр Лондона: с мягкими диванами, картинами маслом и высокими георгианскими окнами. Пустые холлы навевали ощущение покоя и заброшенности, под густыми коврами поскрипывали половицы. Чувствуя себя непрошеным гостем, он тихонько постучал в дверь рабочего кабинета премьер-министра.

— Войдите, — ответил знакомый голос.

Комната была просторной и светлой. Премьер-министр сидел спиной к окну, склонившись над столом. Правой рукой он писал, а в левой держал зажженную сигару. На небольшой подставке перед ним размещался арсенал флаконов с чернилами, ручек и карандашей, рядом лежали трубка и банка с табаком. За исключением подставки, пепельницы и переплетенного в кожу блокнота, большой стол был пуст. Никогда еще Легат не видел более одинокого человека.

— Сэр Хорас Уилсон вернулся, премьер-министр. Он ожидает вас внизу.

Как всегда, Чемберлен не поднял головы.

— Спасибо. Не задержитесь ли на минуту?

Он прервался, чтобы сделать затяжку, потом вернулся к работе. Завитки дыма висели над седой головой. Легат переступил порог. За четыре месяца они с премьер-министром никогда не разговаривали по-настоящему. В нескольких случаях подготовленные им и переданные вечером записки возвращались на следующее утро с выражением благодарности красными чернилами на полях: «Первоклассный анализ», «Глубоко проработано и четко изложено. Спасибо. Н. Ч.» Эти похожие на школьную оценку похвалы трогали Хью больше, чем любое изображаемое политиками добродушие. Но никогда начальник не обращался к нему лично — ни по фамилии, как в случае с Сайерсом, ни уж тем более по имени — эта честь приберегалась исключительно для Клеверли.

Шли минуты. Легат исподволь достал часы и глянул на циферблат. Наконец ПМ завершил работу. Он вернул ручку в подставку, примостил сигару на край пепельницы, собрал исписанные листы, выровнял стопку и протянул Хью:

— Не окажете любезность передать их в печать?

— Разумеется. — Хью подошел и взял страницы. Их было чуть больше десяти.

— Вы из Оксфорда, как я понимаю?

— Да, премьер-министр.

— Я подметил, у вас есть дар слова. Быть может, прочтете написанное? Если встретите обороты, нуждающиеся в доработке, не стесняйтесь с предложениями. У меня столько всего в голове — местами могло получиться не так гладко, как хотелось бы.

Чемберлен отодвинулся в кресле, взял сигару, встал. Похоже, от резкого движения у него закружилась голова. Он оперся одной рукой на стол, потом направился к двери.

На лестничной площадке ждала миссис Чемберлен — в платье из какого-то мягкого материала, словно собралась на обед. Супруга была лет на десять моложе премьер-министра: добрая, без ярко выраженного характера, полногрудая и пышная, эта женщина напоминала Хью его тещу — тоже уроженку англо-ирландской глубинки, слывшую красавицей в молодые годы. Легат помедлил. Жена сказала что-то негромко премьеру, и тот, к удивлению молодого человека, взял ее за руку и поцеловал в губы.

— Энни, я сейчас не могу задерживаться. Поговорим позже.

Когда Легат проходил мимо нее, ему показалось, что женщина плачет.

Секретарь спускался за Чемберленом по лестнице, тайком его разглядывая. Узкие покатые плечи, седые волосы, слегка вьющиеся у перехода к шее, неожиданно крепкая ладонь, легко скользящая по перилам, с недокуренной сигарой между средним и безымянным пальцем. Это был человек из викторианской эпохи. Его портрет уместнее смотрелся бы в середине пролета, чем наверху.

— Пожалуйста, принесите мне речь как можно быстрее, — сказал премьер-министр, когда они вышли в коридор личного секретариата.

Он прошел мимо кабинета Легата, похлопал себя по карманам, отыскал спичечный коробок. У входа в зал заседаний Чемберлен остановился, заново раскурил сигару, открыл двери и исчез внутри.



Легат сел за свой стол. Почерк у премьер-министра оказался неожиданно красивый, даже вычурный. Он выдавал страстную натуру, скрытую под панцирем отшельника. Что до самой речи, то Хью она не впечатлила. С его точки зрения, в ней было слишком много форм первого лица единственного числа: «Я летал взад-вперед по всей Европе… Я сделал все, что в человеческих силах… Я не оставлю надежду на мирное урегулирование… В глубине души я мирный человек…» На свой нарочито скромный лад, подумалось Легату, Чемберлен не уступает эгоцентризмом Гитлеру — неизменно старается привлечь всеобщий интерес к собственной персоне.

Хью кое-что поменял, исправил пару грамматических ошибок, добавил строчку с объявлением мобилизации на флоте, про что ПМ явно запамятовал, и отнес текст вниз.

Спускаясь в Садовую комнату, он наблюдал очередную перемену в атмосфере здания. Теперь оно напоминало подпалубные помещения роскошного лайнера. Картины маслом, книжные полки и тишина уступили место низким потолкам, голым стенам, затхлому воздуху, жаре и непрерывному стуку полутора десятка пишущих машинок «империал» — каждая отбивала по восемьдесят слов в минуту. Даже при настежь раскрытых дверях в сад находиться тут было тягостно. С самого начала кризиса в дом номер десять хлынул поток писем от различных представителей общества: в день приходило по несколько тысяч. Узкий коридор загромождали нераспечатанные мешки корреспонденции. Время приближалось к семи. Легат объяснил инспектору срочность задания, и его проводили к молодой женщине за столом в углу.

— Джоан у нас самая быстрая. Джоан, голубушка, отставь текущую работу и напечатай выступление премьер-министра для мистера Легата.

Девушка нажала на рычаг каретки и извлекла наполовину готовый документ.

— Сколько копий?

Голос у Джоан был четкий — как алмазом по стеклу. Из нее вышла бы отличная подруга для Памелы.

Хью примостился на краю ее стола:

— Три. Сможете разобрать его почерк?

— Да, но, если продиктуете, получится быстрее.

Она заложила бумагу и копирки и стала ждать, когда он начнет.

— «Завтра соберется парламент, и мне предстоит дать полный отчет о событиях, что привели к нынешней тревожной и опасной ситуации…»

Легат взял авторучку.