Механика хаоса

– Садек, они такие юные. Они имеют право немного развлечься.

Прежде чем проститься, мы еще немного поболтали, стоя у дверей ресторана. Лицо Садека хранило все то же мрачное выражение. Он пожаловался, что все чаще испытывает горечь, понимая, что живет в обществе, которое катится на дно.

– Французы как будто погрязли в тине, – говорил Садек. – Достаточно посмотреть, что они показывают по телевизору. Каждый вечер одно и то же. И все стараются перещеголять друг друга в гнусности и пошлости.

– А у нас разве лучше? Я имею в виду в Марокко или в Алжире?

– В том-то и дело. Запад утратил душу, но это его трудности. У нас, арабов, своя проблема. Запад заразил нас своим материализмом и своими безумными идеями.

Я ничего не ответил.

Теперь я знаю, что он был прав.

Он покосился в сторону. По бульвару катили сотни молодых людей на роликах. Дорога перед ними была свободной – полиция перекрыла проезд транспорту, чтобы они могли развлекаться в свое удовольствие.

– Посмотри на этих ребят. Им весело. Они чувствуют себя беззаботными и свободными. Неужели ты хочешь, чтобы они стали похожи на те тысячи студентов, про которых говорят, что они в массовом порядке поворачиваются к традиции ислама?

Садек уставился на меня странно пристальным взглядом. Нам явно стало больше не о чем говорить. Он хлопнул меня по плечу и исчез в многолюдной, несмотря на поздний час, толпе.

Минули годы.

Я зол на себя за то, что обидел тогда своего друга. Сейчас, восхищаясь женщинами, передвигающимися под певучий шорох шелка, я сознавал, насколько изменился. Не знаю, почему я заговорил о своей жизни и о жизни своих родителей. Возможно, Азиз задал мне этот вопрос. Но я говорил и не мог остановиться. Во мне как будто прорвало плотину. Я говорил о том, как несправедливо во Франции, да и в других странах относятся к арабам. Я сам не подозревал, что способен на такую горячность.

– Мы – граждане второго сорта. Мы населяем гетто. Мне чудом удалось из него вырваться, но такие, как я, – исключение… Во Франции живет шесть миллионов арабов, и все, как правило, в чудовищных условиях. Не важно, как их называть – депрессивные городки или неблагополучные кварталы, – но повсюду творится один и тот же кошмар. Полицейские стреляют в наших братьев, а потом суды их же приговаривают к тюремным срокам. Наши фундаментальные права нарушаются, наших сестер вынуждают заниматься проституцией… Эти люди не верят ни во что, кроме своей силы и своих денег.

Произнеся последние слова, я пожалел, что вовремя не прикусил язык. Мы же все собрались здесь с той же целью – делать деньги. Какая муха меня укусила? Я замолчал и не без тревоги взглянул на Азиза. Он улыбался мне доброжелательной улыбкой.

– Спасибо за откровенность, – после паузы сказал он. – Мы с тобой похожи, хоть я и старше тебя на десять лет. Я учился в Англии. И на своей шкуре испытал все, о чем ты говоришь.

В тот же вечер, чуть позже, я признался ему, что в моей серой жизни мне выпал всего один счастливый день, и это был день 11 сентября 2001 года.

– В тот день Бог коснулся твоей души. Он превратил ее в сад, омываемый бурными потоками.

Я знал, что у бен Ладена огромная семья, но, когда он сказал мне, что мозгом операции 11 сентября был один из его родственников, эти слова произвели на меня сильное впечатление. Окончание моего визита прошло нормально. Я посетил несколько рабочих совещаний и деловых ужинов. С Азизом я больше с глазу на глаз не встречался, но не удивился, когда пару недель спустя он связался со мной через интернет. Мы с ним не вспоминали о разговоре в тот вечер, но именно благодаря его вмешательству, о чем я узнал позже, меня включили в группу, отправляемую в Йемен. Мне предстояло стать хорошим воином в составе катибы мухаджиров, набранной из мигрантов. Перед отъездом я сообщил родителям и коллегам, что еду на Красное море учиться подводному плаванию. На самом деле в Хургаде я пробыл всего пару дней, после чего сел на самолет до Саны.

С тех пор я молча готовлюсь. Отныне вся моя жизнь – это тайная борьба за справедливость. Я не трачу даром ни секунды времени, ведомый своим идеалом, и это наполняет мое сердце радостью. Оставаясь в одиночестве, я смеюсь, как смеялись в Париже мои братья. Французы нас уничтожали, загоняли в пещеры, пытали… Они оторвали нас от земли и, как рабов, заперли на своих заводах. Они изгадили нашу родину. В 1945 году они не пожелали поделиться с нами свободой, которую им принесли американцы. Они смеялись, ломая нам кости и насилуя наших женщин. Сегодня пришел наш черед смеяться. Их настигнет бесконечная мука.

Для меня настал период максимальной мобилизации. Я жду приказа, который выпустит на свободу мою ярость. Свобода и ярость – это все, чем я обладаю. В этой больной стране, прогнившей до мозга костей, бессильной и ни на что не способной, я – виртуоз маскировки – жду, когда взойдет заря Справедливости.

Я готов.





10




«Вилла», Седьмой округ Парижа, Франция

Ламбертен поднялся затемно. Послушал по радио последние новости, нацепил старую ирландскую бейсболку, вышел на улицу, поздоровался с часовыми, круглосуточно дежурившими у ворот «виллы», и зашагал в сторону Эспланады. Это было его любимое время суток. Улицы вокруг Марсова поля еще пустовали, только несколько седанов стояли с включенными моторами. Водители читали газеты и ждали, когда появится начальство. В зимнем небе высилась подсвеченная громада Эйфелевой башни. Быстрая ходьба помогала Ламбертену привести в порядок мысли и решить, что он будет делать днем. Есть люди, которые просыпаются с мечтами о новой машине, или больших деньгах, или топ-моделях, или каникулах на солнечном побережье. У него после смерти жены в жизни остался единственный интерес – работа. Профессия служила ему надежной крепостью.

Он привык, что его никто никогда не ждет, и дорожил своим одиночеством.

Как и раньше, он продолжал вести разговоры с женой. Когда она была жива, они всегда завтракали вместе. Завтрак вдвоем – это было святое. «Каждое утро после душа мы садились за стол и полчаса пили крепкий кофе, касаясь друг друга руками. Это был наш маленький ритуал, знаменовавший начало нового дня. Жалко, что у нас не было детей». Он размышлял о «своем» расследовании, распутывал клубок поступивших к нему разноречивых сведений. Несколько недель назад он поставил на прослушку телефон Мерседес Бауманн – нацисточки, жены рыбака. «Наши люди в Риме сумели с помощью мальтийцев все организовать. До вчерашнего дня это ничего не дало. Она неожиданно уехала в Тулузу. Судя по всему, возникла какая-то срочная проблема на предприятии по переработке металлолома. Я отправил двух человек проследить: вдруг у них там, в промышленной зоне Бланьяка, кто-то появится». Он никогда не думал, что перед смертью – или выходом на пенсию, что для него означало одно и то же, – ему придется столкнуться с тем, что происходило вокруг него сейчас.

В Торбее без Гарри стало трудновато. Комиссар Нгуен («в кои-то веки повезло попасть на толкового полицейского!») работал над расширением сети информаторов, но дело продвигалось туго. Слава богу, Брюно сумел установить контакт с папашей Бухадибой. Он только что прислал ему еще один текст, судя по всему написанный женщиной. В результате удалось вычислить и поставить под наблюдение двух подручных М’Биляла – малийцев, прибывших из Туниса и поселившихся в департаменте Эро, у сборщика металлолома, марокканца, с которым сотрудничал рыбак Камилльери.

Завибрировал мобильник: на него одна за другой посыпались эсэмэски. Секретарь министра не оставлял его в покое. Ламбертен представлял себе, как тот сидит у себя в кабинете на первом этаже здания на площади Бово, снабженном прямой линией телефонной связи с Елисейским дворцом и Матиньоном. Все без исключения чиновники нервничали. Они устали и физически, и морально, не понимали, что они делают и чего хотят, и вся их деятельность сводилась к бесконечным метаниям. Применить жесткие меры? Проявить осторожность? Выждать? Ввести чрезвычайное положение? Не вводить чрезвычайное положение?

По слухам, вчера министру звонил президент, который спросил: «А что думает Ламбертен?» «Я теперь что, его хрустальный шар?» В свою очередь, все громче возмущались полицейские. «После того как в Большом Пироге сожгли две машины, министр проникся ко мне бескрайним уважением. Раньше он смотрел на меня как на истерика, который постоянно сгущает краски, но переобулся на ходу». Он не в первый раз сталкивался с подобным. «В нашей профессии полно лицемеров».

Бывали дни, когда он в душе благословлял исламистов. «Если бы эти мерзавцы не объявили нам войну, что бы я целыми днями делал? Сидел бы взаперти в своей студии в Шестнадцатом округе?» Он зашел в бистро на проспекте Рапп, заказал черный кофе и два круассана. «Как, комиссар, задницу не отморозили?» – поинтересовалась у него хозяйка. Она от кого-то слышала, что он работает в полиции, и на протяжении многих лет упорно называла его «комиссаром». Во все полицейские отделения страны были разосланы фотографии Сами Бухадибы и Эммы Сен-Ком. В газете «Ле Паризьен» появилась заметка, в которой упоминались эти два человека в качестве подозрительных лиц, к счастью мимоходом и без уточнений. Вчера он очень жестко поговорил с коллегами с площади Бово, призвав их к осмотрительности. «Они первые выдают информацию журналистам, лишь бы их не полоскали в прессе за каждый промах».

На прошлой неделе он выдержал настоящую битву за то, чтобы установить круглосуточное наблюдение за Али Конде, он же М’Билял. Два советника министра высказались категорически против, настаивая на недопустимости нарушения прав человека. Все знали, что эта парочка приятельствует с сенатором, известным своей страстью к коллекционированию часов. Ни у кого не возникло на их счет никаких иллюзий. Министр занял сторону Ламбертена. Тем хуже для сенатора, чьи телефонные разговоры отныне записывались. Пока что прослушка не дала никаких результатов. М’Билял безвылазно сидел у себя на вилле в департаменте Сена и Марна; его телефоны молчали. Сенатор больше ему не звонил. Ламбертен заплатил по счету и забрал со стойки бара свою бейсболку.

– До завтра, комиссар!

Народу на улицах стало больше. Густой туман обезглавил Эйфелеву башню. Выросло количество седанов с включенным мотором под дверями отелей. «Господа отправляются на работу». Проходя мимо фургона охраны перед воротами «виллы», он постучал кулаком в стекло кабины водителя и вошел во двор. Брюно уже ждал его, проявляя нетерпение. «Сегодня у него не такой потерянный вид. Хорошая новость!» Он достал из кармана исповедь Эммы (она же Сурия) Сен-Ком.






11




Исповедь Эммы, найденная в Торбее-Пироге, Франция



Эммы Сен-Ком больше не существует. С ней покончено. Я отказалась от своего имени, от своего прошлого, от своей биографии мелкой французской обывательницы. Я выбросила все это дерьмо на обочину – пусть валяется до того дня, когда небо расколется и настанет Страшный суд; тогда оно сгорит в пламени пожаров – вместе со всеми, кто не падает ниц, когда звучат священные строки Корана. Вся эта дрянь, вобравшая в себя квинтэссенцию моей прежней жизни, обречена геенне огненной. Вездесущий Аллах видит все. Он знает, что я существовала в беспросветной лжи. Но маленькая бретонская католичка умерла. Шлюха умерла. Это ему тоже известно. Он направит сюда своих строгих ангелов, которые ее покарают. Отныне меня зовут Сурия, да ниспошлет мне Милосердный Аллах свое благословение. Я родилась в любви к Всевышнему и в поисках Сами Пречистого и Отважного. Сами давно ступил на путь истины. Я догадалась об этом, когда увидела его имя в списке контактов Левента. Я на протяжении долгих недель ждала от него знака и просматривала сайты, на которых наши братья рассказывали о своей борьбе. В Ираке, в Сирии, в Ливии, в Бельгии, во Франции. Ждала я напрасно. В конце концов я просто пришла к нему, вскоре после своего возвращения в Париж. Сколько мучительных воспоминаний…

Я позвонила в дверь, и он открыл почти сразу. Узнав меня, он вскрикнул и хотел меня прогнать. Он толкнул меня на лестничную площадку и захлопнул дверь у меня перед носом. Он не желал меня видеть, и я не могла на него за это злиться. На следующий день я снова к нему пришла, и через день тоже. Я три ночи спала у него на коврике. Утром он осторожно открывал дверь, с силой пинал меня, выскакивал на лестницу и убегал. Вечером, возвращаясь домой, он наступал на меня ногами.

Чем горячее я умоляла его меня впустить, тем острее чувствовала, что он от меня отдаляется.

Я стонала, лежа у него под дверью, целовала его ботинки, обнимала его ноги, кричала, что мужчина обязан заботиться о женщине, и расцарапывала себе лицо. Он отвечал мне новыми пинками. Но, как бы он от меня ни закрывался, мои слова проникли ему в сердце. Он согласился меня выслушать…

Милый Сами! Твой образ диктовал мне каждый мой шаг – образ уникального человека, не похожего ни на одного другого, меньше всего – на тех мужчин, которые с самого моего рождения в Ренне смешивали меня с грязью. Ты – стыдливый, благородный, добрый и чистый. Твоя чистота долгое время приводила меня в смущение, которого я не понимала и даже не могла назвать по имени. Но потом настал день, когда мне это удалось. Это случилось, когда мы с Левентом возвращались из Стамбула. Я догадалась, что этот самый Левент играл важную роль в связях Турции с исламистами. Я сфотографировала его контакты в телефоне, еще не зная, зачем я это делаю. Просто подумала, что для чего-нибудь пригодится. Может быть, я надеялась их кому-нибудь продать, но не уверена. Скорее хотела шантажировать Левента. Или, по крайней мере, заставить его помучиться. Но в этом списке я нашла твое имя.

Сами, ты завладел моими мыслями. Я все чаще думала о тебе, вспоминала наши встречи и наши разговоры. Я никогда раньше не встречала такого бескорыстного человека. Пытаясь найти тебя в Сети, я начала читать исламистские сайты. Жалко, что я не успела поговорить об этом с Рим – мы с ней познакомились на Мальте. Симпатичная девчонка. И такая же потерянная, какой когда-то была и я. Я поняла, что она тоже ищет чего-то и не находит. Но нам так и не выпал случай поговорить по душам. Все это время я продолжала читать тексты духовного содержания и заинтересовалась одним тунисским имамом по имени Сус – красивым парнем, который постил свои пятничные проповеди на Фейсбуке. Что мне в них понравилось? То, что он рассуждал об исламе как о бунте бедных против богатых. Бедные – это не только те, кому не хватает денег на еду. Бедные – это те, кто вынужден жить в грязи. Взять хоть меня. Мне хотелось сбросить с себя шкуру продажной девки. Когда змея сбрасывает кожу, она вначале трется головой о камень, чтобы избавиться от чешуйки, расположенной возле рта. Я отказалась от губной помады и тонального крема – это был мой способ линьки. Тунисец, с которым я вступила в переписку, поддерживал меня. Он наставил меня на истинный путь, ведущий к возможному искуплению. Судя по всему, я вошла в число самых прилежных его учениц, во всяком случае, как-то раз он сказал мне (мы разговаривали через скайп), что хотел бы на мне жениться, и даже просил прислать ему мои фотографии.

Сами! Я хочу быть твоей женой и твоей сестрой, твоей рабыней и рабыней Всевышнего. Я стану мусульманкой Сурией, поклоняющейся Аллаху раскаявшейся грешницей. Я прочитала в интернете, что женщины с именем Сурия отличаются решимостью и властностью, но, кроме того, они склонны к ревности. Да, я ревнива. Я хочу полностью обладать тем, кто обладает мной…

В конце концов он меня впустил.

Мы проговорили всю ночь. Мы не прикасались друг к другу, хотя нас трясло от вожделения. На следующий день я сказала ему, что хочу покинуть эту страну блудодеев и блудниц. Франция моих родителей утопает в нечистотах. Они думают только о своей аптеке и о своих деньгах. Их жизнь – мираж в пустыне. Я не хочу жить в стране, которая превратила в колонию родину моего Сами, а сегодня бомбит наших братьев в Мосуле. Я хочу не просто сменить кожу – я хочу омыть свою душу, пока еще не слишком поздно, пока я еще молода. Я этого хочу.

Пагуба – к пагубе, добродетель – к добродетели. Я закрою свое лицо. Больше никто, кроме моего Возлюбленного, не увидит мое тело. Я буду на заре и на закате славить имя Аллаха. Вместе с Сами, в его доме, мы будем вновь и вновь повторять: «Нет иного Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Посланник Его». Чем чаще мы будем творить эту молитву, тем крепче станет наша любовь.

Наутро после бессонной ночи он незадолго до восьми утра ушел на работу. Я навела чистоту у него в квартире, как делала это раньше, сходила за продуктами, чтобы приготовить скромный ужин, и съездила в Барбес, где купила длинное белое платье, длинный голубой жилет, малайзийский хиджаб цвета сливы и шлепанцы на каблуках. Впервые за много недель я тщательно накрасилась, особенно глаза и губы, и надушилась. Я хотела ему нравиться. Я хотела, чтобы он ни о ком, кроме меня, и думать не мог.

К его возвращению стол был уже накрыт. Я погасила свет и зажгла ароматные восточные свечи. Я ждала его. Он посмотрел на меня с удивлением и подошел ближе. Ему понадобилась целая вечность, чтобы сделать этот первый шаг. Меня потрясло, с каким трепетом он принял дар моей любви. Я сказала ему, что, если он мне прикажет, я умру вместе с ним в борьбе против французских нечестивцев.

Смерть возвеличит и освятит нашу любовь. Все недоразумения и ошибки остались позади. Отныне мы движемся прямо к цели. Только смерти под силу доказать истинность нашей любви, которая больше жизни. Он спросил, готова ли я вслед за ним подписать клятву верности его командиру Али Бакру. Я сделала, как он велел. Мы поклялись на Коране вечно любить друг друга и вместе погибнуть в джихаде.

На следующее утро Сами проснулся первым. Он разбудил меня и приготовил мне чай. Он даже предложил мне послушать диск Лео Ферре.

– Я понял, что он был анархистом, – сказал Сами. – Бунтарем-безбожником. Таких людей в истории полно, даже среди американцев. Ферре железом своих слов пригвоздил французов, воспевающих разврат. Его тошнило от мужчин, но еще больше – от женщин, поэтому он предпочел жить с самкой шимпанзе. Забыл, как ее звали?

– Пепе!

Сами заговорил со мной о Лео Ферре, чтобы показать, что даже во время нашей разлуки он не забывал меня, хотя вначале пытался внушить мне обратное. Потом он объяснил, что мы должны соблюдать некоторые меры предосторожности. Мы съехали с его квартиры и перебрались в большую студию в башне возле Порт-де-Севр, прямо у кольцевой автодороги, которую нашли через онлайн-платформу для аренды жилья Airbnb. Хозяину студии мы представились марокканской супружеской парой. Сами заплатил наличными за три месяца вперед – ему не пришлось даже предъявлять свои фальшивые документы. Никогда не думала, что это так просто – исчезнуть со всех радаров. Никто никогда нас не найдет, мы – воины-невидимки, и сознание этого действует на меня возбуждающе. В тот же вечер он поговорил со своим боссом и предупредил, что уезжает в свадебное путешествие.

Нас ждет суровое испытание.

Хватит ли нам терпения? Готовы ли мы? Сумеем ли мы объяснить всем обездоленным, что они не должны сбиваться с истинного пути?

Я жду Сами, готовлю себя и наш дом к встрече с ним. Я гуляю по Парижу, закутавшись в хиджаб, и дышу холодным зимним воздухом. Никогда раньше я так не любила Париж!

Я – мусульманка, и горжусь этим! Я вижу все, но меня не видит никто и никто меня не узнает (за исключением Рим, с которой я случайно столкнулась на улице и из осторожности от нее сбежала – благо, подоспел автобус). Я ловлю на себе взгляды прохожих, полные ненависти. Но есть и другие взгляды, в которых я читаю зависть и восхищение, – так смотрят на меня мои сестры. А по вечерам, надев подаренные Сами золотые и жемчужные браслеты, я отдаюсь ему всем своим существом, в любви к Всемилостивому Аллаху.





12




Улица Эспигетт, Пятый округ Парижа, Франция

Жаннет пригласила Хабибу к себе на выходные. Она призналась Рим, что ей не очень нравится, что такая молодая девушка вынуждена общаться в Париже только со своими так называемыми сомалийскими «родственниками»:

– Стоило вырывать ее из лап смерти, чтобы бросить одну на парижской мостовой.

Мы с Рим предложили им провести вместе с нами – и, разумеется, с Гарри – день и вечер субботы.

Брюно заходил к нам каждый день. Он продолжал расспрашивать Гарри о Большом Пироге, пытаясь дополнить скудную информацию, полученную от комиссара Торбея. Что вызывало его наибольшее беспокойство? У него сложилось впечатление, что оба тунисца, скрывавшиеся в башне Монтеня, перебрались в другое место. Второй его заботой был М’Билял. Тот покинул свой персональный парк аттракционов в департаменте Сена и Марна и укатил на своем «феррари» в Швейцарию, поселившись под чужим именем неподалеку от Женевы. Ламбертен направил запрос в Интерпол и ждал ответа.

Никто из нас не заговаривал об этом вслух, но всем было очевидно, что опасность приближается. Парижане жили своей обычной жизнью, не проявляя никаких признаков беспокойства. Все привыкли к тому, что на транспорте и в других общественных местах появились системы видеонаблюдения.

Рим встретила Хабибу с нескрываемым восторгом. Девочки вместе собрались пройтись по магазинам на улице Муфтар.