Маленькая рыбка. История моей жизни

У меня появились сомнения, действительно ли это его дом. Мама вернулась к главному входу и посмотрела на окна высоко над головой.

– Попробую там, – сказала мама. Ступила на водораспылитель, потом на водосток и, прижавшись к стене, ухватилась за подоконник. Нашла новые опоры для рук и ног, подняла голову и подтянулась.

Мы с Элейн наблюдали. Я жутко боялась, что она может упасть.

Предполагалось, что отец откроет нам дверь и пригласит войти. Может быть, покажет другую ненужную ему мебель и предложит навещать его.

Вместо этого мама карабкалась на стену, как воровка.

– Пойдем отсюда, – крикнула я. – Кажется, нас здесь не ждут.

– Надеюсь, у него нет сигнализации, – сказала она.

Она забралась на подоконник. Я затаила дыхание, ожидая воя сирен, но все было тихо. Она со скрипом открыла окно и, перебросив внутрь сначала одну ногу, потом другую, скрылась внутри. Через несколько секунд мама вышла через парадную дверь на солнце.

– Готово! – воскликнула она. Я заглянула внутрь: свет отражался от деревянного пола, высокого потолка. Прохладное, пустое пространство. В тот день и позже отец ассоциировался у меня с лужицами света, отражающегося от больших окон, тенями в глубине комнат и сладкими, затхлыми запахами благовоний и плесени.

Элейн и мама взялись за противоположные концы дивана и, маневрируя, вынесли его через дверь, спустили по ступенькам.

– Не такой уж тяжелый, – сказала мама. Потом попросила меня отойти с дороги. Каркас дивана был плетеным – из плотного пальмового волокна, – и он удерживал обитые льном сидение и спинку. К нему также прилагались кремовые ситцевые подушки, усыпанные красными, оранжевыми и синими цветами, и несколько лет с того дня я давила на лепестки цветов пальцами, пытаясь погрузить их под нарисованные цветочные края.

Элейн с матерью были серьезны и двигались быстро, будто с раздражением; из-под ленты на маминой голове выбилась прядка волос. Затолкав диван в фургон, они вернулись в дом и вынесли входящие в комплект пуфы и тахту.

– Ну, поехали, – сказала мама.

Сзади стало тесно, поэтому я села вперед, к ней на колени.

И мама, и Элейн казались окрыленными. Они забрали мебель, Элейн успевала к врачу. В этом была цель моей постоянной бдительности, причина моего беспокойства – я не хотела упустить момент, когда мама станет весела и довольна.

Элейн свернула с подъездной дорожки на главную дорогу. Мгновение спустя мимо нас пронеслись в противоположном направлении две полицейские машины.

– Возможно, они едут за нами! – воскликнула Элейн.

– Мы могли попасть в тюрьму! – засмеялась мама.

Я не поняла ее беспечности. Если бы мы попали в тюрьму, нас бы разлучили. Насколько я знала, взрослых и детей сажают в разные камеры.

На следующий день позвонил отец.

– Эй, это вы вломились в дом и забрали диван? – спросил он. Он смеялся. Сказал, что у него бесшумная сигнализация. Она передала сигнал тревоги в местный полицейский участок, и к дому на всех парах помчались четыре машины. Они появились там, едва мы уехали.

– Да, это мы, – ответила мама игривым тоном.

Долгие годы меня мучило воспоминание о бесшумной сигнализации и о том, как мы, не зная того, чудом избежали опасности.





♦


Мои родители встретились весной 1972 года в старшей школе Хомстеда, Купертино, штат Калифорния, – отец был на класс старше матери.

По вечерам в среду мать вместе с друзьями снимала во дворе школы мультфильм. Однажды вечером отец подошел к ней: она стояла в лучах прожектора, дожидаясь, когда нужно будет передвинуть пластилиновую фигурку. Он передал ей лист бумаги, на котором напечатал текст песни Боба Дилана Sad-Eyed Lady of the Lowlands.

– Верни, когда закончите, – сказал он.

По вечерам, когда она была там, он приходил и держал для нее свечи, глядя, как она рисовала в перерывах между эпизодами.

Лето они провели вместе в домике в самом конце Стивенс-Каньон-роуд. Отец платил ренту, подрабатывая продажей приборов, которые они собирали с приятелем по имени Воз и называли «голубыми коробками». Воз был инженером, на пару лет старше отца, темноволосым, застенчивым и впечатлительным. Они познакомились в клубе, объединявшем увлеченных техникой молодых людей, стали друзьями и потом вместе основали Apple. «Голубые коробки» испускали сигналы, которые позволяли бесплатно звонить куда угодно – нелегальным путем. Отец с Возом нашли в библиотеке книгу, выпущенную телефонной компанией, в которой объяснялось, как это устроить и какие именно сигналы требуются. Нужно было поднести коробку к трубке, коробка делала свое дело, и телефонная компания соединяла абонента с любой точкой мира.

Люди, с которыми родители делили дом, держали коз, на удивление агрессивных, поэтому, когда родители возвращались на машине домой, отец отвлекал коз, а мама бежала к двери или же он подбегал к ее стороне машины и нес в дом на руках.

К тому времени мамины родители развелись: ее мать была нездорова психически и становилась все более жестокой. Мама моталась туда-сюда между домами родителей, ее отец часто отсутствовал, потому что много ездил по работе. Он не одобрял того, что мои родители жили вместе, но не вмешивался. Отец моего отца, Пол, и вовсе пришел в ярость, узнав об их выходке, но его жена Клара была добра к ним. Она была единственной из четырех родителей, кто однажды пришел к ним на ужин. Они разогрели для нее суп из банки, сделали спагетти и салат.

Осенью отец отправился в Рид-колледж в Орегоне, где проучился полгода, пока наконец не бросил. Они с мамой расстались. Но никогда, по ее словам, они прямо не говорили об этом – ни об отношениях, ни о расставании. Она просто стала встречаться с кем-то другим. Когда отец понял, что его бросили, он так огорчился, что не мог нормально передвигаться – так рассказывала мама – и ходил сгорбившись. Я удивилась, когда узнала, что это она была инициатором разрыва, и позже задумалась: не то ли расставание было причиной его мстительного, враждебного отношения к ней, после того как родилась я? По ее словам, он тогда слонялся без цели, нигде не учился, тосковал по ней, даже будучи рядом.

Отдельно друг от друга они съездили в Индию. Отец провел там полгода, мама – еще год после его отъезда. Позже отец рассказывал, что отправился туда специально, чтобы встретиться с гуру Нимом Кароли Бабой, но, когда приехал, тот уже умер. Отцу разрешили остановиться на несколько дней в ашраме, где жил гуру, и поселили в белой комнате, где не было ничего, кроме кровати и книги под названием «Автобиография йога» на полу.

Два года спустя, когда отец вместе с Возом только основал компанию Apple, родители уже снова встречались и снимали в Купертино темно-коричневый дом, похожий на ранчо, вместе с другом по имени Дэниел, который тоже работал в Apple. Мама работала там же в отделе упаковки. Она как раз решила скопить немного денег, чтобы оставить отца – который был капризен и переменчив, – переехать в Пало-Алто и получить работу в сетевом ресторане здорового питания на углу Эмерсон-стрит и Юниверсити-авеню. Она установила внутриматочную спираль, но вскоре случилось ее отторжение, что в редких случаях бывает. Она не знала о том и однажды обнаружила, что беременна.

Мама сообщила об этом отцу на следующий день, оба они стояли посреди комнаты рядом с кухней. Там не было мебели, только ковер. Когда она рассказала отцу, на его лице появилось разъяренное выражение, он стиснул зубы и выбежал на улицу, хлопнув дверью. Мама решила, что он поехал к адвокату, который посоветовал ему не разговаривать с ней, ведь после этого он не сказал ей ни слова.


Она уволилась из отдела упаковки Apple, потому что ей неловко было работать в компании отца, будучи беременной его ребенком, и стала жить то у одних друзей, то у других. Существовала на пособие – ни машины, ни дохода. Подумывала сделать аборт, но не стала: ночами ее мучил кошмарный сон – она видела паяльную лампу у себя между ног. Подумывала и о том, чтобы отдать ребенка приемным родителям, но женщину из Американской федерации планирования семьи, на помощь которой она рассчитывала, перевели в другой штат. Подрабатывала уборщицей, некоторое время жила в трейлере. Четыре раза за время беременности ездила в приюты безмолвной медитации, отчасти из-за того, что там было полно еды. А отец жил все в том же доме в Купертино, пока не купил дом в Монте-Серено, откуда мы впоследствии стащили диван.



Мама родила меня весной 1978 года, когда родителям было по двадцать три, на ферме их друга Роберта в Орегоне, под присмотром двух акушерок. Роды, от самого начала до самого конца, заняли три часа. Роберт фотографировал. Отец приехал через несколько дней.

– Это не мой ребенок, – повторял он всем на ферме, однако все равно примчался встретить мое появление на свет.

У меня были черные волосы и большой нос, и Роберт сказал:

– Но очень похожа на тебя.

Родители отнесли меня в поле, положили на одеяло и принялись листать книгу с детскими именами. Отец хотел назвать меня Клэр. Они перебрали несколько имен, но так и не смогли добиться единодушия. Им не хотелось ничего производного, сокращенной версии более длинного имени.

– Как насчет Лизы? – наконец предложила мама.

– Точно! – обрадовался отец.

На следующий день он уехал.

– Разве Лиза – не сокращение от Элизабет? – спросила я как-то маму.

– Нет. Мы проверили. Это самостоятельное имя.

– А зачем ты дала ему поучаствовать в выборе имени, если он притворялся, что не мой отец?

– Потому что он твой отец.

В свидетельстве о рождении мама указала обоих родителей, но записала меня под своей фамилией – Бреннан. По краям документа она нарисовала звездочки – не закрашенные, а только контуры.

Несколько недель спустя мы с мамой переехали к ее старшей сестре Кэти в городок Идилвилд в Южной Калифорнии. Мама все еще жила на пособие: отец не навещал и не помогал деньгами. Через пять месяцев мы уехали оттуда, и начались наши бесконечные переезды.

Пока мама была беременна, отец приступил к работе над компьютером, который впоследствии назвал Lisa, «Лиза». Это был предтеча «Макинтоша», первый поступивший в массовое производство компьютер с внешней мышкой – размером с головку сыра – и программным обеспечением на дискетах, помеченных LisaCalc и LisaWrite. Но он был коммерчески невыгодным, слишком дорогим для рынка, потому отец вскоре забросил этот проект и перешел к созданию «Макинтоша», который стал конкурировать с предшественником. В конечном итоге компьютеры Lisa сняли с производства, и 3000 нераспроданных машин были погребены на полигоне в Логане, штат Юта.



Когда я была мала – пока мне не исполнилась два, – мама подрабатывала уборщицей и официанткой, чтобы достать денег вдобавок к пособию. Отец не помогал вовсе; ее отец и сестры помогали, чем и когда могли, – немногим и нечасто. Она нашла работу няни в яслях при церкви, которыми заправляла жена пастора. Несколько месяцев мы жили в комнате в доме для беременных, собирающихся отдать ребенка в приемную семью, – мама заметила его на доске с объявлениями.

– Ты все время плакала, и я вместе с тобой: я была так молода, не знала, что делать, и когда ты грустила, мне тоже становилось грустно, – рассказывала мне мама об этих временах. Такой подход видился мне неправильным. Слишком сильно мы были связаны. Но в то же время мне казалось, что он сформировал меня, научил сочувствовать окружающим так, будто они были мною самой. Из-за того, что она растила меня одна, всякое решение, которое ей доводилось принимать, выглядело роковым, словно действие разворачивалось на фоне черного занавеса и каждое движение было видно.

Позже я винила ее за то, что мне тяжело засыпать в комнате, где не царила абсолютная тишина.

– Нужно было сделать так, чтобы я научилась спать и в шумных местах тоже, – говорила я.

– Но вокруг никого не было, – отвечала она. – Что мне оставалось? Стучать по кастрюлям и сковородам?

Когда мне исполнился год, она нашла работу официанткой в «Варсити-театре», ресторане и артхаусном кинотеатре в Пало-Алто. Обнаружились и хорошие недорогие ясли в детском центре неподалеку.

В 1980 году, когда мне было два, прокурор округа Сан-Матео, штат Калифорния, призвал отца к ответственности за то, что тот не платил алиментов. Власти добивались того, чтобы отец взял на себя материальную заботу обо мне и компенсировал штату уже выплаченное пособие. Калифорния подала иск от лица матери. Отец в ответ стал отрицать отцовство, поклялся, что неспособен иметь детей, и назвал другого человека моим отцом. Суд получил в свое распоряжение слепки и снимки его зубов, а также другие медицинские данные, и они не совпали с моими. Тогда адвокаты отца заявили, что «между августом 1977 года и началом января 1978 года истица вступала в сексуальные отношения с лицом или лицами, чьи имена неизвестны ответчику, но истица хорошо их знает».

Суд постановил сделать анализ ДНК. Тогда он только появился, для него брали кровь, а не буккальный мазок, и мама потом рассказывала, что медсестра никак не могла найти вену на моей руке и просто колола иглой в то место, где она могла находиться, а я вопила. Отец тоже был там, потому что суд назначил нам всем явиться в больницу в одно и то же время. Мать с отцом держались вежливо друг с другом, пока ожидали в приемной. Пришли результаты: вероятность родства оказалась самой высокой, какую могли тогда определить приборы, – 94,4 %. Суд велел отцу компенсировать затраты штата на пособие в размере 6000 долларов, а также постановил выплачивать алименты – 385 долларов в месяц, и отец потом увеличил их до 500 – и платить за мою медицинскую страховку, пока мне не исполнится восемнадцать.

Это было дело номер 239948, рассмотренное Высшим судом округа Сан-Матео, истец против ответчика, моего отца. Подпись отца начиналась с маленькой буквы – менее уверенный вариант его будущей подписи. Подпись матери была кривой и стиснутой, мама поставила ее дважды: одну под чертой и вторую – над. Начала, но зачеркнула третью – если бы она закончила ее, та подпись парила бы над всеми остальными.

По настоянию отцовских адвокатов дело было закрыто 8 декабря 1980 года, и мама не догадывалась, почему они так спешили покончить с ним, хотя до этого тянули месяцами. Четыре дня спустя компания Apple стала публичной, и состояние отца за ночь перешагнуло за отметку в 200 миллионов долларов.

Но до этого, сразу по окончании разбирательств, отец навестил меня в доме на Оак-Гроув-авеню в Менло-Парке, где мы снимали однокомнатную квартирку. Я не помню подробностей этой встречи, но это был первый раз, как мы увиделись, со дня моего рождения в Орегоне.

– Знаешь, кто я? – спросил он и отбросил упавшую на глаза прядь волос.

Мне было два с половиной года – я не знала.

– Я твой отец.

(«Будто бы он был Дартом Вейдером», – впоследствии говорила мама, когда рассказывала мне эту историю).

– Я один из самых важных людей в твоей жизни, – добавил он.





♦