Лунная сторона

Никто не знал настоящего имени этой девушки, так же, как и того, где она живёт и учится. Но, если говорить откровенно, никто этим никогда не интересовался. Адель была слишком яркой, слепяще светлой и неземной, чтобы спрашивать у неё о столь прозаических вещах. Когда эта девушка появлялась в компании, все взгляды с восхищением устремлялись на неё - куколка с витрины! Золотые волосы, огромные глаза с длинными ресницами, лёгкий и весёлый нрав. С ней можно беседовать обо всём на свете, у неё всегда есть в запасе хорошая шутка или интересная история, но если собеседнику нужно выговориться, - умеет слушать, как никто. Многие жаждали её общества и внимания, однако в кругу общих знакомых Адель неизменно отдавала предпочтение Наде.

Их дружба завязалась легко и была такой же светлой, как всё, к чему прикасалась Адель. Они часто гуляли по городу, разговаривали об искусстве, ходили на выставки, обсуждали интересные идеи. Иногда в конце рабочего дня, когда Надя заканчивала занятия в студии, Адель встречала её, и они вместе отправлялись в кафе, пили чай с пирожными, весело болтая ни о чём. Как они находили общий язык, будучи полной противоположностью? Надя об этом не задумывалась, однако слишком явственно ощущала, насколько ей необходимо общество Адель, её тёплая улыбка и ободряющие разговоры. Эта девушка озарила своим присутствием сердце Нади и всю её жизнь, так что, глядя на юную подругу, молодая женщина всё чаще повторяла про себя непривычное, чужое слово - «доверие». Адель доверяет миру, не ожидая от него подвоха, она всегда готова дарить, и её душа неизменно распахнута навстречу людям. А сама Надя? - Зеркало отражало сдержанную, недоверчивую улыбку: мир жесток, он не раз уже это доказывал. Люди лживы и завистливы, так стоит ли кому-то открывать своё сердце?

Поздней осенью в городе грустно. От этой неясной, тягучей печали не спасает ничто - ни яркая реклама на проспектах, ни уютные огоньки в окнах многоэтажек. Только звёзды в небе, едва видимые в разрывах бледных ночных туч, кажутся сейчас чем-то по-настоящему надёжным, спокойным, вселяющим уверенность.

Надя и Адель гуляли по городу. Девушка смеялась, как всегда, искренне и беззаботно, и Надя, переживавшая очередной разрыв с очередным возлюбленным, не решалась рассказать о том, что её мучает. Жаловаться стыдно, а портить настроение этому юному ангелу - и вовсе нехорошо. Но разговор немного отвлекал, тем более что тема была созвучна внутреннему состоянию молодой женщины: они говорили о течении романтизма в искусстве.

- Великая страсть, большая трагедия, сильная личность! В живописи или поэзии романтиков герой-одиночка совсем не кажется пошлым или смешным. Сейчас, к сожалению, подобного эффекта добиться сложнее: высокая патетика нынче не в чести, а одинокий спаситель мира выглядит очень глупо, - весело говорила Адель.

Надя натянуто рассмеялась:

- Всё в мире повторяется дважды: один раз как трагедия, другой - как фарс. Время трагедий безвозвратно ушло!

- Если ты хочешь этим сказать, что современный человек перестал страдать по-настоящему, то это не так, - возразила девушка, с любопытством заглянув ей в глаза.

- Да? - Надя удивлённо приподняла бровь, внутренне досадуя на себя за то, что её так быстро разгадали.

- За прошедшие века изменился антураж, но не личность, - строго сказала Адель. - Потому и в искусстве все «вечные» темы по-прежнему актуальны - любовь и разлука, жизнь и смерть, страдание и нежность. Это будет всегда, потому что человек остался прежним. А вот цинизм никогда не являлся хорошей маской для истинных чувств! И утешить он тоже не способен.

Они стояли у ограды какого-то старинного особняка. В глубине двора за кустами сирени жёлтый свет фонариков бликами падал на светлые ступени. У входа висела мраморная табличка с мемориальной надписью. Положив руку на чугунную решётку, Надя безотчётно водила по ней пальцем, повторяя замысловатый узор завитков.

- Если ты сейчас обо мне, то я не нуждаюсь в утешении, - наконец, тихо произнесла она после достаточно длительной и неловкой паузы.

Они смотрели прямо друг на друга, в глазах Адель отражались звёзды. Не жёлтый и лживый свет фонарей, а ясное мерцание далёких звёзд - непонятная, но не подвергающаяся сомнению искренность. Так, в молчании, прошло ещё несколько минут, наконец, девушка выдохнула, улыбнувшись краешком губ:

- Я о Байроне... о его героях, - и почти тотчас вслед за этим, торопливо простившись с Надей, растворилась в городских сумерках.

...Прошла неделя с тех пор, как Адель исчезла. Надя хотела видеть свою юную подругу и говорить с ней, однако в студию Адель не заходила, а поиски её через общих знакомых результата не принесли. Женщину мучила совесть: было ясно, что в тот вечер она чем-то обидела Адель. Но чем? Если бы знать! Впрочем, можно извиниться и просто так, без повода... только нужно ли? Снова заводить неприятный разговор, внутренне вздрагивая при мысли, как бы Адель опять не угадала её состояние и не предложила помощь. Может, и нет ничего страшного в том, чтобы поплакаться подруге, только Надя с самого детства привыкла в одиночку справляться с личными трудностями, не докучая окружающим своими проблемами и плохим настроением. Для повседневной жизни есть маска, на которой нарисована неизменная спокойная и доброжелательная улыбка, есть ровный тон и готовность погрузиться в работу до полного изнеможения. В тот вечер Адель назвала это цинизмом. Но Надя привыкла спасаться от суровой реальности именно так и менять ничего не собиралась.

Две недели. Три - почти месяц. С головой уйдя в работу, Надя старалась не думать о времени и о своей юной подруге. Темой нового заказа были ангелы, они теперь мерещились повсюду. Вот и здесь, в вечерней пустой кофейне за соседним столиком - два ангела, и один - полупрозрачный, словно сотканный из воздуха, - похож на Адель. Странный их разговор, видимо, тоже мерещился Наде, потому что люди не могут так между собой разговаривать.

- ...прошение о переводе из Хранителей в Спасители уже подала.

- И что Гавриил?

- Медлит.

- Возможно, он что-то знает?

- Что?! Я сама читала хронику Летописца: ни одной просьбы, Эска, ни одной! Ни жалобы, ни мольбы о помощи, а в мыслях - ни тени сомнения в том, что это нормально. Ей не нужен ангел-хранитель. Гавриил дал мне шанс, позволив воплотиться, но она снова отреклась от меня.

- Но ты же знаешь, как короток век Спасителей?

- Знаю. Потому и позвала тебя, проститься.

- Я не верю! Это не может быть правдой! Чтобы человек сам отказался от своего ангела, обрекая его на... Ты ведь создана для другого, Адель!

- Я очень люблю её, Эска. Если бы она только знала...

Как во сне, Надя встала из-за своего столика и направилась к барной стойке.

- Ещё кофе? - приветливо поинтересовалась официантка.

- Нет, спасибо. Но скажите, эти девушки...

- Какие? - Лицо официантки отразило искреннее удивление. - Вы - наш последний посетитель, и вот уже час, как единственный.

Поскольку был поздний вечер, из кофейни Надя направилась прямо домой: ещё немного поработать, скорее сдать этот заказ, чтобы больше никогда... Цок-цок - звук её каблуков гулко разносился по причудливому переплетению улочек старой части города. Ноги сами привели к тому особняку, рука сама легла на решётку ограды в том же месте, как в тот вечер, почти месяц назад. Адель... Ангел-хранитель... Этого просто не может быть. Это галлюцинации от усталости. Да, нельзя столько работать, и с кофе надо быть осторожнее. Решено: сегодня выспаться, а завтра - к врачу. ...Но если позвать? Попросить в первый раз в жизни? Она придёт? А что, если всё услышанное - правда, и Адель больше никогда не вернётся? Бог с ними, с ангелами, в их реальное существование Надя никогда не верила, но вдруг жизнь Адель действительно зависит от её просьбы о помощи? Что стоит позвать её? Просто позвать...

Время металось, как душа, не знающая покоя, то замедляя свой бег, то отчаянно припуская вперёд. Следующие несколько недель прошли в сомнениях. Надя была у врача, он выписал ей успокоительное и настоятельно рекомендовал ограничить свой рабочий день восемью часами. Всё нормально, просто небольшое нервное расстройство от переутомления. Заказ про ангелов сдан, от кофе Надя тоже совсем отказалась, и жизнь вот-вот должна вернуться в прежнее русло, но по-прежнему что-то мучает, тихо нашёптывая изнутри голосом, полным тревоги: «Позови! Ты же знаешь, что никто из общих знакомых давно не видел её. Говорят, уехала волонтёром с группой спелеологов - исследователей пещер, но она не могла уехать, не попрощавшись! Адель...» С каждым днём ожидание становилось всё невыносимее.

И однажды утром вместо того, чтобы идти на работу, Надя направилась в храм. Разум уже не мог больше сопротивляться этому настойчивому приказу сердца: «Позови! Спаси своего ангела! Даже, если всё это просто померещилось, позови!» Шёл на слом весь устоявшийся за долгие годы жизненный порядок, с души одна за другой слетали прилипшие, как осенние листья, маски цинизма. Не умея молиться, Надя просто рыдала, - слёзы сами текли по щекам, а нарисованный на Царских Вратах архангел Гавриил смотрел ласково, и словно бы в утешение протягивал ей букет белых лилий.

- Вернись, Адель! Ты нужна мне! Ведь ещё не поздно, правда?! Вернись!

...Она вернулась. Поздним вечером в самый канун Рождества дверь в квартиру молодой женщины открылась сама. На пороге стояла Адель, совсем такая же: светлая, счастливая, румяная с мороза. Только грязная куртка её была вся в крови, только милое лицо до самого подбородка рассекал свежий рубец. Только походный рюкзак волочился по полу, бессильно выскользнув из ослабевших рук.

- Здравствуй! Ты звала меня? Прости, задержалась немного...

Они смотрели друг другу в глаза, и Надя тоже улыбалась: впервые за долгие годы - горячо и искренне.






Авель




Неподвижные уставшие глаза терялись в хитросплетениях табачного дыма. Пресный, как церковная просвира, туманчик; бесстыдная гладкость столиков кафе; запах дешёвых духов, такой же фальшивый, как и смех отдыхающей молодёжи. Водка, кофе и табак - банально, но необходимо. Юрию было скучно. Он не любил свою работу, не любил холостяцкую квартиру с обоями в полосочку. Он был уже не молод, и всё труднее становилось заставлять себя улыбаться при встрече с друзьями и сослуживцами. Скучно. Пошло. На губах появился и пропал горьковатый привкус желчи. «Это ненависть к жизни...» - подумал Юрий. Недопитая чашка кофе совершенно растворилась в облаке сизого дыма...

Несомненно, она наблюдала через стекло, иначе как объяснить ту неторопливую уверенность, с которой направилась она к столику Юрия. Встала рядом, чуть сбоку. Смотрит. Худенькая фигурка, словно в балахон с чужого плеча, укутана в странное платье - длинное и свободное, подпоясанное кожаным шнурком. Белёсые волосы взлохмачены. Что ей нужно?

- Ты ко мне, девочка? Как тебя зовут?

- Авель.

Подростковый звенящий голос. Ни тени смущения.

- Это мужское имя...

- Не совсем: так зовут ангелов.

«Надо бы предложить ей место за столиком, пожалуй, даже угостить чем-нибудь», - сказал себе Юрий и, чуть подумав, добавил: «Симпатичный ребёнок». Словно угадав его мысли, Авель села напротив и, заговорщически наклонившись к скучающему мужчине, попросила:

- Пожалуйста, угости меня чашечкой кофе с пирожным. Я хочу ещё посмотреть на тебя.

Они смотрели друг на друга и молчали. У неё были озорные васильковые глаза, словно излучавшие странный белый свет. И глядя в эти глаза, Юрий видел синий город с фонтанами и розами, чувствовал на своей коже прохладу утренней зари, ощущал биение жизни в своём пульсе. Девочка протянула руку и погладила его большую шершавую ладонь.

- Так! Правильно! Знаешь, как я люблю фонтаны? И как рыба плещется в реке на рассвете, а самой притаиться за кустом с удочкой! И на футбол очень люблю, и в цирк...

Юрий сам вдруг улыбнулся. Он уже забыл, когда в последний раз ходил на футбол. А в цирке не был с самого детства. Надо же! С неожиданной нежностью он пожал тонкие девичьи пальчики.

- Знаешь, Авель, давай завтра сходим в парк, покатаемся на лошадях! Хочешь?

Она залилась звонким смехом. Табачный дым рассеялся, и всё вокруг засверкало утренним летним солнышком.

- Я подумаю! Но ты всё равно приходи в парк, ладно? И ещё: пообещай мне сменить обои у себя дома.

Последние слова девочка произнесла столь торжественно, что Юрий вздрогнул от внезапного странного чувства. Возможно, эта встреча и не была случайной. Если всё дело только в его дурацких обоях в полоску...

- Обещаю. Авель, куда же ты?

Девочка исчезла так же неожиданно, как и появилась, оставив Юрию недопитый кофе и прощальный взгляд через огромное стекло витрины.

* * * * *

Газета на утреннем столе. Вечером читать было некогда: он вернулся поздно и мгновенно уснул. Девочка-подросток, васильковые глаза... На последней странице в траурной рамочке портрет: Эвелина Макарова. Трагически погибла вчера днём на юношеских соревнованиях по мотоспорту. Выражаем соболезнования родным и друзьям...

На работе Юрий не находил себе места. Ему пригрезилась погибшая девочка?! Нет, скорее, сам он давно умер, это его душа уже много лет в траурной рамочке, а никто так и не сказал ни слова соболезнования! Авель... Юрий был уверен, что видел её живые глаза, слышал звонкий смех, чувствовал тепло тоненьких пальцев. Не может быть! Не может...

Он пришёл в парк вечером. Всё-таки пришёл, даже несмотря на то, что голос рассудка упрямо твердил о полной безнадёжности этой затеи. В парке раздавались голоса, гудели моторы каруселей, по аллеям бегали дети, студенты деловито тянули пиво под навесами. И всё это было облито густыми, как растопленное масло, и такими же жёлтыми лучами предвечернего солнца. В руках Юрий держал огромную алую розу. Сердце его стучало, он волновался, словно шёл на первое свидание. Минуты, минуты... Часы... Яркие брызги зари пробились сквозь вырезы кленовых листьев. Он сел на лавочку и обхватил руками голову. Конечно же, не придёт...

И тут Юрий внезапно выпрямился: она стояла совсем рядом, с восхищением прижимая к груди алую розу на длинной ножке. В васильковых глазах блестели слёзы, и он догадался, что это были её «первые цветы».

- Я ждал... Я очень ждал! Ты ведь так любишь жизнь!

Солнце давно село, но слёзы на щеках девочки сияли так ярко, что видно было и скамейку, и клёны, и даже отдалённые карусели.

- Мы ведь с тобой ещё живём? Правда, Юрий? - надежда в голосе.

- Правда, Авель! - уверенность.





Три века воспоминаний




Гладкая, словно столешница, равнина. Ширь - до горизонта. Снег и вёрсты полосатые вдоль всего санного пути. Унылая, почти похоронная песня бородатого ямщика, да бряканье колокольцев. Эх! Всё, как в старинных романсах. Дорога. Карета-сани. В ней - в мехах, шелках и драгоценностях - дама. На коленях у дамы - ларец с письмами.

Я стою на обочине по колено в снегу. Ветер по щекам наотмашь. Холодно. Жду. Вдруг выглянет в окошко кареты? Вдруг заметит?..

Не заметила. А глаза у неё зелёные - я знаю.