Ловцы душ

Но после, узнавши, не обиделся. Потому что к тому времени брал то же у других. Научился.



Утром ведьма вывела его к Дедке.

Меньшим показался ему и ведун. Много меньшим, чем ране.

А Дедко ухмыльнулся широко.

– Ну? – спросил.

– Бурый! – сказала ведьма. – Бурый он! Чуешь, старый?

– Ох, чую! – Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился.

Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено.

Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Он сидел за длинным столом, в центре. Справа – Дедко, слева – хозяйка. Да та не столько ела, сколько прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг него ужицей.

– Пей, любезный, ешь, любезный…

И он наворачивал. Добрая еда, а питье – и того лучше.

– И как ты, мать, зелье духмянишь? – спрашивал по третьему разу Дедко. – Чисто июльска роса!

– А то! – Хозяйка расплывалась улыбкой. – Мне лешак тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась?

Дедко захихикал.

– Не, – сказал, – молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо!

– Спробуем? – сощурилась ведьма. – Я теперича молоденькая, надоть третьего кобеля завесть!

Дедко отставил чарку, запустил персты в нечесану бороду, тоже сощурился… и сложив из изуродованной руки кукиш, наставил на хозяйку.

– Нутко, мать, зачинай плясать! Подолом крутить, меня веселить! – пропел он высоким голосом. И застучал правой рукой по черным доскам, так же припевая:

Ой-хо! Ой-хо-хо!

Скачет милка высоко!

Высоко-высоко!

Милка черноока!

Личко красное!

Губки ласковые!





И к изумлению Бурого, навия тотчас принялась кружить да подпрыгивать на месте пьяным тетеревом. А лицо у нее стало злое-презлое. Дедко же поколачивал по столу шибко и весело да подпевал:

Ой-хо! Ой-хо-хо!

Скачет милка высоко,

Легки ножки пляшут,

Нету милки краше!





Наконец хозяйка изловчилась совладать с руками-ногами да сотворить противные чары. Пыхтя и отдуваясь, она плюхнулась в деревянное креслице и злобно плюнула в сторону обидчика. Не достала.

– А ты мне подначки не кидай! – ухмыльнулся ведун. – Я те не мужик черный.

– Сподтишка меня достал! – обидчиво прохрипела навия. – Другой раз ужо поплачешь!

– И другой раз, и третий! – Дедко захихикал. – Ладноть, чё нам с тобой пихаться, праздник губить? Пошутил я. Посчитаемся, не серчай!


– Ыть тебя, старый! – Хозяйка махнула рукой. – Посчитаемся! Уймись! За него от, – кивок на Бурого, – все долги с тебя вон на сто лет вперед!

Встала, обняла голову отрока, проворковала на ушко:

– Пусть энтого Дедку лиховина пожрет, брось его! Останься со мной! Нежить тя, холить да ласкать буду, как никто!

– Чё, шепчет с ней жить? – поинтересовался Дедко. – Ты ее слушай-слушай, так бестолком и помрешь. Да я ить тебя и не оставлю! – Встал, поклонился: – Благодарю, Хозяйка, за угощенье да наученье. Время – в дорогу, к своему порогу.

Малец, ставший отныне Бурым, сообразил: не навию он благодарит, а истинную свою Хозяйку.

– Пойдем, малой! – бросил Дедко и вышел в сени.

Бурый встал. Навия фыркнула, обняла его, прижалась мяконько:

– Приходи ко мне, слышь, приходи! Как надумаешь, только в лес выдь да меня вспомни. И ступай, куда ноги ведут. Без дороги ко мне и придешь.

– Малой! – донеслось уже со двора. – Сколь тебя ждать!

Навия еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя.

– Старый козел! – проворчала. И тут же ласково добавила: – Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай!

– Не забуду! – пообещал он, не лукавя.

Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны.

Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся – и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его.

– Сядь! – махнул он мишке.

И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул Бурого в лицо.

– Брысь, шелудивые! – гаркнул из-за ворот Дедко. – Сколь мне ждать, малой?

Звери отпрянули, а Бурый, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес.

Когда Бурый оглянулся, не было уже ничего: ни ограды с черепами, ни ворот, ни дома за ними.

Но он знал: захочет – дорога откроется. А он захочет. Судьба у него – по Кромке ходить. И за Кромку.





Павел Мамонтов. Волчонок




– Наконец-то! – изрёк молодой крепкий мужчина и сладко потянулся.

Он взирал с обрывистого берега на ближайший прибрежный холм, облюбованный вполне себе ладным городишком. Первая линия деревянных стен доходила почти до самой пристани, обустроенной на песчаном берегу, а на вершине холма алел червлёной крышей детинец, где жил княжий посадник. Он тоже был окружён стеной.

Мужчина поправил тесёмки заплечного мешка и тула со стрелами, давая передышку затёкшим плечам, и уверенным шагом направился в город, по хорошо заметной тропинке.

На нём свободно висела меховая безрукавка, по прохладному времени накинутая поверх льняной рубахи с вышивкой, на ногах порты и кожаные поршни, до колен поднимались обмотки – всё из хорошей ткани. Длинные, слегка вьющиеся русые волосы до плеч удерживала перевязь вокруг головы. Но самое главное: между тесёмками рубахи на груди поблёскивало серебряное кольцо. Не гривна вокруг шеи, как положено уважаемым мужам, а чуть вытянутое кольцо, не очень толстое и не широкое – взрослый мужчина через него два пальца протолкнуть может, но для того чтобы показать всем, что ты свободный человек, в самый раз хватит.

Об этом же куда лучше могли бы сказать топор и нож, болтающиеся на поясе у путника, но оружие есть и у татей, а серебро, да ещё такое приметное, они носить не станут.

Мужчина шёл мимо пристани, не скрываясь, прямиком к воротам, внимания на него никто не обращал. Голубые внимательные глаза цепко и жадно осматривали всё вокруг, словно в следующий раз ему придётся пройти этим путем в темноте. Так, бывает, смотрят дети, когда оказываются на новом месте.

Лицо путника, доброе и открытое, не выражало каких-то особых эмоций, да и взгляд был такой же, скорее любопытный, чем угрожающий. Широкий лоб, прямой нос, ровные губы, аккуратная русая борода, как и положено всем уважаемым мужам, только скулы, чуть-чуть широкие, выдавали в нём самую малость чужинской крови, скорее всего степной. Ну так этим никого не напугаешь и не удивишь.

У распахнутых настежь ворот стояли вои, не гридни, а княжьи отроки, молодые безусые юнцы, но в такой броне, что даже важные купцы, проходя мимо, отвешивали им уважительные поклоны. На одном блестел добротный панцирь, на другом посеребрённая кольчуга. Щиты были закинуты за спину, алые сапоги до колен, бархатные штаны почти полностью скрывал подол доспеха. Даже шлемы отроки не снимали, хотя те нагревались от солнца и не одна струйка пота уже сбежала за шиворот.

– Доброго дня! – поздоровался путник.

– И тебе скатертью дорога, – не слишком приветливо, но и без агрессии ответил гридень в панцире.

– Хороший у вас город, переночевать путнику будет место?

– Да уж найдётся, серебро в карманах есть?

– Имеется.