Личник

– Тимофей Васильевич, мы к вам, как татары, незваными в гости явились. Не прогоните? – улыбаясь, спросил Николай.

– Ваше императорское высочество, Евгений Николаевич, я рад видеть вас у себя. Прошу простить за мой внешний вид. Раздевайтесь, вот вешалка, – я показал гостям, куда было можно повесить верхнюю одежду. – Игнатов, чуни гостям неси, они за голландкой стоят.

Отдав команду денщику, я направился к шкафу, где висела моя форма, и быстро накинул на себя мундир. Пока приводил себя в относительный порядок, гости разделись, переобулись и, подхватив по корзинке, по моему приглашению направились в переднюю избу. Увидев на столе накрытый хлебом стакан, наместник грустно и душевно произнёс:

– Да, Тимофей Васильевич, вам обязательно надо помянуть Дарью Ивановну, даже нарушая церковные каноны по помину. На похоронах вас не было.

– Как раз собирался это сделать, ваше императорское высочество. Извините за столь скудные яства, но, как говорится, чем богаты, тем и рады. Прошу к столу.

– Ничего, мы тут со своим, – вступил в разговор Волков, водрузив свою корзину на стол и доставая из неё небольшие судочки, от которых по комнате поплыл аромат чего-то вкусного. – Мы в ресторан заглянули предварительно, так что насчёт яств не волнуйтесь. Давайте, посуду несите.

Накрывать на стол пришлось самим. Игнатьев как впал в полуобморочное состояние при виде цесаревича, так и не смог из него окончательно выйти. У казака всё валилось из рук. Он хоть и состоял в конвое, но службы не нёс, наследника престола видел несколько раз, да и то издали. А тут он рядом. Ещё чего-то и спрашивает. В общем, после просьбы Николая к Игнатьеву принести столовые приборы, Василия Петровича пришлось просто выпихнуть из дома. Ложки с вилками от буфета тот не донёс, уронил по дороге.

Наконец суета по накрыванию стола закончилась, и мы выпили за помин души Пак Дарьи Ивановны, моей «смелой птички». Закусили, налили по следующей, причём каждый наливал себе сам и свой напиток. Я после водки перешёл на вишнёвый ликёр, который оказался в корзинке у Николая, цесаревич пил свой любимый портвейн, а Волков – коньяк.

После третьей, когда был утолён первый голод, Волков задал вопрос:

– Тимофей Васильевич, как же вы товарища Ивана упустили-то?

Я удивлённо посмотрел на ротмистра и цесаревича.

– Не удивляйтесь, Тимофей Васильевич, – произнёс наместник. – У меня сегодня с докладом был штабс-ротмистр Савельев. Он и довёл информацию о вашем прибытии в город и всё остальное, а Евгений Николаевич при этом присутствовал.

– Ваше императорское высочество, когда китайские контрабандисты стали сдаваться, а этот Иван побежал в сторону полыньи, я подумал, что он её просто не видит. А оказалось, он таким образом хотел покончить с собой, чтобы не попасть к нам в руки. Казак Шохирев смог беглеца заарканить, но тот всё равно попал в полынью. Лёд начал трещать, поэтому Григорию пришлось отпустить веревку аркана на всю длину, отъезжая от открытой воды, чтобы самому не провалиться. Видимо, в этот момент товарищ Иван смог освободить руку и достать кинжал. А дальше, когда я подошёл поближе к полынье, чтобы определиться, где крепче лёд и куда тащить террориста, тот одним движением кинжала перерезал веревку, и его течением уволокло под лёд. Далее по реке открытой воды не было. Сплошной лёд. Казаки проверили почти две версты. Вот так и упустили террориста. Не повезло нам с этой полыньей, – я замолк, вспоминая торжествующий взгляд убийцы Дарьи перед своей смертью. – Хотя если человек решил умереть, его трудно остановить.

– Кем же надо быть, чтобы на такую лютую смерть пойти? Прости, Господи, его грешную душу, – произнёс, крестясь, Волков.

Следом за ним наложил на себя крест и цесаревич.

– Бог, может быть, и простит. Он у нас всепрощающий. А я нет, – с этими словами я так сжал кулаки, что костяшки побелели. – Повезло товарищу Ивану, легкой смертью отделался.

– Разделяю ваши чувства, Тимофей Васильевич. Мне стыдно признаться, но если бы вы только знали, как я радовался, когда казнили убийц моего дедушки, – зрачки у Николая расширились, а крылья носа гневно расшиперились. – Да и казнь тех, кто покушался на моего отца шесть лет назад, воспринял с глубоким удовлетворением.

– За здоровье государя императора, – Волков поднялся, держа в руках бокал с коньяком.

Следом за ним вскочил я, одновременно наливая себе ликёра. Неспешно встал со стула Николай.

– Да! Давайте выпьем за здоровье моего отца. Дай бог ему долгих лет жизни. Мне очень не хотелось бы его потерять. Особенно от рук каких-нибудь террористов-революционеров. Деда хватит, – наследник российского престола выпил и опустился на стул. – Такое ощущение будто бы на нас охоту устроили. Я помню, как бесился отец, когда мы обосновались в Гатчинском дворце после смерти деда, говоря, что прячемся от своего народа.

– Не от народа, ваше императорское высочество, а от бесов, как их назвал Достоевский, – выпитый коньяк начал действовать на ротмистра, сказавшись на говорливости. – Я вот, например, не пойму, чего они хотят добиться, убивая российских императоров. Убили народовольцы, ваше императорское высочество, вашего деда, так ваш отец практически полностью уничтожил эту организацию. Шесть лет назад последнюю террористическую фракцию Ульянова повесили. Теперь только за границей и спасаются. Не дай бог, конечно, но если убьют императора Александра Третьего, вы, ваше императорское высочество, разве террором на их террор не ответите за смерть отца?

– Отвечу, Евгений Николаевич! Не дай бог, конечно, но отвечу, от всей души, – Николай непроизвольно потёр место на голове, куда пришёлся удар японской сабли. – На деда было шесть или восемь покушений, всё зависит, как считать неудавшиеся, на отца два, а на меня уже три.

– Значит, крушение императорского поезда все-таки террористический акт, ваше императорское высочество? – с подогретой алкоголем непосредственностью задал вопрос Волков, а я весь мысленно подобрался, ожидая ответа.

– Меня в этом генерал Черевин убедил, – ответил ротмистру цесаревич. – Пётр Александрович также проводил негласное расследование данного события. Не знаю, какие мысли о результатах этого расследования у императора, но меня, ещё раз повторю, Пётр Александрович убедил, что это было покушение на всю нашу царскую семью. Хм-м… Тогда меня четырежды уже пытались убить.

Николай зябко передёрнул плечами, налил себе в бокал немного портвейна и опрокинул его в рот. После этого посмотрел на меня абсолютно трезвым взглядом и произнес:

– Два раза вы меня уже спасаете, Тимофей Васильевич, – цесаревич с какой-то непонятной усмешкой продолжил: – Я сначала не поверил вашему выводу по фактам смертей доктора и его служанки, что к этому причастны революционеры. Генерал Духовский и барон Корф также были скептичны к этой версии. А оказалось всё правдой. Отцу я уже направил прошение о награждении отличившихся, но это всё будет официально. А сейчас я хотел бы поблагодарить вас лично в неформальной обстановке. Я очень ценю то, что вы для меня сделали, и сочувствую вашему горю от той потери, которую вы понесли, защищая меня. Я видел, каким вы были счастливым последние месяцы, и не представляю, что можно чувствовать, когда теряешь любимого человека навсегда. Я Аликс хотя бы смогу когда-нибудь увидеть на каком-нибудь официальном мероприятии, а вот вы…

Мои ладони опять сжались в кулаки, и я непроизвольно повертел головой, как будто бы меня душил воротник. Проглотив застрявший в горле ком, я произнёс:

– Большое спасибо, ваше императорское высочество, за ваши слова и ваше отношение ко мне. Я этого никогда не забуду, – я замолчал, а потом продолжил, подумав про себя, что лучшего случая не представится: – И ещё, ваше императорское высочество, если зашла речь об отличившихся, прошу вас своею властью наградить Цзи Фэнтая, или, как его здесь зовут русские, Тифонтая. Именно он установил, где скрывался товарищ Иван и каким образом тот скрылся из города. Также Тифонтай выделил проводника из своих людей, который нам помог быстро и без крови договориться с контрабандистами.

– И как мне его наградить? – заинтересованно спросил цесаревич.

– Ваше императорское высочество, прошение Тифонтая о даровании ему российского подданства лежит у вас в канцелярии. Ему уже три раза отказывали, так как он хотел при этом сохранить своё вероисповедание. Он буддист. А детей он окрестит в православие. Сам не хочет креститься не из-за такой уж сильной веры. Просто, отрезав косу, он потеряет много партнёров с той стороны границы.

– Думаю, не такая это и проблема, чтобы её не решить. У нас поданных какой только веры нет в государстве. А купец и даже здесь купец, – усмехнулся Николай. – А за такую помощь надо обязательно наградить.

– Это точно! За это надо выпить, – произнёс Волков и набулькал себе в стакан приличную дозу коньяка.

«Кажется, Остапа понесло, – подумал я, глядя на пьянеющего на глазах Волкова. – Да и мне надо притормозить, всё-таки почти двести граммов водки, да и ликёра уже граммов сто пятьдесят на грудь принял. Чувствую, тоже развозить начинает».

– Поддержу. Давайте ещё по чуть-чуть, – после этих слов цесаревич выразительно посмотрел на ротмистра. – И будем домой собираться. Вы завтра, Тимофей Васильевич, на службу можете не приходить. Я думаю, вам надо свои дела в порядок привести.

После этих слов Николай выпил, а мы с Волковым его дружно поддержали. Цесаревич, закусив, опять посмотрел на меня абсолютно трезвым взглядом и задал неожиданный вопрос:

– Тимофей Васильевич, а вы что делали, когда узнали о крушении поезда и нашем чудесном спасении?

– Ваше императорское высочество, мне тогда всего четырнадцать лет было. Когда до нас дошла информация об этом событии, в станичной церкви была большая служба, а потом гулянье.

– И почему одни хотят убить государя и его семью, а другие радуются их счастливому спасению? Причём и те, и другие – русские люди, – грустно спросил Николай.


– Бесы они, бесы. Вот это всё и объясняет. Государственность хотят порушить. Неужели вы думаете, что они действительно пекутся о благе народа? Да свобода им нужна, чтобы тех же девочек двенадцатилетних соблазнять да похоть свою тешить, как у Достоевского описано, – несколько эмоционально начал Волков. – Половина, если не больше, из этих революционеров содомиты. Вот и надо им устранить те препоны, которое создает государство в виде обязательных законов и системы наказания за их несоблюдение. Не будет государства, можно будет творить, что хочешь. Быть полностью свободными в своих хотениях. А ещё лучше, если создать такое государство, где сами будут свои законы принимать. Вот там эти бесы развернулись бы по полной.

Я вздрогнул, слушая этот горячий монолог ротмистра, которому последний бокал коньяка, на мой взгляд, был уже лишним. Вздрогнул от того, что в этот мир я попал из мира, где, как мне кажется, правили бесы.

– Евгений Николаевич, всё! Давайте собираться, – цесаревич поднялся из-за стола. – А вы, Тимофей Васильевич, как я уже сказал, завтра от службы освобождаетесь, а вот послезавтра к вечеру я хотел бы услышать от вас стройную систему доводов, согласно которым российских революционеров финансируют иностранный банковский капитал или Лондон. Штабс-ротмистр Савельев доложил мне и об этом.

Я удивлённо посмотрел на цесаревича и произнёс только то, что мог произнести:

– Слушаюсь, ваше императорское величество.

– Не удивляйтесь так, Тимофей Васильевич. Мне хочется выслушать ваши аргументы. Кстати, генерал Черевин высказывал что-то похожее. Так что вы не одиноки в своих выводах.

«А Николай всё больше и больше становится не похожим на того человека, о котором писали в моём времени, – думал я про себя, наблюдая за тем, как одеваются мои неожиданные гости. – Сегодня пару раз так посмотрел на меня, что хотелось вскочить и вытянутся во фрунт, докладывая обо всех своих прегрешениях. А со мной такое редко случалось. Вот вам и рохля. И задание очень интересное дал. Придётся завтра заняться политической экономией революционного движения».





Глава 15

Политэкономия революционеров




«Нас утро встречает прохладой», – мурлыкал я про себя, делая разминочный комплекс. Комнаты за ночь выстудились, и температура в помещениях была где-то градусов двенадцать.

Закончив укороченную на сегодня зарядку – головушка после вчерашнего возлияния побаливала, – с наслаждением умылся. После этого, не дожидаясь денщика, растопил голландку, позавтракал остатками вчерашнего застолья. В конце завтрака прибыл Игнатов. Нагрузив его поручениями по хозяйству на сегодняшний день, я оделся и отправился к жандармам.

Савельев был уже на месте и к моей просьбе выделить мне кое-какие документы для подготовки доклада Николаю отнёсся с пониманием, даже извинился за то, что вчера довёл до цесаревича мои измышления по поводу финансирования революционеров. Прощение от меня Владимир Александрович получил, а заодно ещё одну просьбу – дополнительно допросить Белкова и сделать запрос в Благовещенск, чтобы опросили господина Нино. При этом я передал штабс-ротмистру список вопросов, которые меня интересовали. Прочитав вопросы, Савельев хмыкнул и произнёс:

– Тимофей Васильевич, Эмиля Францевича уже опросили, и он подтвердил, что его трое гостей представились агентами фирмы «Бриторус» в Лондоне. Извините, что не сообщил вам об этом вчера. Но, судя по вашему списку вопросов, кое-что мы упустили. Сегодня же отправлю новый запрос в Благовещенск. Надеюсь, что господин Нино ещё там, а не отправился назад в Хабаровск. И ещё, Тимофей Васильевич, я надеюсь, вы меня ознакомите с документом, который будете готовить для наместника?

– Общую концепцию, Владимир Александрович, вы уже слышали. А в докладе постараюсь представить факты, которые пусть и косвенно, но подтверждают мою гипотезу. Не исключаю, что выглядеть это будет наивно.

– Всё равно хотелось бы ознакомиться потом с этим документом. Я могу надеяться?

– Владимир Александрович, мне нечего скрывать. Конечно, я ознакомлю вас с тем опусом, который успею создать, – ответил я штабс-ротмистру.

Получив от Савельева все необходимые документы и пообещав зайти после обеда за данными допроса Белкова, отправился домой, готовить доклад. Дома было уже тепло. В окна через занавески пробивались лучи восходящего солнышка, освещая комнату. Сел за стол, на который до этого положил документы, полученные от главы жандармов Дальнего Востока. Взял в руки лист бумаги и положил его перед собой. После этого карандашом разлиновал лист на шесть колонок. Отчеркнув первую строку, записал в графах по очереди: революционер, годы жизни за границей, его деятельность, события в России, мировые события, кому выгодно.

«Ну, что же, приступим, господа, – подумал я про себя, ещё раз рассмотрев столбцы на листе бумаги. – Начнём рассматривать противостояние Британии и России за последнее столетие. Противостояние морской и континентальной держав, которое чаще всего со стороны британцев было тайным и действенным. Про Павла I и английского посла Уитворта и „революционеров-генералов“ писать лучше не буду. Насколько я понял из бумаг в канцелярии генерала Черевина, истинная причина смерти императора Павла I до сих пор под грифом „совершенно секретно, после прочтения съесть“. Шутка такая. Апоплексический удар от удара табакеркой или сильно затянутого шарфа на шее – данные из моего времени. А здесь, не дай бог, ляпну правду, самого апоплексический удар в двадцать лет разобьет. Декабристов тоже опускаем. Петрашевцы за границу не ездили, инструкций не получали. Их деятельность можно оценить как угар от революционного движения в Европе, которое было в те годы. В своей основе вся деятельность петрашевцев – это „кухонное“ обсуждение властей в Российской империи, их продажности и косности. И кто же тогда становится первым революционером с поддержкой иностранного капитала? Конечно же, Александр Иванович Герцен. Какая сука разбудила Герцена? Или Ленина? Точно не помню, откуда эти строки, но Герцена разбудили зря».

Записав в первый столбик данные на Герцена, во втором написал: девятнадцатого января одна тысяча восемьсот сорок седьмого года выехал за границу и назад в Россию больше не возвращался. Герцен у нас первый официальный политэмигрант, которому Николай I отдавал личные распоряжения и приказы вернуться на родину. После мартовского манифеста российского императора сорок восьмого года, в котором тот осуждал революционную крамолу в Европе и рекомендовал-приказал своим подданным вернуться домой, почти тридцать тысяч россиян вернулись, выполнив указание своего государя, а Герцен нет. Устав уговаривать своего подданного, Николая I дает указание наложить запрещение на имущество Герцена, которое оценили в триста тысяч серебром. Восемнадцатого декабря одна тысяча пятидесятого года Петербургский уголовный суд постановил «подсудимого Герцена, лишив всех прав состояния, признать за вечного изгнанника из пределов Российского государства». Был наложен арест и на капиталы матери писателя, Луизы Ивановны.

Я перелистнул ещё раз пару документов отдельного корпуса жандармов. Вроде бы всё верно. Итак, казалось бы, франковый миллионер Герцен приказал долго жить. Но тут на сцену выходит барон Джеймс Ротшильд – представитель банкирского дома Ротшильдов во Франции. Первый богач республики с состоянием в шестьсот миллионов франков на сорок восьмой год. До этого первым по богатству был французский король, но его не стало после революции в том же году. И вот здесь у меня возникает вопрос, каким образом сложились взаимоотношения между Герценом и Ротшильдом? Как они встретились?

Документы из отдельного корпуса жандармов фиксируют, что Герцен продал Ротшильду билеты московской сохранной казны, принадлежащей его матери, на сумму чуть больше одного миллиона франков. Ротшильд выплатил всё писателю, а потом потребовал оплаты билетов со всеми причитающимися процентами у своего русского контрагента. Тот ответил, что этого сделать не может в силу запрета властей. В ответ барон Ротшильд пригрозил бойкотом России со стороны международных финансовых институтов и отказом в займе на достройку железной дороги Москва – Санкт-Петербург на сумму пять с половиной миллионов фунтов стерлингов.

Что же связывало одного из самых богатых людей в мире и, можно сказать, ещё никак не заявившего о себе Герцена? Девять месяцев тюрьмы за разбитый бюст императора и песню, содержащую в себе порицание самодержавия, первый русский политэмигрант – это фигура для Ротшильда, который, можно сказать, шантажирует Николая I и очень при этом рискует? Железный Николай Палкин был товарищем жестким, вернул смертную казнь и применять её не боялся.

Я задумался, ещё раз полистал бюллетень, где содержалась информация по Герцену. Потом заполнил колонку «международные события». Восстание и революция в Италии и Австро-Венгрии в сорок восьмом году. Российская армия в венгерском походе сорок восьмого – сорок девятого годов. Бунт подавлен, монархия спасена. Николая I называют «жандармом Европы». А венгры нам долго этот поход вспоминали. Во время Гражданской войны ребята неплохо порезвились в Сибири и на Дальнем Востоке – «мадьярские штыки Ленина». А при взятии Будапешта сопротивлялись до последнего. Если Берлин взяли за двадцать три дня, то Будапешт штурмовали сто пять. В последние дни обороны на прорыв из города устремилось около четырнадцати тысяч немцев и венгров. До своих дошло семьсот восемьдесят человек, из них венгров чуть больше двухсот человек. А только в одной дивизии СС «Мария-Тереза» на ноябрь сорок четвертого числилось больше восьми тысяч венгров.

«Чуть отвлеклись, – подумал я. – Но где ответ на вопрос: зачем Ротшильду Герцен?»

Я вижу только один ответ. Напуганное действиями Николая I по подавлению революционных движений в Европе и восстановлению монархии семейство Ротшильдов начинает организацию первых попыток разрушения Российской империи путем пропаганды. После окончания наполеоновских войн в Европе оставались только две поистине мощные сверхдержавы: Россия и Англия. Франция отходит от очередной революционной бури, восстанавливая армию и экономику. И вот представители некой семьи или некоего государства встречаются с русским подданным по фамилии Герцен и рисуют ему картины будущего о свободной России и финансовом благополучии писателя-критика.

«Что у нас там дальше», – подумал я, листая документы. Получив денежку от Ротшильда, Александр Иванович содержит модный политический салон в Париже, в котором появлялись самые известные революционеры и вольнодумцы того времени: Гарибальди, Прудон, Маркс, Энгельс. При этом Герцен, естественно, нигде не работает. Даже наоборот, он вкладывал свои средства в издание политизированных газет. В пятьдесят втором году Герцен перебирается из Парижа в Лондон под крылышко Лионеля, племянника барона Джеймса и главы лондонского банка Ротшильдов.

«Жалко, жандармы мало информации собрали по Ротшильдам. Надо будет намекнуть Савельеву, а лучше Ширинкину и Черевину, – я задумчиво начал чиркать загогулины на другом чистом листе. – Если взять этого Лионеля, то из того, что прочитал в справках, именно под него была изменена присяга депутатов английской палаты общин в пятьдесят восьмом году. Лионель Ротшильд был выбран в палату от лондонского Сити ещё в сорок седьмом году и находился в ней бессменно до конца жизни. Но как иудей он не мог клясться на Библии. Теперь присягу в Англии могут принимать и нехристиане. Этот политический жест стал началом полного слияния верхушки английского государства с мощным банкирским кланом».

Итак, что делает Герцен в Лондоне. Первым делом создает Вольную типографию и начинает пропагандистскую деятельность в канун Крымской войны, пробивая пути для своих изданий в Россию на юге через Константинополь, Одессу и Украину, на севере через Балтику.

Через полгода после основания типографии начинается Крымская кампания, осада Севастополя. Британские корабли обстреливают окрестности Санкт-Петербурга, Петропавловск-Камчатский, Соловецкий монастырь. Англия и Франция планируют осуществить решительный разгром России и низведение ее до роли второстепенной державы. И в это время Герцен в одной из прокламаций печатает: «Царю плохо, нам хорошо. Чужеземные войска подходят к Русской земле проучить Николая. Русский народ должен себе сказать: „Враг моего врага – мне поневоле приятель“».

«Да уж, поздравительные телеграммы японскому микадо во время Русско-японской войны от русских студентов и пораженческая позиция большевиков в первой мировой войне появились не на пустом месте», – подумал я и записал в графу «события в России» – Крымская война. Такую же запись внёс в другой столбик, посвящённый международным событиям. В графу «деятельность революционера» записал антироссийские прокламации.

Международная обстановка тем временем меняется. Россия проигрывает Крымскую войну. В пятьдесят пятом году умирает император Николай I, и на престол вступает его сын Александр II. В январе одна тысяча пятьдесят седьмого года подписан позорный для России Парижский мирный договор. Мы лишились права иметь флот в Черном море и потеряли всё завоеванное в эту войну у Турции. Расстроены финансы, падает курс русской валюты. Но в моём понимании лучшего момента для подрывной агитации не найдешь. Революции ведь всегда происходят в проигравшей стране. Да и в тогдашней России наступило некоторое подобие «оттепели». После стального Николая Палкина любой монарх будет либеральным. Следовательно, подрывной литературе будет легче проникнуть в страну, а идеям – в умы и сердца. Надо только немного изменить форму подачи материала. И появляется новая газета «Колокол».

При этом дело ставится на широкую ногу. Некоторые тиражи одного номера «Колокола» достигают пяти тысяч экземпляров. Наиболее удачные номера могли выходить по нескольку раз. Бумага – тонкая, и это, на мой взгляд, не случайно. Газету можно сложить несколько раз и спрятать в кармане, под одеждой. Чемодан с двойным дном и вовсе способен вместить огромное количество «Колокола». В Россию она доставляется нелегально. При этом скорость распространения газеты завидная: через десять дней после ее выхода в Лондоне она на столах русских либеральных читателей и жандармских офицеров. Чем вызван такой интерес? В «Колоколе» печатают информацию, полностью закрытую в России. Пишется история декабристского движения, публикуются записки декабристов. Издаются сборники документов, связанных с историей раскола и старообрядчества. Выходят потаённые записки императрицы Екатерины II, в которых содержалось утверждение, что отцом императора Павла I являлся князь Сергей Салтыков, а не Пётр III. Хотя данные записки были недоступны даже членам правящей фамилии. Рукопись Екатерины была опечатана и могла вскрываться только по личному распоряжению императора. Печатают воспоминания княгини Дашковой и сенатора Лопухина, государственный бюджет или сверхсекретную переписку министров Российской империи. Откуда у изгнанника такие документы? У меня только один ответ – самые ценные документы Александр Иванович получал от своих почитателей из разведки той самой соперничающей с Россией островной державы, а возможно, и из Франции. Ротшильды и там себя чувствовали более чем уверенно. В Австро-Венгрии, кстати, также все представители данного семейства мужского пола титул барона получили от императора Франца II.

«Так. Всё, хорош растекаться чем-то там по стеклу. Все эти размышления несколько отвлекают от главного вопроса. Финансировали Герцена или нет? То, что не дали остаться без денег – это безусловно. А вот дальше? Состояние Герцена и его матери, включая два имения, оценивалось в триста тысяч рублей серебром. У жандармов в документах фигурирует сумма чуть больше миллиона французских франков, что составляет несколько больше двухсот тысяч рублей. За имения деньги Герцен не получил, только за ценные бумаги. Правда, Герцен потом и на бирже играл, и домами спекулировал, но что-то об особых его успехах слышно не было. Давай-ка, посчитаем».

Я взялся за расчёты. Расходы на создание типографии: аренда здания, печатный станок, литеры, краска, бумаги. Сколько это составит? Не знаю! Попробую уточнить у Савельева. Но в типографии Герцена использовали мелкий шрифт, литеры для которого были заказаны во французской фирме Дидро Санкт-Петербургской академией наук, которая от них отказалась из-за дороговизны. А тут мелкий шрифт для тонкой бумаги. Всё в тему получилось для контрабандного товара.