Лемминг Белого Склона

— Разве ты не знаешь, что я приказал всем бондам заклеймить скотину? Ты же был на тинге!

— Слуги не доглядели, — пожал плечами Хрейдмар, — да и не думаю, что теперь это важно. Погляди на него, Гримкель: его уже и копыта не держат!

— А знаешь, Хрейдмар бонд, — промолвил Полутролль, улыбаясь весьма приветливо, — я ведь и за меньшее убивал…

Потом Гримкель отбыл, а спустя пару месяцев подстерёг со своими людьми Хрейдмара, когда тому случилось ехать по делам в Северную четверть. Завязалась битва, но силы были неравными, и Гримкель зарубил хозяина Уксагарда, а двор его и всё добро присвоил. У Хрейдмара остался сын Хродгар, хилый парнишка девяти годков. Его определили в домочадцы, а точнее сказать — в рабы ко двору Гримкеля. Один из его людей сказал:

— Дурно ты поступил с этим мальцом, что не заплатил вергельда за его отца.

— Не по скупости, — возразил Гримкель, — но по своей воле. Хрейдмар бонд многовато возомнил о себе, коли подумал, что может не выполнять моих приказов! Вот и поплатился. Пусть ублюдок будет рад, что я его пощадил и содержу со своего добра. За людей более знатных, чем этот хозяйчик, я и то не платил вергельда. Впрочем, — рассмеялся Полутролль, — пусть возьмёт себе этого неклеймёного барана! Паршивый вергельд паршивому юнцу за паршивого мужа.

Вот минуло четыре года. Умер старый баран, умер и златорогий овен с Тордаберга. Хродгар усердно работал на Гримкеля и ничем не выдавал обиды. Вот однажды Гримкель решил отметить осенний праздник Вентракема в усадьбе Уксагард. Хродгару поручили натаскать хвороста, чтобы натопить очаг. Он собрал добрую охапку и как бы между делом напихал туда листьев. Когда занялась растопка, повалил дым, но все уже так напились, что это мало кого смутило.

Зал в стабюре Бычьего Двора был так построен, что вдоль стены, за скамьями, тянулся отгороженный переход. Хродгар вошёл в дом своего отца, промчался в дыму и тенях по переходу и выскочил рядом с креслом во главе стола. За этим резным престолом сиживал вечерами Хрейдмар, держа на коленях маленького сына и дочек, а теперь там расселся пьяный Полутролль. На крюке, вбитом в стену, висела на кольце в рукояти отцовская секира. То была тяжёлая двойная секира с длинным древком и клеймом в виде головы тура на лезвии. Гримкель сам принёс её сюда и повесил подле трона. Хродгар снял с крюка «ведьму щитов», не чувствуя веса, занёс над головой Ормарсона и сказал:

— Это тебе за паршивого барашка от паршивого юнца!

А потом рыжая гора рухнула с плеч Полутролля и покатилась по столу, сбрасывая кубки, заливая скатерть багряным вином жизни.

Хродгар учтиво поклонился ошеломлённым гостям, взбросил секиру на плечо и кинулся наутёк. Его пытались преследовать по горячим следам, но мало преуспели: меньше от пива пользы бывает, чем думают люди! А юноша бежал на юг, на Альвирнес, не стирая крови с лезвия. По дороге объявлял без хвастовства и гордости: да, я убил Гримкеля Полутролля. Добрые люди восхищались и хвалили юношу, но чаще — ужасались и гнали прочь. На Альвирнесе Хродгар попал на уходящий корабль и долго провожал взглядом родные берега. Тревога не отпускала его сердце, пока скалы Альвирнеса не скрылись из виду. Лишь тогда он вытер кровь с топора.

Небо в ту ночь было ясное, и казалось: отец улыбается из Вельхалля сиянием звёзд.



Эту прядь Хродгар нелживо поведал Арнульфу в присутствии Крака, Торкеля и Хагена на праздник Хлорриди. Седой долго глядел на юношу, а тот сидел в безмолвии, уставившись в пол. Окаменел, словно тролль под солнцем. Черты лица заострились: коснёшься — порежешься. В серых глазах застыло море, полное льда.

— Что думаешь делать теперь? — спросил наконец Арнульф.

— Не знаю, — тихо вздохнул Хродгар, — или подамся в Керим, в охрану тамошнего кьяра — говорят, там ценят наших людей и наши секиры, — или тут останусь. Буду гравикингом.

— Я набираю людей для большого и славного дела, — заметил Арнульф небрежно, вычищая щепкой грязь из-под ногтей, — по осени отчалим. Будет много крови, много огня и много золота. Может, не так много, как при дворе кьяра, но уж всяко веселее.

— Слышал об этом, — Хродгар поднял глаза на сэконунга, обвёл взглядом его спутников, и показалось Хагену — вскрылся лёд на древнем море, блеснул на солнце острый скол. А сын Хрейдмара улыбнулся уголком рта, — коли я на то время отлучусь в Эльденбю к моей Турид, пусть вот он, — ткнул пальцем в Торкеля, — сходит за мной. А если, — перебил Волчонка, который уже был готов оскорбиться на работу побегушки, — а если я не захочу идти, то пусть наподдаст мне покрепче, сам знает куда!

Все дружно заржали, а кипучая медь гнева сменилась во взоре Торкеля чистой сталью уважения. Так, в день Гнева, под крышей братьев-викингов, родилась приязнь, что проросла с годами могучим древом, и говорили, что не было дружбы крепче той, что связала Хродгара Тура, Торкеля Волчонка и Хагена Лемминга.





5


Арнульф, как уже было сказано, собирал в Скёлльгарде людей. Шли к нему все, кому ни лень, а не лень было всяким раздолбаям, которым тем летом не нашлось места на лебединой дороге. Впрочем, Арнульф не звался бы морским королём, если бы не разбирался в людях. Ему хватало одного взгляда, чтобы отказать охочему. Принимал одного из дюжины. Но уж если принимал — часами испытывал расспросами. Кто, мол, откуда, чей родич, каково было прозвище двоюродной бабки со стороны отца, куда первым делом смотришь, оказавшись в незнакомом месте, перескажи, мол, первые строки любимой саги… По ходу расспросов делал пометки угольком в маленькой книжице. Иногда стирал написанное. Когда испытуемый не мог ответить — редко прогонял, чаще просто кивал и делал пометку. К осени под крыльями Седого Орла собралось, не считая кормчего, Хагена, Торкеля и Хродгара, тридцать два человека.

То была весьма пёстрая ватага.

Были там и щенки сопливые, и суровые старики, пожелавшие в последний раз отправиться на славное дело, и бородатые герои, крышей которым был полосатый парус, постелью — палуба, а верной супругой — весло иль секира. Берси Китобой из Брунавикена, Гильс Арфист из Тьяльне, Дрогвар Хмурый, знаменитые бойцы Лейкнир Ледник, Рагнвальд Жестокий, Орм Белый и Кьярваль Плащевые Штаны, менее знаменитые Торвид Морж, Утред Бык, Ярнсети Днище, Кетиль Плоский Зад, Свегдир Ожог, Сьярек Селёдка, Рати Копчёный, Модольф Беззубый, Самар Олений Рог и другие.

Были там братья-близнецы Тьодар и Тьостар Тенгильсоны, которых все путали и которые, по слухам, любили друг друга иначе, чем положено родичам и мужчинам, но Арнульфа то не смутило. Были и другие родичи, Сигбьёрн и Стурле Скампельсоны с острова Хёггмар, по прозвищу Злые Барсуки, и уж они-то терпеть друг друга не могли, но Арнульф был дружен с их покойным отцом Скампелем Рундуком, и грозил обоим вызвать его из Вельхалля, коль они не прекратят грызню. Вигольф и Вальтьоф Вестарсоны приходились кузенами сыновьям Скампеля, но не походили на них ни обликом, ни нравом.

Были также два лучника: Слагфид Охотник из Бьёрндаля и Форни Гадюка. Последний смазывал стрелы ядом, а ещё слыл лекарем. Были двое алмарцев: Иринг и Унферт. Собственно, Иринг был не из алмов, а из тирингов, но поскольку Иринг Тиринг звучало бы несколько по-дурацки, он тоже прозвался Алмарцем. Унферт же был истинным алмом, бывшим советником тамошнего короля, но власть сменилась, Унферт впал в немилость и счёл за лучшее скрыться в Стране Заливов. Он считался человеком учёным и мудрым, хотя и мало почитал старых богов, предпочитая молиться кресту.

Был и молодой Халльдор Холодный Ветер из Хергефьорда, которого Арнульф принял, ибо шла молва, что этот Халльдор — колдун. Юноша первым делом передал сэконунгу привет от своего наставника, Гейрмунда Змеиное Око, и добавил, что три года учился в Чёрной Школе. Седой сказал, что раз уж прозвали тебя Холодным Ветром, то будешь обеспечивать попутный ветер, а уж каким образом, никого не волнует: хочешь — дуй, хочешь — колдуй, хочешь — перди. Не справишься — змеиное око твоего наставника, мол, тебе на жопу натяну. Забегая вперёд, скажем, что Арнульф не имел причин приводить угрозу в исполнение.

Одним из последних пришёл упитанный Невстейн Сало. Точнее, прибежал вслед за здоровенным одноухим котом, чёрным, как штормовая пучина. Котяра гнался за пегой дворнягой, которая сдуру разинула на него пасть. Собака была вдвое крупнее, но бежала от кота, словно от лесного пожара, и жалобно скулила. Сука проскочила между ног Арнульфа, кота же Невстейн подхватил, но въехал с разбегу головой в грудь Седого и чуть его не свалил.

— Э… прощения прошу… — забормотал Невстейн. — Правда ли, что ты набираешь ватагу? Я…

— Как зовётся твой кот? — спросил Арнульф деловито.

— Мой кот? — похлопал глазами Невстейн. — Э… Троллем зовётся…

— Он только на собак охотится, или на крыс тоже?

— Крыс давит на раз, — похвастался Невстейн.

— Ты принят.

Оказалось, что Тролль умеет говорить. Когда Торкель забавы ради дёрнул его за хвост, котище невозмутимо обернулся к нему и чётко произнёс одно только слово, которое прозвучало примерно как «Г'ауно».

Лони по прозвищу Лепесток сходу получил отказ, но всё лето ходил за Арнульфом как привязанный и напрашивался в ватагу. Слова на него не действовали, угрозы тоже, пришлось поколотить. Не тут-то было: Лони выхватил короткий и широкий нож-кельхблат и за пару мгновений перерезал у драчунов пояса. Его всё равно побили, хотя бить кого-то, когда с тебя спадают штаны, нелёгкое дело. После Арнульф проведал Лони:


— Теперь понятно, почему тебя называют Лепесток. Откуда нож?

— От одного алма. Выиграл в кости. Тот не хотел платить. Пришлось его убить. Я принят?

— Ну раз уж такое дело…

Каждый в стае Седого заслужил своё прозвище. Так, Энгуль с Островов действительно прибыл с Фарейяр, с Острова Ледника.

Однажды вечером, когда в пивном зале Скёлльгарда собрался народ, Хаген спросил Энгуля, правда ли, что там каждую зиму прирастают льды и сталкивают в море куски суши.

— Так и есть, — отвечал тот весело, — хримтурсы плодятся так, что от них нет житья. На Половинчатом Острове ровно половина суши подо льдом круглый год, оттого он и зовётся Хальфей. Не растёт ничего, кроме мхов да лишайников. Ты видел когда-нибудь, чтобы подберёзовик вырастал выше самой берёзы? А у нас это обычное дело!

— Так это выходит уже надберёзовик, — сообразил Торкель ко всеобщему смеху.

— Я, когда сюда приехал, — говорил Энгуль, — долго не мог привыкнуть, что кругом столько деревьев и они такие высокие, такие толстые, и что земля так щедро родит.

— Ты, думается, потому и покинул свой Йокульсей, что там холодно и голодно?

— Не-а, — махнул рукой Энгуль, — жить везде холодно и голодно. Просто там очень скучно!

— Здесь уж точно повеселишься перед смертью, — заметил Фрости Сказитель. Он, как и Хродгар, был родом с Тангбранда. Он знал множество саг, легенд, преданий и просто смешных рассказов, потешая по вечерам народ. Хаген спросил его, зачем ему быть викингом, если он с его памятью и даром сказителя мог бы неплохо жить при дворе любого конунга.

— Поживи с моё, — добродушно посоветовал Фрости, — и узнаешь, что конунги — самые мрази. При любом королевском дворе говна больше, чем в самом засранном свинарнике. Ни на Ближних, ни на Дальних островах конунгов — за редкими исключениями — не терпят, и правильно делают. Альдермана, хёвдинга или годи выбирают, он каждый день смотрит в глаза своим людям и держит перед ними ответ. Это, думается, лучше всего. Любой этелинг, дорвавшийся до власти, будь он трижды благороден, превращается из вепря сражений в вонючую свинью.

— А как же Гуннар Гьюкунг? — возразил с прохладной улыбкой Орм Белый, племянник Сигурда ярла, владыки острова Талсей. — Или не будем трогать седой туман древности: что бы ты сказал о Хольгере, конунге Линсмарка, или о Хродмаре Вальдинге, конунге Вальдмара?

— Или, например, — робко добавил Хаген, — об Арнкеле, владыке Вестандира?

— Бывшем владыке, — рассмеялся Фрости, — что можно сказать о человеке, у которого дверг обрюхатил дочь? Ну, он славно сжёг какой-то городишко в Андарланде, вот и все его заслуги. Но при его наследниках викинги грабят Сторад, и ничего, Атли Ястреб пока жив!

— Именно что — ПОКА жив, — бросил как бы между делом тощий муж с длинным лицом, в котором Хаген опознал Мара Дюггварсона, того самого, чья снека присоединилась к драккару Атли Ястреба у берегов Сторада. Мар кивнул Фрости:

— Но продолжай, расскажи нам о кольцедарителях всю правду, какую знаешь!

— Много я странствовал, много я видел, многих я сильных изведал, — спокойно и с достоинством вёл речь Фрости, — но мало хорошего могу сказать о Хольгере Вепре, потому что он едва взошёл на престол. О Хродмаре Хёрдасоне тоже сказать нечего: все помнят, как он однажды пришёл сюда, в Гравик, и хотел принудить нас к повиновению. Говорил, что раз уж мы живём в Вальдмаре, на его землях, то должны ему повиноваться! Не дурак ли? Можете выйти на стену, и я покажу вам черепа его людей, которые украшают частокол. А древний конунг Гуннар сын Гьюки славен лишь тем, что достойно встретил смерть в яме со змеями! Говорят, он играл на арфе пальцами ног, ибо руки его были связаны… Гильс, а ты так можешь?

— Если бы он не играл, — усмехнулся Гильс, — то, быть может, змеи не рассердились бы и не искусали его до смерти. Потому, думается, играл он скверно, и нет желания повторять его подвиг!

— Это ложь, — заметил Халльдор Виндсвалль, о котором говорили, что он колдун, — все знают, что змеи глухие, как пень. Видимо, конунг играл СЛИШКОМ скверно…

— А драконы? — спросил Хаген сквозь общий смех. — Драконы тоже глухие?

Халльдор проговорил задумчиво:

— Единственный дракон, кого я знал, глухим не был. Уж это точно.

— Выходит, они ещё живы? — спросил Торкель.

— Скорее да, чем нет, — пожал плечами Халльдор, и больше о том не говорил.

Орм же Белый, улыбаясь всё так же холодно и сладко, спросил Фрости:

— А чем же ваш Гримкель Баранье Клеймо лучше любого из конунгов? Или его прозвали Полутроллем за красивые разноцветные глаза?

— А что — Гримкель?! — вскипел Фрости. — Вот, погляди на того бычка с прядью на голове! — показал на Хродгара, который обгрызал мясо с жареной козьей ноги. — Спроси у него, как поживает Гримкель у себя в усадьбе, он многое тебе расскажет! А, Хродгар?

Хродгар промычал что-то ругательное.

— Вот так-то! — назидательно вскинул палец Фрости. — Горжусь моим земляком! Это я подарил ему оберег из медвежьего клыка. Он берёг меня во всех битвах и пьянках. Смотри, не снимай!

Хродгар кивнул. Наверное, не хотел погибнуть в жестокой и беспощадной северной пьянке.

— Ну хорошо, — продолжал Орм, — сын отомстил за отца, и ты сложишь об этом сказание, а я первый дам тебе за него десять червонных гульденов. Но вот скажи: разве одного отца погубил Гримкель? Что твои земляки столько ждали, пока щенок покажет себя волком? И не они ли, твои земляки, сами утвердили его дроттингом всего острова?

— К чему это ты? — нахмурился Фрости.

— К тому, — расплылся в ухмылке от уха до уха племянник ярла, — что бонды — воистину глупы. Глупы и слабы. Всегда выбирают себе троллей в господа, а потом плачут. Овцам нужен сильный пастух, чтобы защищать от волков. И от слишком злобных баранов.

— Мало правды в твоих словах, — возразил Хаген неожиданно, — кажется, редко такие чудовища, как этот Гримкель, избираются на тинге. Чаще выбирают людей надёжных, таких, как Борк, альдерман в Эльденбю. Коль я солгал в силу скудоумия, — спешно добавил юноша, — пусть меня поправят разумные мужи.

Разумные мужи не поправили. Зато Рагнвальд Жестокий, побратим Орма, плюнул под ноги — то ли себе, то ли Хагену, а скорее — Фрости:

— Так что же эти бонды не смогли обуздать чудовище? Что же ты, Фрости, не вызвал его на поединок, не отомстил за земляков? Или ты — Сказитель, и это не твоё дело?